Как развитая металлургия сочетается с кочевым образом жизни? Каковы масштабы металлургических производств империи хунну? Насколько сильно наши представления об устройстве кочевых обществ и их хозяйстве расходятся с действительностью?
О новейших данных про крупномасштабное металлургическое производство на юге Сибири в эпоху хунну, сяньби, жужаней и Первого тюркского каганата рассказывает Евгений Вячеславович Водясов — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Восточно-Казахстанского технического университета им. Д. Серикбаева.
В оформлении использована графическая реконструкция Елены Уткиной.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником Восточно-Казахстанского технического университета им. Д. Серикбаева Евгением Вячеславовичем Водясовым.
В оформлении использована графическая реконструкция Елены Уткиной.
Евгений Водясов – археолог, специалист в области древней металлургии Сибири и Центральной Азии. Руководитель завершённого научного проекта Российского научного фонда «Генезис чёрной металлургии в Южной Сибири: новые методы, источники и интерпретации». Автор и соавтор более 90 научных статей.
М. Родин: Я очень часто говорю слова «очевидно для учёных». Но многие вещи не были очевидны для учёных ещё совсем недавно. В том числе это касается многих фактов, касающихся кочевых империй. Каждый раз, когда мы упоминаем монгольское завоевание, империю хунну, Тюркский каганат и т.д. в комментариях возникают люди, которые говорят, что не могли эти «бомжи» (я цитирую) составлять серьёзную проблему для сельскохозяйственных цивилизаций, ведь у них нет ни государства, ни организации, ни промышленности, чтобы обеспечивать себя хотя бы оружием для того, чтобы завоёвывать те самые сельскохозяйственные цивилизации.
Это говорит о том, что мы очень плохо разбираемся в кочевых обществах. Они нам кажутся примитивными и неспособными себя обеспечить. А это совсем не так. В последние сто лет научные работы показывают нам, что кочевое хозяйство – это высокоэффективная сложная экономика, требующая и специализации труда, и координации усилий огромных коллективов в использовании ландшафтов и природных ресурсов.
И сегодня мы поговорим о нескольких исследованиях, которые провёл Евгений Водясов и его коллеги, которые раскрывают огромное количество информации о промышленности и металлургии кочевых обществ I тысячелетия нашей эры юга Сибири.
Насколько в принципе в современной науке изучен вопрос металлургии кочевников и какими источниками мы обладаем? Правильно ли я понимаю, что, условно, до середины ХХ века мы могли оперировать только письменными источниками, и археология подключилась к этому сильно позже?
Е. Водясов: Я могу говорить не о всех кочевниках нашей планеты. Потому что есть кочевники и в Африке, и в степном поясе Евразии. Но если говорить ближе к нашему региону, долгое время это никого особо не интересовало по непонятным мне причинам. Изучение металлургии кочевников Алтая, Саяно-Алтая в целом началось только в 1960-70-е гг. и потом очень быстро закончилось. И на протяжении почти сорока лет никто особо металлургией кочевников Саяно-Алтая не занимался. Возобновление исследований произошло только в 2010-е годы. И сегодня мы наблюдаем слабую изученность кочевой металлургии не только в Саяно-Алтае, но и в окрестностях.
М. Родин: Я читаю в ваших статьях, что в соответствии с письменными источниками Алтай в I тысячелетии н.э. всегда был хорошо развитой металлургической провинцией. Что мы про это знаем из письменных источников, и из каких?
Е. Водясов: Есть китайские письменные источники. Но они очень немногочисленные. Прежде всего мы знаем, что после 460 года н.э. на Южный Алтай приходят тюркские группы плавильщиков. И они попали на страницы истории как раз потому, что они были умелыми металлургами. И они плавили железо и платили им дань для Жужаньского каганата. Жужани – это после сяньби и до Тюркского каганата. V- начало VI века. По письменным источникам мы знаем, что тюрки, прибывшие в южную часть Алтайских гор, стали добывать железо и платили им дань. То есть, судя по всему, они попали в какие-то зависимые отношения. И, судя по всему, платили дань в огромных объёмах.
Но, с другой стороны, это зависимое положение тюркских плавильщиков сыграло им в итоге на руку. Они владели технологиями, которые, судя по всему, позволили им рано или поздно перестать платить эту дань и самим начать свои завоевания. Так и возник первый Тюркский каганат.
М. Родин: Давайте обрисуем корпус новых источников, которые вы вводите в оборот. Я имею в виду ваши две последние статьи про месторождения железной руды, которые разрабатывались на Алтае, в Южной Сибири, и про типы печей. Что это за археологические источники? Что это за месторождения, что это за новые данные?
Е. Водясов: Развитая металлургия железа появляется в Саяно-Алтае около двух тысяч лет назад. Это связано с Хуннской империей. Более того, появление самой Хуннской империи, на мой взгляд, неразрывно связано с железной революцией, которая произошла, с массовым интенсивнейшим производством железа.
По всей территории Хуннской державы, и в Монголии, и в Прибайкалье, и в Саяно-Алтае, появляются первые массовые железоплавильные печи. В одно и то же время, даже на Алтае, различные типы печей сосуществуют. То есть происходит настоящий металлургический бум.
Эти печи очень разные. Судя по всему, это были какие-то разные традиции. Эти открытия разных печей хорошо показывают этот технологический взрыв, который произошёл в хуннское время и продолжился вплоть до образования Тюркского каганата.
М. Родин: Я хотел бы обозначить, о каком периоде времени и о каких кочевых империях мы говорим. Это Хунну, Саньби, Жужани и начало Тюркского каганата. Правильно?
Е. Водясов: Да. Грубо говоря, первая половина I тысячелетия н.э. Это расцвет металлургии железа в Саяно-Алтае и в сопредельных территориях, прежде всего в Монголии.
М. Родин: Что такое Саяно-Алтай, что такое Южная Сибирь? Про какой регион мы говорим?
Е. Водясов: Саяно-Алтай часто называют Южной Сибирью. Это, наверное, в чём-то синонимы. Мы говорим о современных границах Республики Алтай, Республики Тыва, Республики Хакасия, юга Красноярского края. К Южной Сибири можно, наверное, и прибайкальский регион относить. В этом регионе, который очень богат разными железными рудами, складывается очень мощный центр по производству железа с I века н.э.
М. Родин: Какое там количество месторождений? Как вы, археологи, их находите? Как можно в современном ландшафте определить, что здесь было месторождение I тысячелетия н.э.?
Е. Водясов: Я расскажу на примере юго-восточной части Алтая, где мы больше всего работали на месторождениях. Как мы там искали? Брали геологические отчёты, например, узнавали по ним, какие есть месторождения железа. Наносили их на карту. В той части, где мы работали, качественных месторождений железной руды известно около 70. Это немало для небольшой части Алтая.
М. Родин: Правильно ли я понимаю, что мы берём современные металлургические знания о том, где есть месторождения, уже исследованные геологами в ХХ веке?
Е. Водясов: Да.
Учитывая ландшафтную специфику этих месторождений, а они находятся чаще на высоте выше 2000-2200 м над уровнем моря, там уже не растёт лес. А для нас это подарок. Потому что когда лес не растёт, то с космоса можно увидеть следы древней добычи. Они отличаются от геологических шурфов. Есть геологические разведочные траншеи, например.
Так, анализируя каждое месторождение на космоснимках, мы нашли подозрительные места. Нельзя сказать стопроцентно, что это древний рудник. Надо приехать на место и посмотреть. И вот мы приехали на месторождение Рудный Лог. Это месторождение гематитовой железной руды. Там высота 2500 м над уровнем моря. Малогостеприимное место для жизни. Но там мы нашли около 350 древних выработок, которые однозначно древние. Мы три года лазали по месторождению, пытались найти какой-то датирующий материал.
М. Родин: Как выглядят эти 350 древних выработок, и с чего вы взяли, что они древние?
Е. Водясов: В современном рельефе – как западины, ямы. Это шахты открытого типа. Они все уже частично заполнены песком, землёй. Они хорошо отличаются от следов современной добычи. Но мы не могли сказать, например, это I век н.э. или XV-й. Понять точное время начала эксплуатации этого месторождения позволил только радиоуглеродный анализ. Мы нашли кость барана, которого скушали там древние горняки. И в Тайвани в лаборатории мы получили дату: I-II век н.э. То есть это месторождение стало активно разрабатываться с хуннского периода.
М. Родин: Всё месторождение датировано по одной кости барана, или для этой датировки есть больше оснований?
Е. Водясов: По одной кости барана. Мы нашли три кости барана. Всех их отдали на анализ. Две оказались середины 1950-х годов. Это время, когда геологи открыли месторождение. То есть это геологи скушали. А одна косточка ушла в I-II века. Это не означает, что всё месторождение разрабатывали в I-II века. История освоения могла продолжаться и дальше.
Понять, что оно продолжалось и дальше, помог уже геохимический анализ. Мы узнали состав руды, получили очень хорошую выборку по геохимическим анализам. И начали сравнивать эту руду с железной рудой, обнаруженной на разных мастерских разного времени в разных частях Алтая.
И поняли, что часть железоплавильных площадок идеально совпала с этим месторождением. Есть новые методы. Сравнение редкоземельных элементов, в частности с помощью масс-спектрометра. Можно чётко определить, что железоплавильная печь, которая, например, датируется V веком, базировалась на руде с Рудного Лога, которую мы нашли. История эксплуатации месторождения точно длилась не одно столетие.
М. Родин: То есть мы имеем не только месторождение, датированное по кости барана. Но мы ещё понимаем химический состав руды, которую там добывали, находим те предприятия, где она использовалась и по их датировке понимаем, когда это происходило.
А как вы исследовали это месторождение? У вас в статье сказано, что из одного Рудного Лога был добыт объём 2500 тонн. Как вы вычислили эту цифру?
Е. Водясов: Тут нам помогли новые методы. Один из них называется аэрофотограмметрия. Запускаем дрон. В нашем случае может быть любой БПЛА. Дрон летает по определённой траектории. Получаем множество фотографий. Накладываем их друг на друга. Потом эти фотографии отправляются в программное обеспечение, Agisoft Metashape. Эта программа объединяет все эти фотки, сшивает между собой, и мы получаем трёхмерную модель рельефа. Потом мы назначаем масштаб, привязываем эту модель, и можем в программе делать все необходимые измерения: считать площадь, объём.
Откуда мы взяли цифру, сколько добыли руды? Мы посчитали объём всех заплывших шахт. Потом посчитали объём отвалов рядом. И получилось, что объём шахт больше, чем объём отвалов. То есть какой-то объём куда-то делся. Логично предположить, что это руда, которую металлурги с собой унесли. Зная этот объём, мы умножили на плотность железной руды и получили минимум, по-моему, 2600 тонн руды. Но эти показания минимальные. Потому что все ямы, 3D-модели которых мы получали, уже засыпаны со временем. Мы не знаем истинную глубину. Скорее всего, они были глубже, чем мы сейчас видим это в рельефе.
М. Родин: Правильно ли я понимаю, что вы эти выводы сделали без раскопок, просто благодаря аэрофотосъёмке? То есть если мы покопаем, то поймём, насколько в среднем заплыла яма за эти тысячелетия и лучше узнаем эти объёмы?
Е. Водясов: Да. Эти объёмы точно увеличатся. Но чтобы узнать точно, нужно каждую раскопать из 350-ти.
М. Родин: Хотя бы штук 10, чтобы понять процент.
Е. Водясов: Были такие планы на будущее. Когда-нибудь может быть.
М. Родин: Месторождение Рудный Лог – это единственное месторождение того времени этого региона, которое, как мы предполагаем, использовалось кочевыми народами для добычи металлической руды? Или нет?
Е. Водясов: Не единственное. Мы это поняли благодаря геохимии. Мы увидели, что часть шлаков на плавильных мастерских отличается от шлаков из этой руды. И это однозначно свидетельствует, что плавильщики этой части Алтая синхронно с этим известным нам месторождением разрабатывали какие-то ещё другие. По-моему, там минимум 2-3 месторождения. Они геохимически видны нам, но где эти месторождения, сколько там было добыто руды – мы не знаем. Мы можем прогнозировать их открытие в будущем.
М. Родин: Видим ли мы прямую связь между месторождением руды и предметами, изготовленными из неё?
Е. Водясов: Есть методы, которые позволяют соотнести конкретный железный предмет с месторождением. Но, к сожалению, в нашем научном проекте мы не успели эту работу провести. Она долгая и очень трудоёмкая. В будущем мы хотим её сделать.
М. Родин: Поговорим о металлургических центрах кочевых империй. О скоплениях печей, где переплавляли руду и превращали как минимум в заготовки изделий. Как они географически соотносятся с месторождениями?
Е. Водясов: Мы пока хорошо изучили только месторождение Рудный Лог. Там интересная картина. У оседлых обществ часто производственные памятники тяготеют к руднику, находятся рядом с ним, потому что это удобно. Эти производственные объекты часто вынесены за пределы поселения. А у кочевников всё по-другому. У них даже печи, которые базируются на одном и том же руднике, могут быть разбросаны по степям высокогорного Алтая на сотни километров. Допустим, самая ближняя печь находится в 20 км от рудника, а самая дальняя – в примерно 135 километрах. И это не по прямой, а по дорогам. Печи в одном месте не концентрируются, они раскиданы.
Это, скорее всего, связано с кочевым образом жизни плавильщиков, с их родовыми угодьями, где они кочевали, где им было удобнее производить и плавить железо. Все печи, которые мы знаем в Алтае, тяготеют не к рудам, а к лиственничному лесу. Проще руду спустить с горы туда, где есть лес, из которого производится древесный уголь, где есть глина для строительства печи, чем тащить топливо на гору.
М. Родин: Если мы можем только очень приблизительно говорить о времени использования месторождений, то датировать печи проще. Соответственно, проще их посчитать. Давайте начнём с объёмов. Что это за печи? Какое их количество? Какого они типа? И сколько они могли выплавлять?
Е. Водясов: Печей было множество разных типов. Давайте я расскажу на примере наиболее хорошо изученных печей Алтая. Это печи т.н. кош-агачского типа. На их примере хорошо можно представить объёмы и размах кочевой металлургии.
Эти печи очень огромны. Никаких аналогов в мире для этого времени не нашли. Длинной они больше двух метров. Высота плавильной камеры – около двух метров. Все печи имеют специальные подземные каналы для выпуска жидкого шлака. Они все однотипные: в разных частях Алтая выглядят одинаково. Это говорит о том, что технология была очень хорошо отработана. Никаких вариантов нет: чётко поставленное производство.
Для того, чтобы произвести одну плавку, плавильщики должны были доставить около 800 килограммов руды. Столько уходило за одну плавку. Чтобы расплавить руду, им нужен был уголь. Чтобы сыродутным способом расплавить такое количество руды, нужно было срубить около тысячи лиственниц. Это не огромные деревья. Но тем не менее можно представить себе трудозатраты.
Для строительства одной печи нужно было добыть 3,5 тонны глины. Больше полутора тонн каменных плит. Потому что подземная часть этих печей была в форме каменного ящика, сложенного из плит.
За одну плавку получалась крица, вытянутой, судя по всему, формы, такая длинная горячая колбаса. Теоретически, этого железа за одну плавку в такой печи хватило бы, чтобы изготовить примерно десять тысяч наконечников стрел.
Мы говорили, что на Рудном Логе добыто около 2600 тонн. Это примерно 3000 плавок в алтайских печах. То есть около 30 миллионов стрел. Это только одно месторождение. А сколько их было известно древнетюркским плавильщикам? Это просто колоссальные масштабы производства железа.
М. Родин: А как это соотносится с известными нам более хорошо документированными письменными цивилизациями, например, с тем же самым Китаем?
Е. Водясов: Конечно, в Китае колоссально больше производилось чугуна и железа. В Римское империи точно железа производилось больше. Но там и плотность населения другая. Но для масштабов Саяно-Алтая это невероятно огромные показатели производства, которые, на мой взгляд, и стали базисом растущей силы первого Тюркского каганата. Они позволили, видимо, в таких масштабах железо производить, что это стало оружием массового уничтожения соседей.
М. Родин: В одной из последних ваших статей я видел информацию о том, что на данный момент известно около 250 таких печей на юге Сибири и всего 167 в Китае. О чём нам это говорит?
Е. Водясов: Может быть, зря мы так в статье написали. Алтайские печи больше по размеру. Но они чугун делали.
М. Родин: Алтайские печи больше, чем китайские, по размеру?
Е. Водясов: Если брать алтайские печи, в которых делали железо сыродутным способом (не чугун), они самые продуктивные, мне кажется, в мире для своего времени. Они больше, чем римские печи. Больше, чем печи в Северной Европе, в Индии.
Но китайские домницы, где делали чугун, конечно, больше. А это другая технология. Но если сравнивать печи, связанные с производством именно железа, то тут, я думаю, алтайские печи будут лидировать.
М. Родин: Но тем не менее китайские объёмы всё равно больше?
Е. Водясов: Объёмы производства больше. За счёт населения. Но сами железоплавильные печи меньше. Здесь речь идёт о самой технологии. В умных головах алтайских плавильщиков возникла идея создания столь грандиозного для своего времени сооружения именно для того, чтобы производить максимально большое количество железа. Это удивительно!
М. Родин: Как эти печи датируются? Почему вы уверены, что это происходило в хуннское, сяньбийское время?
Е. Водясов: Когда в ХХ веке начались первые попытки изучения этих печей, сразу возникла проблема. Потому что печи оставлены кочевниками. Рядом с ними нет поселений, нет культурного слоя, и даже нет находок, которые прояснили бы их хронологию.
В этом случае единственным методом является радиоуглеродный анализ. В этих печах всегда находят большое количество древесного угля, и он как раз является тем материалом, который мы отдаём в радиоуглеродные лаборатории и получаем даты.
Но важно было получить из одной печи целую серию дат, потому что есть погрешность метода, и т.д. Исключительно благодаря радиоуглеродной хронологии мы понимаем возраст этих печей.
Сегодня известно около ста радиоуглеродных дат по печам в Саяно-Алтае, Монголии, Прибайкальском регионе. Эти данные послужили главным источником информации об их возрасте, развитии технологии и т.д.
М. Родин: Я так понимаю, мы берём шлак, в нём остаётся древесный уголь. Этот уголь мы датируем и по нему можем понять, когда умерло то дерево, которое использовалось при этой плавке.
При этом у вас в статьях очень много внимания уделено тому, чтобы избежать эффекта старого дерева. Когда дерево двухсотлетнее, предположим, чтобы мы понимали, что это не когда оно родилось, а когда оно умерло оно было использовано для этой плавки.
А как выглядит контекст этих печей? Насколько я знаю, у местных народов есть даже такое название: «печи Чингисхана», или как-то так. Их этнографически соотносят с более близким временем. А есть ли какой-то контекст, который позволяет их дополнительно датировать или хотя бы понять, к какой культуре они относятся?
Е. Водясов: Мне кажется, что нет. Исключительно радиоуглеродный метод. Разве что если когда-нибудь случится удача найти рядом табличку: «В таком-то году я плавил железо»!
М. Родин: Табличку – нет, но можно найти какой-то другой археологический артефакт, который тоже можно датировать хотя бы по типологии. Нож, например.
Е. Водясов: Николай Зиняков, который до нас изучал алтайскую металлургию, находил несколько предметов тюркского времени рядом с печами. Это стало основанием для датировки. Но они могли попасть туда позже. Потому что печи стоят открытыми. Мы до сих пор находим эти печи, потому что часто они визуально торчат из земли: в высокогорьях Алтая почвы почти не растут. Шлаки могут лежать на поверхности. Вы можете идти по долине Алтая и об них запнуться. Они были открытыми и после того, как их оставили, и эти вещи могли попасть туда позже. Например, шёл человек в XIV веке мимо печи V века и бросил туда наконечник стрелы. Это может стать неверным основанием датировать печь XIV веком. Я думаю, что наиболее надёжный метод – радиоуглеродный.
М. Родин: Про типологию печей. Насколько я понимаю, историческая наука позволяет прослеживать развитие технологий. Что мы можем сказать о преемственности по типологии печей, которые мы находим? Какие-то народы пришли туда вместе с этими технологиями? Или эти технологии развились в этом месте? Какое соотношение они имеют с другими печами такого типа в Евразии?
Е. Водясов: Если говорить про Саяно-Алтай и Южную Сибирь, то древнейшие печи, которые там появляются, овальные по форме с подземными каналами. И точно такие же печи более раннего времени известны в восточной, центральной Монголии. Они известны почти во всём ареале хуннской державы.
Не может быть такого совпадения, что в разных частях Евразии вдруг неожиданно почти в одно и то же время появляются одинаковые технологии. Мне кажется, это надёжный маркер, чтобы говорить о миграциях людей. И появление таких же печей, например, в Хакасии, в отдалённом регионе относительно Монголии.
Скорее всего, это говорит о том, что была какая-то миграция. Потому что такие же печи есть в Туве, Хакасии, Монголии. И в Монголии они древнее. Если в Монголии они – II-I вв. до н.э. (есть и позже), то в Южной Сибири это уже I-II век н.э. То есть мы видим траекторию движения технологии.
А дальше происходят сложнообъяснимые события. В следующий за хуннским сяньбийский период, в III-V вв., происходит какой-то взрыв. Допустим, на Алтае сосуществует 3-4 типа разных печей. Были огромные кош-агачские печи, о которых я говорил, но были и небольшие печи одного типа, были классические наземные печи в форме цилиндра совершенно другого типа. И даты показывают, что они сосуществовали синхронно.
Как это объяснить? Возможно, это миграционные процессы: разные люди с разными традициями приходили, оставались и начинали плавить. Или какие-то другие объяснения, которые я пока не могу назвать. Может быть, было какое-то внутреннее развитие, местные изобретения присутствовали.
М. Родин: Вы ещё упоминали, что что-то похожее на алтайские коробчатые печи есть в Японии и в Индии. Как это соотносится?
Е. Водясов: Эти печи существуют на Алтае примерно с III-IV века. И вдруг в VI веке они практически все исчезают в горном Алтае. За исключением двух дат у нас нет доказательств, что они вообще были в конце I тысячелетия н.э. и дальше. И вдруг в Японии примерно в это же время, с VI-VII века, появляются точно такие же печи. Там они потом эволюционируют, увеличиваются в размерах, и становятся известны как «татара». Это та самая печь, в которой делалось железо для самурайских мечей.
М. Родин: Слово «татара» как-то связано с татарами?
Е. Водясов: Нет. Как мне объяснил японский коллега, «татара» — это название японских кузнечных мехов. Возможно, это совпадение. Но это интересный момент. Надо у лингвистов спросить.
М. Родин: Если слова похожие, это не значит, что они имеют одно происхождение.
Печи, в которых выплавлялось железо для японских мечей, имели такую же конструкцию?
Е. Водясов: Да, они очень похожи. У них тоже множество отверстий для дутья на вытянутых сторонах печи. Для того, чтобы равномерно прогреть всю камеру, нужно было много дырок. У них похожа высота, длинна. В деталях даже они повторяются. Тут ещё есть хронологическая преемственность: одни печи исчезают в одном месте, и такие же печи появляются в другом. Может быть, это совпадение. Потому что у нас нет прямых исторических текстов о том, что алтайские плавильщики достигли берегов Японии. Но эти археологические параллели очень любопытны.
Есть ещё интересная история с Японией. Археологи объясняют, что металлургия железа в Японии появилась поздно, в VI веке н.э., и объясняют, что она пришла из Китая через Корею. Но дело в том, что в Корее и в Китае такие коробчатые печи вообще неизвестны. Там совершенно другие печи. И ближайшая аналгия – это Алтай. Кроме Алтая эти печи нигде в мире не известны. Они самые древние в Евразии. Потом они начинают распространяться в Японии, позже – в Камбодже, в Юго-Восточной Азии. Этот тип становится популярен, потому что он высокопродуктивный.
Но связь между Японией и Алтаем очень любопытна. Совпадение это или нет – трудно сказать.
М. Родин: Но не факт, что связь прямая.
Е. Водясов: Не факт. Может, косвенная.
М. Родин: Как вы соотносите возникновение и развитие этих металлургических центров с возникновением и развитием кочевых империй? С какими народами в какое время мы можем соотносить эти металлургические центры?
Е. Водясов: Они очень хорошо соотносятся. Более того, мне кажется, что эта железная революция не случайно совпадает по времени с появлением первых кочевых империй, прежде всего Хуннской империи, потом – Сяньбийской. Этот железный бум сделал возможными очень жестокие захватнические войны, повысил градус насилия в евразийской степи. И если мы посмотрим на размеры первых и последующих кочевых государственных образований, мы увидим, что они значительно превосходят по размерам те государственные образования, которые были, скажем, в бронзовом веке. Я думаю, не спроста это совпадает с производством железа. Потому что именно железо позволило производить «оружие массового поражения».
М. Родин: Есть огромное количество скептиков, которые считают, что кочевой образ жизни в принципе несовместим с хорошей организацией и промышленностью, в частности, с металлургией. Расскажите, как добыча руды, выплавка в печах, которые, судя по всему, существовали много лет, соотносились с кочевым хозяйством?
Е. Водясов: Во-первых, кочевое хозяйство вынуждает тебя постоянно двигаться в поисках пастбищ, сезонно перекочёвывать. А железный рудник недвижимо стоит и, как магнит, влияет на кочевников. Селиться слишком далеко от рудника им невыгодно. А осесть там не позволяет кочевой образ жизни.
М. Родин: Многие не понимают, что кочевое хозяйство – сложно организованный хитро придуманный способ жизни. Очень высокопродуктивный, появившийся далеко не сразу, только в I тысячелетии до н.э. Кочевать со стадами не так просто, как многие думают. Причём это хозяйство действительно высокоэффективное: условно, пять человек могут обеспечить 50 человек. И вы добавляете сюда ещё металлургическую составляющую.
Е. Водясов: Помимо того, что это сложная организация труда, касательно металлургии мы видим ещё и разделение труда. Общество было высокообразованным в металлургическом отношении. Скорее всего, кто-то мог целенаправленно за железной рудой ходить, кто-то мог добывать уголь. Например, этнограф Потапов описывал, что у алтайцев ХХ века есть термин «кобурчи». Это переводится как «древесный уголь». Оно связано с тем, что в прошлом люди специализировались на производстве древесного угля для выплавки железа. Люди могли специализироваться на добыче угля, руды, были какие-то отдельные группы плавильщиков. И это всё было переплетено с кочевым хозяйством. Я думаю, это было невероятно сложно организованное общество.
М. Родин: Мы сейчас говорим даже не о том, что во время кочёвок выделялось время для труда. Но и внутри этого общества были профессионалы, которые занимались именно этим.
Е. Водясов: Я не могу сказать на 100%. Но, учитывая трудозатраты этого процесса, я думаю, однозначно выделялись отдельные группы металлургов, гоняков, умелых плавильщиков, ремесленников-кузнецов. Физически невозможно представить, как совместить отгон скота и невероятно трудные операции по добыче руды, по сооружению печей. Разделение труда точно было. Иначе мы бы такого металлургического бума не увидели.
М. Родин: Но в то же время вы сами говорите, что вокруг этих металлургических центров нет следов постоянных поселений.
Е. Водясов: Мы видим, что печи разбросаны по Курайской степи, по Чуйской степи и привязаны к лесу. Мы видим, что, скорее всего, география этих печей связана с родовыми угодьями кочевников. Это были их угодья, где им было удобно плавить железо. Они могли бы все стекаться к руднику, но почему-то такого не происходило. Почему-то они не стремились всем огромным коллективом осесть рядом. Я думаю, им привычно было кочевать вместе со своими друзьями, родными. Просто, я думаю, они были выделены, как отдельные умелые плавильщики, и делали это у себя на своей родной земле, в какой-нибудь долине.
М. Родин: Получается, благодаря в том числе археологии мы приближаемся к пониманию кочевого общества, как более сложно социально организованного строя, который не виден через письменные источники. У нас есть, условно, хунны, а внутри есть какие-то сословия, группы людей. Кто-то специализируется на скотоводстве и кочует больше, кто-то – на металлургии и кочует меньше и в каком-то другом радиусе, и ведут немного разные образы жизни. Но все они условно объединены одной культурой. Это гораздо более сложная организация общества, чем мы предполагали до этого.
Е. Водясов: Да, конечно. Я думаю, о чисто кочевом хозяйстве речь не должна идти, потому что это хозяйство было значительно сложнее. Мы знаем, что за пределами горного Алтая есть поселения ранних тюрков. Я их своими глазами видел в южном Алтае! Это очень сложное большое общество, у которого были и поселения, и крепости, и земледелие. Недавно вышла статья моих коллег о горном Алтае: там есть земледельческие ирригационные системы, которые датируются самое раннее древнетюркским временем.
М. Родин: Мне хотелось бы подвести итог программы, сводя к тюркскому металлургическому парадоксу. Мы говорили в основном про первую половину I тысячелетия. Потом, когда возникает Тюркский каганат, Монгольская империя, что-то происходит. И это сильно меняет ситуацию.
Е. Водясов: Когда мы собрали радиоуглеродные даты, чтобы понять картину развития технологий, какой тип печей в какое время существует, то получили очень интересную картину. С I века по примерно середину VI-го происходит расцвет металлургических традиций. А потом, касательно того же Алтая, такое ощущение, что там вся металлургия вообще исчезает. Не то, что она исчезла, а то, что мы пока её не можем найти. За исключением пары дат у нас пока нет чётких доказательств, что металлургия железа так же активно продолжалась в том виде, в каком она была в первой половине I тысячелетия. Более того, у нас нет никаких доказательств существования железоплавильных печей в монгольское время, в XIII-XV вв. Что-то произошло, что металлургия железа куда-то растворилась.
Тут два объяснения. Может, были какие-то миграционные процессы, которые заставили плавильщиков покинуть Алтай. То же касается Тувы. Может быть, пока мы просто не нашли печей этих периодов: металлургия железа слабо изучена. Но тем не менее у нас есть лакуна в 800 лет в развитии металлургии.
Наука – очень живой организм, и научная картина всё время меняется. Сегодня я говорю, что в это время там нет металлургии. А может быть, завтра выйдет научная статья о находке алтайской печи Х века.
М. Родин: Я по-дилетантски вам ткну вашей же статьёй 2015 года про томское Приобье, где вы говорите о том, что там металлургия расцветает в тюркское время, во второй половине I тысячелетия. Так может они просто туда сместились чуть севернее?
Е. Водясов: Может быть. Там действительно были миграции, мы их видим. Но там металлургический бум ещё позже произошёл: где-то в XI веке, если говорить про южнотаёжную зону Сибири. Какие-то миграции там однозначно были: так же, как на Алтае, там внезапно появляются памятники металлургии. Настолько массовые, что в томском Приобье почти каждое поселение забито шлаком. Металлургическая грамотность у населения зашкаливала, как и на Алтае. Может, были какие-то исходы в более северные районы.
М. Родин: Вы сформулировали историю с тюркским металлургическим провалом, но сами же в своих ранних статьях говорите о том, что в других местах есть более активные зоны, куда, может быть, просто переместились центры. И мы можем ответить людям, которые не верят в существование Тюркского каганата, потому что «как эти кочевники могли обеспечить себя железом?»: так вот же оно, в томском Приобье это есть. Во времена монгольского нашествия, я так понимаю, есть другие металлургические центры.
Е. Водясов: Конечно. Одно другому не противоречит. Речь идёт именно про алтайский регион. В Туве тоже с VI века мы пока не видим памятников металлургии. Но металлургия железа в целом не исчезла: центры могли перемещаться. Но связано ли это с прямыми миграциями или с косвенной передачей знаний – тут надо быть осторожными и много исследовать. Тема сложная.
М. Родин: Мне кажется, что очень интересно было бы людям, которые исследуют письменные источники, посотрудничать с такими людьми, как вы, для того, чтобы выстраивать корреляции перемещения металлургических и вместе с ними государственных центров кочевых империй I тысячелетия – начала II тысячелетия н.э.
Е. Водясов: Если у кого есть такие знания из письменных источников по металлургии железа – пожалуйста, свяжитесь со мной!
М. Родин: Как всегда, мы должны понимать, что наука, предоставляя нам новые данные, приносит и новые вопросы. Поэтому тюркский парадокс – это, с одной стороны, новая лакуна в знаниях, которые мы получили, но с другой стороны – это новая сфера исследований. Я уверен, что археологи будущего разберутся с этой проблемой, и мы узнаем очень много нового о существовании промышленности, о развитии технологий в Тюркском каганате, во времена Монгольской империи, и т.д.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий