Почему Александр Македонский стал образцом для христианских аскетов? В чём причина успеха арабских завоеваний? И как сирийская христианская культура сформировала ислам?
Говорим о том, что было на Ближнем востоке до пришествия ислама, с автором монографии «Христианский восток накануне арабского завоевания» кандидатом исторических наук, доцентом Школы исторических наук ВШЭ, старшим научным сотрудником ИВИ РАН Алексеем Владимировичем Муравьёвым.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с автором монографии «Христианский восток накануне арабского завоевания» кандидатом исторических наук, доцентом Школы исторических наук ВШЭ, старшим научным сотрудником ИВИ РАН Алексеем Владимировичем Муравьёвым.
М. Родин: Сегодня у нас будет тема, вызванная хорошей новостью. Я всегда люблю делать программы, посвящённые новым вышедшим книгам. Называется книга так: «Христианский восток накануне арабского завоевания». Когда я увидел название этой книги, я удивился. Потому что действительно: что мы знаем вообще про эту часть мира в это время? Т.е. мы знаем, что там Византия была, а потом раз – и арабы случились. А как там всё складывалось, как там жили люди, что у них в головах было вообще? И вот теперь у нас есть книга, и мы можем почитать об этом.
Я думаю, надо начать с вопроса изученности темы. Я ничего не знаю про этот кусок мира в это время. Это изучают историки? Есть какая-то основа для дальнейшей работы?
А. Муравьёв: Да, вы правы. Есть некоторая серьёзная проблема недоизученности этой темы, связанная с тем, что когда возникла исламская цивилизация, в VII-IX вв. её становление происходило, то исламские историки создали целый мифологический конструкт под названием «откуда взялся исламский мир». И все привыкли воспринимать этот конструкт, как нечто данное. А в ХХ веке его начали деконструировать. Оказалось, что это миф, построенный сознательно такими историками, как Табари, Якуби, ибн аль-Асиром. У них получалось, что исламский мир взялся как бы из ниоткуда. Было пустое пространство и потом, на покинутых каких-то территориях, возник исламский мир.
На самом деле это совсем не так. Поэтому уже с XVII в. параллельно изучению исламской традиции и византийской, которая тоже ещё в XVII в. не была сама в себе изучена, началось изучение того, что называется христианский восток. Т.е. культура, память, тексты, источники, оставшиеся от народов христианского востока, которые сейчас ещё продолжают жить на этих территориях, у которых была своя версия того, что произошло.
И вот в ХХ веке мы смогли сопоставить путём исторической критики эти разные потоки информации: арабо-ирано-исламский, византийский и христианско-восточный, и начать реконструировать, что же всё-таки происходило накануне и во время исламского завоевания.
М. Родин: У нас есть регион, который в V-VI вв. был христианским, что для нас непривычно, потому что сейчас там живут мусульмане. Что мы можем сказать о том, из каких народов складывался этот регион, насколько они были цельной цивилизацией?
А. Муравьёв: Начнём с того, что сейчас на этой территории живут не только мусульмане. Там живут езиды, друзы, христиане (копты в Египте, ассирийцы, армяне). Там много чего есть кроме ислама в его основных двух с половиной разновидностях, суннитской и шиитской.
На V-VI в. основное пространство Большой Сирии, т.е. территории, охватывающей и Палестину, и Иорданию, и Ливан, даже часть Аравийской пустыни и отчасти Ирак (по-арабски это пространство называется «Машрик», «восточная часть») было заселено разными народами. В основном ядро составляли народы, говорившие на арамейском языке, которые мы традиционно называем сирийцами. Тому, кто это такие и что это обозначает, отчасти посвящена моя книга. К северу от них находились территории Закавказья, заселённые армянами. Севернее них – грузины (это широкое зонтичное понятие, включая западных грузин, лазов, мегрелов, сванов, и восточных) и наконец Кавказская Албания, та территория, которую сейчас мы называем Азербайджаном, это персидское слово, до его тюркизации и исламизации. На юг от этой области находилась Палестина, дальше Египет, который был коптский. На юг от коптов был Судан, там жили христиане-нубийцы. А ещё ниже в V-VI вв. находился Аксум, т.е. Эфиопия тогдашняя, где жили аксумиты, эфиопы, тоже христиане.
Т.е. армяно-грузинское, кавказо-албанское на Кавказе, ядро – Сирийское арамеоязычное, и дальше африканский мир, копты, нубийцы и эфиопы.
М. Родин: Их связывало что-нибудь кроме религии?
А. Муравьёв: Их связывала общая история. А это штука посильнее, чем «Фауст» Гёте. Дело в том, что тогда у людей этнического самосознания в чистом виде не было. Они себя отождествлять могли с городом, с областью, с языком, на котором они говорили. Но часто у них не было этнического самосознания в нашем смысле слова. И вычленению разных моделей идентичности отчасти посвящена моя работа.
Поэтому общей у них была история, история распространения христианства по этой всей территории, которая представляла собой единый связанный исторический нарратив, как это всё произошло. Он и теологический смысл имеет, т.е. почему это так произошло, так и общих героев. Например, фигура Григория Просветителя для Закавказья – это фундаментальная фигура, которая связывает разные области между собой.
Ну и основное, то, чему посвящена отчасти моя книга, это роль сирийцев в христианизации Эфиопии и других областей в VI в. Это называется «вторая евангелизация», термин, который предложили учёные для того, чтобы обозначить такую странную ситуацию. В IV в. произошла христианизация довольно больших областей Африки. Я имею в виду Африканский Рог и Судан, Йемен. А потом как-то это всё начало потихоньку затухать. И в VI в. произошло новое пришествие христианства в эти области при большом участии сирийцев.
И оказалось, что это явление происходило не только в Йемене и на Африканском Роге, но нечто подобное я увидел и в Закавказье. Тоже при участии сирийцев. Т.е. сирийцы оказались закваской, дрожжами, которые заставили бурлить всё это пространство и перемешиваться между собой.
М. Родин: А в чём заключается вторая волна? Чем она отличается от первой? Зачем она вообще понадобилась?
А. Муравьёв: Причины тут две. Первая причина в том, что первая христианизация в IV в. была, в общем, довольно поверхностной. Элиты начали обращаться в христианство, но для масс оно оставалось религией элит, и массы продолжали исповедовать те религиозные традиции, которые существовали до христианства. Для Закавказья это зороастризм по большей части, в Эфиопии это местные религиозные убеждения.
Поэтому, когда в VI в. в результате христологических споров на восток побежали группы монахов, т.е. людей с аскетическими представлениями в голове и аскетическим поведением, то когда они стали оседать в этих местах, в Грузии, в Армении отчасти, в Йемене, в Африке, то они принесли с собой не христианство для элит, а массовое христианство в виде аскетического поведения. Этот аскетизм, когда люди селились на столбах, на скалах, вели крайне отрешённую жизнь, довольствовались малым, и при этом ещё и стремились помогать людям, т.е. не уходили от людей, а ещё и контакты какие-то с местным населением заводили – вот это оказалось решающим моментом для того, чтобы христианство пошло в массы.
М. Родин: Как аскетизм может стать массовым? Мне кажется, есть в этом некоторое противоречие, потому что он не склонен к массовости.
Мне кажется, исторически так сложилось, что весь этот мир имеет по бокам центры притяжения, которые по логике должны его разрывать. С одной стороны – Византия, римский мир, с другой стороны – иранский мир, египетская цивилизация. Какой это откладывало отпечаток на всю эту цивилизацию?
А. Муравьёв: Аскетизм, как некая элитарная идея, действительно не может быть массовым. Но существуют образы, мифология аскетизма. Когда одинокий аскет, отказавшийся от благ жизни, но приносящий себя людям, становится центром притяжения народа, который видит в этом что-то своё.
М. Родин: То есть как герой он становится массовым.
А. Муравьёв: Совершенно верно. Это герой. Это то, что Питер Браун исследовал.
Теперь ко второму вопросу. Этот разрыв действительно был. Римская империя воевала сначала с Парфянской державой, потом с Сасанидской, начиная с рубежа эр, даже ещё раньше, и продолжала до арабского завоевания. Это была одна непрекращающаяся война. Это примерно такие же отношения, которые были у России с Османской империей. Небольшое перемирие-война-небольшое перемирие-война-«вечный мир»-война.
М. Родин: Я помню, даже в школе вечная проблема – запомнить все эти русско-турецкие войны.
А. Муравьёв: Это действительно был разрыв. Но на разрыве жили люди. В каком-то смысле ткань разрывалась, она чем-то зарастала, возникали какие-то новые явления. И дальше это всё разрывалось-зарастало-разрывалось-зарастало. Поэтому, хотя были центры тяготения, люди, которые жили на этом разрыве, вокруг него, они всё-таки довольно чётко по этим центрам тяготения разошлись.
Те христиане, даже сироязычные, которые жили на территории Сасанидского государства, были по своей мифологии, социальному устройству, даже по какой-то ментальности (я боюсь этого слова всегда, оно непонятное какое-то, но другого не придумали), по своему складу ума, были другими. Для них иранская интеллектуальная (в хорошем смысле слова) и многообразная среда послужила во многом матрицей.
В то время как те сирийцы, которые жили на территории Римской империи, и те народы, которые находились в зоне притяжения Римской империи, имели совершенно другую матрицу. Это ромейская матрица. Эта матрица дала с одной стороны византийский извод, византийскую цивилизацию, это отдельная история, и восточнохристианский извод. В него входит очень специальное представление об императоре, об империи, замешанное на эсхатологии, на представлении о конце света, о том, куда весь этот мир идёт, какую роль играет прошедшая история. И люди в VI в., то, о чём предмет моих исследований был, вдруг в ситуации сложного христологического спора, когда в обществе началось сильное брожение и деление на разные страты, группы, взглянули на IV в., и стали осознавать через IV в. то, что происходит в VI-м. И это ретроспективное ромейство было одной из частей их складывающейся восточнохристианской идентичности.
М. Родин: Мне кажется, эта идентичность очень сложная. Т.е. они с одной стороны воспринимают себя ромеями, т.е. римлянами, грубо говоря, при этом говорят на арамейском языке, который не имеет никакого отношения к латыни. Плюс у них отдельное эсхатологическое сознание.
Правильно ли я понимаю, что именно сирийцы стали центром этого всего и повлияли?
А. Муравьёв: Да, так я вижу ситуацию по источникам.
М. Родин: Мы можем дать какой-то образ этой единой цивилизации, чтобы как-то описать её? На чём она зиждится?
А. Муравьёв: В результате христианизации большой Сирии, или восточной части Ближнего Востока, сложилось две группы сирийцев. Одни в области Ирана, другие – в области Рима. В области Рима западные сирийцы образовали ядро будущей цивилизации именно потому, что арамейский язык был языком хотя и далёким от греческого (на самом деле именно греческий был языком Римской империи на востоке, а не латынь), выстроили свою культуру на основе переводов в очень большой степени. С греческого языка на сирийский переводились житийные тексты, научные, философские, богословские. И эта огромная машина переводов сблизила эти сферы так, что греко-сирийский синойкизм – это что-то вполне реальное. Мы видим это по текстам.
С другой стороны, вторым моментом этого был массовый аскетизм. Именно массовый. Классическим примером этого является история Симеона Столпника, сирийского подвижника в середине-конце V в., который придумал такой тип массового аскетизма, который потом захватил огромные массы населения. Одни люди забирались на колонны, подражая Симеону, другие у этих колонн селились и проживали всю свою жизнь.
Этот массовый аскетизм, ромейский эсхатологизм, арамейский язык как таковой, и плюс некоторая слабая прикреплённость к месту. Люди аскетические легко уходили в странничество. Особым ореолом святости были окружены святые странники, люди, которые бросали свою жизнь, бросали свои города, уходили куда-то в пустыни, шли в другие места. И как выясняется, это странничество имеет некоторый эсхатологический смысл. Потому что главным образцом странника для христианского востока был, как ни странно, Александр Македонский. Он в преданиях христианского востока превратился в образцового странника, человека, который покидает свою Македонию, идёт далеко на восток. Но зачем он идёт? Он сначала идёт в Египет, как в место силы. Потом он идёт в святые места, знакомится с пророками Библии и становится там святым царём. Затем он идёт в Персию, уничтожает персидское государство и хочет дойти дальше до конца мира. Т.е. он странник, идущий до конца мира, бросающий всё, что у него есть, и как образец. И Александр, ставший героем романов-«Александрий», и потом превратившийся в Коране в Искандера Зу-ль-Карнайна (Двурогого Искандера) – это христианская интерпретация образцового странника. Но огромное количество было и других.
Странничество, эсхатологизм, ромейскость, представление об императоре, об империи и сирийский язык – это были основные столпы этой конструкции, которая подтягивала к себе с разных сторон другие предания на языках окружающих народов.
М. Родин: Удивительным образом у меня через этот христианский восток связался Александр Македонский и Герман Гессе со своим «Путешествием в сторону Востока».
Что мы можем сказать про этот мир, эту цивилизацию, эту ментальность? Что в этом мире было такого, что потом проросло в ислам? Мы воспринимаем христианство отдельно, ислам – отдельно, т.е. это вообще два разных сознания. А здесь нет. Получается, весь этот мир, который был христианским, потом стал исламским. Почему?
А. Муравьёв: Да, это очень важная тема. Надо сразу сказать, что очень важные выводы были сделаны ещё в 1970-х гг. Патрисией Кроун и Майклом Куком, когда они написали книгу, которая называлась «Хагаризм», и вызвали жуткие споры, до сих пор вызывают. От части идей им пришлось отказаться. К сожалению, Патрисия Кроун уже не с нами. Беседы с ней мне лично очень много дали.
Исламский мир как таковой возник в результате прихода арабских племён из Аравии в последние годы жизни Мухаммеда и при праведных халифах. Это большое завоевание этого мира привело к тому, что это большое пространство оказалось под властью мусульманских завоевателей. Но оно структурно сложилось до них. Поэтому не арабы, у которых своей самостоятельной культуры, кроме племенной, большой-то не было, а наоборот, это население, вся эта культура каким-то образом стала формировать ислам. И это обратное влияние само по себе очень интересно.
Какие черты? Во-первых, идея универсальной империи. Ведь когда войска Мухаммеда завоёвывают первоначально южную Сирию – это ещё не универсальная империя. А при праведных халифах, и особенно когда начинается империя Омейядов, начинает возникать универсальная большая империя.
Второе – это способ саморепрезентации, самоосознания через религиозные споры. Дело в том, что до исследований М. ван Эсбрука и других специалистов по раннему исламу казалось, что ранний ислам представляет собой довольно гомогенную структуру, и мы можем говорить скорее о том, что есть какие-то отдельные войны между шиитами и суннитами за главенство, но споров нет. Но тут оказалось, что ранний ислам представлял собой огромное пространство идейных споров, споров о религии. И рамки этих споров, то, как люди спорили, как они себя репрезентировали через какие-то понятия, хариджизм, мутазилизм, разные другие вещи, оказываются взяты с христианского востока. Они очень напоминают споры между различными группами христианского населения: миафизитами, сторонниками антиохийской христологии, и т.д. в рамках этого христианского востока.
Ещё один момент – роль науки и философии. Казалось бы, исламский мир вырос из племенных традиций Аравии, плюс южная Сирия оказала определённое влияние, где были племена лахмидов и гассанидов, уже в доисламское время там поселившиеся. Но тем не менее там не было местной ни философии, ни науки. Это был мир довольно архаический с племенными представлениями, с народной медициной. И вдруг буквально в конце VII-начале VIII в. начинается взрывное увлечение в арабской среде греческой философией, богословскими концепциями, галеновской, гиппократовской медициной и различными научными представлениями, взятыми из античного мира. И когда стали это изучать, Р. ЛёКоз, М. Улльманн и другие, оказалось, что этот процесс адаптации на востоке античного типа сознания с наукой, философией и т.д. начался на христианском востоке. И это всё передалось в ислам. И когда мы начинаем смотреть, первые философы, аль-Фараби, аль-Кинди, которые лежали в основе традиции арабской философии, фальсафы, и выясняется, что вокруг них всё время какие-то христиане. Яхья ибн Ади. У аль-Кинди – ученики христиане, у аль-Фараби – учитель христианин. Всё время это всё происходит в христианской среде. Медицина: ибн Сина, Рази, и т.д. – это всё великая традиция. Но откуда она берётся? А там вначале лежит большая традиция переводов сочинений Гиппократа, Галена на сирийский, с сирийского – на арабский при участии таких людей, как Сергий Решайнский в VI в., в IX в. – это Хунайн ибн Исхак, его семья, это гондишапурская академия, Бахтишу, и т.д. Т.е. все эти христиане передавали.
Этот процесс впоследствии как-то попытались отодвинуть в тень для того, чтобы более-менее это выглядело замазано и адекватно. Мы, учёные, на самом деле мешаем людям построить простую ясную картинку. Мы всё время говорим: всё сложнее, чем вам кажется.
М. Родин: Да. Потому что со школы ещё мы помним, что больша́я часть античной традиции до нас дошла именно через исламскую традицию, и мы оттуда знаем эти тексты, как обратный перевод. Оказывается, схема попадания более сложная.
Вы упомянули о том, что мусульмане, историки, философы, построили мифологию о том, как из ничего возник исламский мир. А что мы сейчас об этом знаем? Как Мухаммед и его последователи взаимодействовали с людьми христианского востока и как это взаимовлияние потом распространялось?
А. Муравьёв: Для начала хочу сказать, что сам процесс взаимодействия – это тема, которая лежит там, где моя книга уже закончилась. Я говорю о V-VI вв., а это уже VII в. Но я отвечу.
Действительно, то, что мы знаем о раннем исламе и его взаимодействии с христианами – это любопытная история. Во-первых, Мухаммед родился в т.н. Год Слона. Год, когда химьяриты, т.е. жители Йемена, бывшие христианами, осуществили большой поход на Мекку. Он неудачный был. И в Мекке с тех пор появилось эфиопское и йеменское население. И поэтому связи с христианским Йеменом и через него с Эфиопией, были очень большие. До того, как Мухаммед совершил свою знаменитую хиджру, была первая хиджра в 614 г., когда сподвижники Мухаммеда, асхабы, бегут в Эфиопию. Не в Медину, не на север, не в Неджд, а через Красное море в христианскую Эфиопию, где негус Наджаси, как это в Коране называется, принимает их.
Дальше существует большая и сложная история о том, кто и когда впервые увидел в Мухаммеде пророка, великого визионера, вождя. Оказывается, что это некий христианский монах по имени Бахира. О нём существует огромное предание. Оно отражено и в «Сират ар-Расул», в предании о жизни Мухаммеда, у Ибн-Хишама, и т.д. но и в христианской традиции тоже. И это традиция о том, как ислам возникает под влиянием проповеди христианского монаха. И кроме того, мы дальше видим, что в первоначальном предании ислама довольно много разных разговоров о т.н. ханифах. Ханифы – это такое понятие, которое, как считает Р. Хойланд и другие современные исследователи, было придумано специально, чтобы объединить мусульман, христиан и последователей новой религии в единое пространство и создать единую религию для всех. Потом не получилось, и слово «ханиф» приобрело другие значения. Понятие «народ книги», призывы защищать и покровительствовать монахам в Коране и раннеисламском предании – это черты очень тесного контакта, который происходил между этими средами. И в каком-то смысле, если в отношении румов, т.е. византийцев, в раннем исламе было представление, что это враги, соперники, с которыми нужно сражаться, в отношении христиан, которых называли «насара», «насрани» – термин восходит к слову то ли «назорей», то ли «назарянин», с ними были другие отношения. Эти отношения потом переплавлялись в строительство большого исламского государства.
М. Родин: Это, на самом деле, многое объясняет. И сейчас мне становится понятнее. Когда в школе изучаешь историю арабских завоеваний, там в первую очередь говорится про военные успехи. И наконец-то есть человек, которому можно задать вопрос: почему это было так успешно, и что происходило на более низком слое? Как люди это всё воспринимали? Как происходил процесс исламизации?
А. Муравьёв: Вопросом о причинах успехов арабских завоеваний задавались и христиане, и мусульмане на протяжении VII-VIII вв. Как так произошло, что мир, казавшийся прочным в своей конструкции, вдруг абсолютно её поменял? Ответы на это давались разные. К IX в. прежде всего благодаря ибн аль-Калби и ат-Табари выкристаллизовалась такая концепция, что царства румов и персов исчерпали себя. Ат-Табари написал большой труд под названием «История пророков и царей», в котором он доказывал, что румские и персидские цари пришли к концу своих империй и на их место пришла харизматичная новая империя во главе с Мухаммедом.
М. Родин: Мне кажется, это такой интеллектуальный конструкт, который вряд ли станет массовым. Слишком сложные мысли.
А. Муравьёв: В упрощённой форме он выглядит так, и этот концепт разделяет даже огромное количество учебников истории, публикующиеся в современных исламских странах, что это по сути форма шпенглеровской идеи «untergang»: упадок цивилизации. В конечном счёте в наиболее интеллектуальной форме это выразил современник монголов Ибн Халдун, в своей «Мукаддиме» он изложил это так: вся история состоит из подъёмов и падений цивилизаций. Подъёмы цивилизаций – это т.н. бедуинская цивилизация, которая потом образует город. И когда возникают города, начинается деградация. Потом приходят новые бедуины, захватывают этих, образуют город, начинают деградировать, и так без конца. Примерно так это всё выглядит в народном представлении.
Сейчас мы видим, что ситуация совсем иная. Причина переформатирования всего Ближнего Востока состояла прежде всего в том, что длительная война между персидским и римским государством истощила обе империи, и в очень большой степени привела к надрыву персидского государства. Если мы вспомним, в первой половине VI в. персам удалось захватить Египет, Палестину и практически всю Сирию, потеснив оттуда византийцев. Тем самым в Иерусалиме было захвачено древо святого креста, которое было увезено в Персию. В Египте тоже была введена новая власть, приведшая во многом к замене ряда культурных представлений. Этот огромный порыв по захвату Ближнего Востока истощил персидское государство, которое не смогло удержать эту ситуацию. В результате император Ираклий смог привести надломленную персидскую державу к некоторому краху. И в ситуации, когда эти две силы бодались между собой, на Ближнем Востоке, в Сирии произошёл определённый вакуум власти. Одни ушли, другие ещё не вернулись. И это позволило Мухаммеду организовать успешные рейды в Сирию. Первый поход был неудачным, но потом – потихонечку-потихонечку. И благодаря тому, что ему удалось из своей среды выдвинуть крупных военных руководителей, Халида ибн аль-Валида и Амра ибн аль-Аса, был захвачен Дамаск, Иерусалим, и т.д. И восточнохристианское население в этих городах уже совсем не было уверено в том, что они хотят дальше жить с византийцами.
М. Родин: Я хотел бы спросить про население. Мне кажется, что тут есть проблема. У этих христиан, которые живут на востоке, цветёт культура. Мне кажется, они арабов должны были воспринимать, как каких-то варваров из пустыни. Почему они так легко ассимилировались?
А. Муравьёв: Во-первых, мы сейчас воспринимаем ранний ислам, как заявившую о себе абсолютно новую религию. В то время так это не выглядело. Христиане того времени, и даже ещё в VIII в., считали, что ислам – это такая разновидность христианства. Определённо еретическая, но все привыкли к тому, что кто-нибудь для кого-нибудь еретик. Все друг для друга какие-то неправильные. Поэтому это нормальная ситуация. Ну, пришли ещё одни ребята: они почитают Христа и Богородицу, но говорят, что тот был не Бог. Но тем не менее очень многие вещи в раннем исламе выглядели для тогдашних христиан по-христиански.
Язык, главное, чтобы был один. Потому что все говорили на арамейском языке, и даже ранние мусульмане, пришедшие тогда. Арабский язык ещё не был так распространён. Коран был записан несколько позже. Поэтому ситуация взаимного определения ещё не пришла к идее противостояния.
Поэтому арабы воспринимались с одной стороны как воинственное племя, про которое, вообще говоря, на Ближнем Востоке знали. Потому что арабские племена – федераты, филархи, главы которых находились в отношениях сюзеренитета-вассалитета по отношению к византийским правителям. Это было пришествие народа, но, в общем, ничего принципиально нового не было. Все думали, что эти странные люди позволят христианам жить в ситуации большей свободы и отменят те гонения, которые воздвигли в VI в. византийские императоры.
М. Родин: Они их сами оттолкнули, получается.
А. Муравьёв: В каком-то смысле да.
М. Родин: Я ещё раз сделаю отсылку у отличной программе, которую мы с вами сделали про авраамические религии. Она, честно сказать, перевернула моё сознание тогда, потому что я понял, насколько ислам – «еретическая» идея внутри христианства.
Но не везде так было просто. Недавно читал во «Всемирной истории» Института всеобщей истории про историю средневековой Эфиопии. И с удивлением для себя открыл сюжет сложных перипетий взаимоотношений христианства и ислама в этот момент. Т.е. какие-то осколки этого мира остались христианскими, и не просто это всё было. Расскажите про это. Как там всё это происходило?
А. Муравьёв: Начнём с того, что когда мы говорим «Эфиопия», мы имеем в виду очень большую территорию, которая сейчас включает в себя и те территории, которые в Средневековье Эфиопией не считались. Ядро Эфиопии мигрировало сначала из, условно говоря, Эритреи, той области, которая находится близко к красноморскому побережью, где находится город Аксум. Потом в район озера Тана, при Загвейской династии это происходило, в XI-XII вв., и затем, в позднее Средневековье, в Шоа, туда, где сейчас находится Аддис-Абеба, «Новый цветок». И на протяжении всей этой истории, всех трёх типов государства оно себя мыслило как главное христианское государство-продолжатель с одной стороны ещё идущей от Соломона традиции, с другой стороны – продолжатель христианско-восточного большого круга земель. И этот круг земель особенно заметен именно в аксумское время, в раннем государстве, до исламского завоевания. После исламского завоевания Эритрея и прибрежные места подверглись исламизации. И в результате центр христианской цивилизации сдвинулся в Загве, в область ближе к Тана.
Но предание хранилось в основе своей именно на аксумской платформе, вокруг Аксума, преданий о первых просветителях, о первых христианских царях. И в очень большой степени вокруг знаменитой эпопеи 523-26 гг., вокруг похода царя Элла-Ацбахи, или Калеба (Элла-Ацбаха – это его тронное имя, а Калеб – легендарное) в Йемен и наказание местного населения, обратившегося в иудаизм и убившего местных христиан. Эфиопы приходят в Йемен, захватывают, наказывают тамошнего царя Масрука (по разному его называют). И этот йеменский поход, и вся история с христианизацией – это было такое священное предание, вокруг которого нарастали позднейшие предания.
Но был ещё один элемент помимо христианизации и похода: это пришествие в VI в. сирийских монахов в составе больших групп на территорию Аксума и их проповедь делом. Не словами, а именно делом. Аскетические поселения, которые они основали, и в результате христианство в Эфиопии получило уникальную физиономию аскетическую, монашескую.
М. Родин: Получается, современная эфиопская этничность в этих процессах и родилась.
А. Муравьёв: Конечно.
М. Родин: Как Грузия оказалась отдельно от всего этого?
А. Муравьёв: Возникает связь между Сирией, и особенно столпнической Сирией, т.е. вокруг Антиохии, Алеппо и Грузии. Она возникает в потоке грузинских паломников, которые начинают идти в Сирию, и из Сирии в Грузию тоже приходят группы сирийских монахов, «сирийских (или ассирийских, как их называют) отцов», которые как и в Эфиопию приносят туда христианство сирийского типа. И очень многие предания, характерные для сирийской зоны, начинают проникать в Грузию и формировать историческую физиономию большого грузинского средневекового христианства.
М. Родин: Но там-то, я так понимаю, сильно перемололось, потому что и язык другой.
А. Муравьёв: В Эфиопии тоже другой.
М. Родин: То есть можно в принципе эти связи найти и сказать, что в современном грузинском христианстве оттуда.
А. Муравьёв: Да. Отчасти этому посвящена моя книга.
М. Родин: Что здесь ещё изучать? Можно ли сказать, что вы дали полный образ, или нет?
А. Муравьёв: Наука – это всегда приближение. Историки работают на основе источников. Поэтому нужно изучать источники, придумывать, что можно сделать дальше. Есть области, которые нужно изучать ещё сильнее: это Кавказская Албания (территория Азербайджана) и Армения. Там есть очень много чего, что можно узнать. В моём исследовании сделано одно приближение. Я думаю, что будут и другие.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий