Андрей Мазуркевич в «Родине слонов»

Можем ли мы реконструировать региональные различия в культуре народов России эпохи неолита так же, как сейчас этнографы различают вологодские традиции и владимирские? Сколько тонн рыбы могла съесть средняя неолитическая семья за тридцать лет и как были устроены их «рыбколхозы»? Какие связи тянулись от Балкан до Северо-Запада современной России в неолите?

Продолжаем разговор о неолите Северо-Запада России со старшим научным сотрудником, главным хранителем Отдела археологии Восточной Европы и Сибири, начальником Северо-западной археологической экспедиции Государственного Эрмитажа Андреем Николаевичем Мазуркевичем.

Стенограмма эфира программы «Родина слонов» со старшим научным сотрудником, главным хранителем Отдела археологии Восточной Европы и Сибири, начальником Северо-западной археологической экспедиции Государственного Эрмитажа Андреем Николаевичем Мазуркевичем.

М. Родин: Напоминаю, что мы уже начали разговор с Андреем Николаевичем Мазуркевичем о неолите в Восточной Европе, в северной Евразии. Сейчас мы продолжим разговор и поговорим о том, как развивался неолит в Восточной Европе, и о совершенно уникальной культуре, которая строила свайные посёлки на территории современного северо-запада России.

Я правильно понимаю, что уже в неолите по естественным причинам возникают привязанные к природным зонам разные регионы с разным видом хозяйствования? Т.е. на юге, в степной зоне, уже есть ещё не кочевое, но уже пастушеское хозяйство, дальше на север – какая-то смешанная история, и дальше, в лесу, на речках, совершенно другой мир с другим образом жизни?

А. Мазуркевич: Почти так, но, видимо, не совсем правильно сказал. Дело в том, что в раннем неолите действительно всё-таки они будут оседлыми, не очень подвижными. А потом произойдёт в степной, лесостепной зоне смена на действительно пастушеские, но уже энеолитические культуры. Совершенно другой мир, совершенно другая история. Иногда по рекам, старичным озёрам в степной, лесостепной зоне будут жить охотники и собиратели. Видимо, тоже с элементами производящего хозяйства. Т.е. у них будет комплексное хозяйство.

Чем дальше мы продвигаемся на север, тем больше эта комплексность теряется. Она будет эпизодической. И в основном это будут охотники, собиратели, рыболовы. Но какое из этих слов поставить первым – всегда определить очень сложно. Потому что если сказать «рыболовы, охотники и собиратели», то вас редактор сразу поправит: плохо звучит. И это тоже мы с вами должны понимать. Потому что настоящие оценки вклада каждого из этих видов деятельности пока что мы не можем точно дать. Это очень сложная задача, но, по большому счёту, это можно будет сделать.

Мы должны говорить о том, что комплексность пропадает, и в основном это будут охотничьи или рыболовецкие какие-то коллективы. Причём небольшие.

М. Родин: Что мы знаем про сообщества этих людей? Насколько они были однородны или неоднородны, или связаны между собой не то, что в этническом, но в культурном смысле? Это один народ, который распространился на эту территорию, или изначально это автохтонные, не связанные друг с другом люди, которые говорили на разных языках, исповедовали разные религии, и т.д.? Понимаю, что для неолита это вопрос дикий. Но тем не менее, вдруг есть какие-то маркеры?

А. Мазуркевич: Нормальный вопрос, потому что это интересно. Генотипирование только сейчас начинается. Тем более, что антропологических костных остатков очень-очень мало. В этом как раз проблема неолитической эпохи: мы практически не знаем погребального обряда. А если и знаем, то это единичные счастливые случаи, которые нам известны.

С другой стороны, скорее всего, действительно существуют какие-то большие блоки культур. Например, Верхнее Поволжье, или волго-окское междуречье – это будет один большой мир. Я его в шутку называю «завалдайе». За Валдаем начинается совершенно другой мир, совершенно других культур, видимо, немножечко другой идеологии. Наверху будет история, связанная с Карелией, Финляндией. Будет восточно-прибалтийское сообщество на территории отчасти Эстонии, Литвы, Латвии, чуть-чуть Беларуси. Современное среднее течение Двины, верхнее Поднепровье – это будет ещё какой-то большущий мир.

Т.е. довольно большие культурные образования на этой территории, за которыми действительно будут стоять социумы. И внутри этих очень больших социумов, видимо, будет происходить интенсивный обмен. И брачные могут быть контакты.

Дальше мы не знаем, как эти сообщества описать. К сожалению, довольно мало данных для этих реконструкций. Например, чтобы проанализировать льяловские какие-то материалы, их огромное количество существует в музеях, нужно создать большой коллектив единомышленников, чтобы заново осмыслить их. Я подчёркиваю: осмыслить. Хронология есть, есть периодизация, какие-то локальные варианты. Но это нужно теперь заново сделать и осмыслить, исходя из современных точек зрения и подходов. А если мы передвинемся немножко на запад, то нам наоборот нужно ещё немножко пораскапывать. Например, уникальные торфяниковые памятники, известные на северо-западе России. Мы только знаем точки. Мы знаем карту, где они расположены.

Но фактически за почти 60 лет, что они известны, раскопаны всего лишь два с половиной памятника из нескольких десятков. И несколько памятников довольно хорошо раскопаны в Беларуси нашими белорусскими коллегами, Михаилом Михайловичем Чернявским и сейчас Максим Михайлович Чернявский раскапывает эти памятники. Вот и всё. А их много.

И совершенно очевидно, что это один мир. Я смотрю посуду у коллег в Минске, и понимаю, что, если подложить этот черепок мне в раскоп, я скажу: «Это же наше!», и наоборот. Понимаете, насколько был близок этот мир? А расстояние между этими памятниками – это 100, максимум 200 км. Т.е. это довольно близкая дистанция, на которой происходили очень важные и нужные коммуникации.

Поэтому сложно нам сейчас это восстановить. И я думаю, что это уже задача следующего поколения исследователей: нарисовать эту замечательную картину. Когда я начинал работать у своего учителя Александра Михайловича Микляева, мне казалось, что мне удастся это сделать. Но как-то всё прошло, а пока что мы только в начале большого пути.

Но мне кажется, это будет настоящая история коммуникаций, развития, диалога людей, которые проживают в этом мире. Потому что, мне кажется, это всё-таки диалог был, не конфронтация. Понятно, что её элементы были, но это был диалог, потому что иначе эта культура так бы не развивалась. Удивительность этой неолитической культуры в большинстве случаев в том, что на каких-то этапах она начинает в себя впитывать совершенно разные элементы. И это, как мне кажется, невозможно сделать в эпоху конфронтации, конфликтов, закрытости. Это, наоборот, какая-то очень интересная открытость.

Например, сейчас мы реставрируем сосуды. У нас есть замечательная барышня, которая героически, фактически на энтузиазме их клеит. И когда склеили один сосуд, я понял, что вся типология, которую я делал, не годится. Потому что они сделали целую вещь, а когда вы смотрите отдельные фрагменты, то получается, что тулово одно, донышко – по-другому, а венчик – по-третьему орнаментирован. И вы их раскладываете по разным типам. А это всё одно. И это абсолютно разные сигналы контактов с разными культурами объединились в одном сосуде. Есть, допустим, культура шаровидных амфор, это восток Польши, есть жуцевская культура, это Литва, и есть наши собственные элементы с выходом на юг, допустим, на территорию Поднепровья. Как бы четыре элемента в одном сосуде. Что за этим стоит? Это интересно разгадать и рассмотреть.

М. Родин: Вы сейчас привели прекрасный пример о том, насколько живая наука – археология, и как мы каждый день получаем новую информацию, и как новые данные, в том числе новый склеенный сосуд, поставляют нам много пищи для размышлений и нового анализа.

Давайте перейдём к вашему памятнику. Северо-запад. И там локальная интересная особенность: возникают неолитические свайные посёлки. Я так понимаю, это связано с типом хозяйствования. Это рыболовы, которые жили на болотах, торфяниках и берегах рек. Правильно?

А. Мазуркевич: По большому счёту, да. По большому счёту, действительно возникает история свайных посёлков. Это дом с приподнятым полом. Чтобы чётко понимать, потому что сваи у нас металлические, каменные: у нас вырисовывается совершенно другая современная история. А там что-то другое: они просто подняли пол.

В силу каких обстоятельств они уходят с минерального берега, с того берега, на котором они всегда жили – это для меня до сих пор непонятно. И с моими коллегами из университета Лодзя, хабилитированным доктором, профессором Петром Киттелем и его замечательной командой, последние пять лет мы как раз бьёмся над этой загадкой: пытаемся понять, реконструировать микроландшафт вокруг свайного поселения, понять, какие были режимы воды, какие были температуры.

Сделано было фантастическое исследование того, как изменялась температура, по остаткам насекомых, которые очень чувствительны к различным температурам. Была предложена модель изменения температуры именно в этом самом месте, которая мало похожа на другие модели. И такое у Матеуша получилось предположение, что здесь вообще был какой-то микроклимат. Я в это поверю, потому что действительно скорее всего области, в которых люди хотели обитать, обладали комфортной средой. И, скорее всего, она сказывалась в микроклимате. Мы прекрасно понимаем, что микроклимат Петербурга и, скажем, Твери, разный. И есть правила и не правила, по которым возникает тот или иной населённый пункт. И, мне кажется, что в то время действовали в основном правила.

В это время меняется, по-видимому, система озёр. Если раньше были большие озёра, богатые рыбой, то теперь они стали мельче, но появилось большое количество проток, и берег стал топким. Дистанция до воды (а вода – очень важный ресурс) стала довольно сложной. И, как мне кажется, для того, чтобы сократить эту сложную дистанцию, они переносят это всё на топкие берега. Т.е. ближе к главному своему источнику, к воде. Живут они действительно на топком берегу, это очень важно. Но периодически всё это дело подтопляется. Поэтому полы выходят вверх.

Это для Восточной Европы уникальное явление. Синхронные такие памятники есть в Латвии. Хотя ведётся дискуссия о том, свайные это поселения, или нет. Есть несколько таких памятников в Литве, приблизительно этого же IV-III тысячелетия до н.э. И классика – это приальпийские памятники. Это возникает приблизительно в одно и то же самое время.

Но причины – не знаю. Надо дальше изучать, почему это происходит.  Может быть, поскольку в пыльцевых данных есть сереаль, хорошие участки они не заселяют, чтобы там разместить маленькие поля, на которых выращивались злаки. Может быть так. Может быть, ещё какие-то причины. Очень хочется разгадать эту загадку за семью печатями. Пару печатей мы уже сорвали, но дальше продвинуться пока не удалось. Мы надеемся продолжить исследования. Свайные посёлки, возникшие в этой приледниковой озёрной зоне III тысячелетия – это действительно уникальная история.

М. Родин: Вы уже упомянули, что это в первую очередь рыболовы. Мы видим следы развитого рыболовного хозяйства?

А. Мазуркевич: На самом деле, мы это фиксируем по двум обстоятельствам.

У нас культурный слой расчищается руками. Не ножами, не лопатами, ничем. А именно руками. Наши коллеги приехали и сказали, что это нарушение правил труда, которые существуют в нашей стране, и т.д., и т.п. Замечательная французская коллега Йолен Мегро (Yolaine Maigrot), она во Франции участвовала в раскопках свайных поселений, жизнь нас подружила, и она почти два десятка лет работает вместе с нами и мы вместе исследуем эти памятники, говорит на это: «Нет: во Франции и в России этот культурный слой исследуют только руками». Почему? Потому что дерево очень мягкое. Когда вы видите эти небольшие верёвочки, вы только наощупь руками можете их поймать и найти. Но минус заключается в том, что у девушек, естественно, у все маникюр. Это действительно грустно, когда все грязные, промокшие. Единственное, что остаётся – это ваши чистые руки, и тут они становятся грязными. Ещё неприятно, что огромное количество мелких рыбных костей. Они колют, маленькие занозы остаются. Но наши барышни с этим борются и мужественно расчищают этот слой. Это действительно очень важно: огромное количество рыбы, которая там поедалось. Это тот самый маркер, который мы можем попытаться оценить.

М. Родин: Я помню, вы упоминали интересный термин: «колючий культурный слой».

А. Мазуркевич: Да, совершенно справедливо. И самые простые оценки, которые получились у нас: на одном квадратном метре при разборке слоя максимум 10 см мы получили около двух тонн рыбы. Т.е. то, что там было съедено. Но при этом давайте сразу же поделим. Эта постройка существовала порядка 30-40 лет. И кусочек, который они съели – это норма рыбы на несколько лет одной большой семьи. Вполне нормальная история. И охота, и рыболовство, видимо, в паритетном были соотношении, 50 на 50. Но рыба была очень важна.

Интересно, что они ещё придумали такую вещь. Каскад озёр, дальше сужение, и следующий каскад озёр. Так вот там в узком проходе они поставили заграждение из небольших досочек и сеточку натянули. Ячея где-то 2,5х2,5. (Понимаете всю их любовь к сохранению экологического баланса!) Все мальки в Двину могли уйти, а всё остальное останется здесь. И мы в шутку сказали, что у них был какой-то рыбколхоз, и они управляли этим ресурсом. И это тоже очень интересно.

Т.е. вполне возможно, что эти люди действительно управляли ресурсами. Т.е. рыбный ресурс можно было оставить, заготавливать какую-то часть, а какая-то часть могла в таком виде сохраниться, не уйти в Западную Двину.

С другой стороны, они явно совершали путешествия за вкусной рыбой. Например, сомы здесь, скорее всего, не могли жить. Для этого нужно было пройти порядка десяти километров до Западной Двины по реке без дорог. Лес тут глухой. И оттуда притащить сомов на поселение. Видимо, мужчины собирались и шли на рыбалку.

То же самое, по-видимому, происходит с охотой на животных. Потому что фаунистический анализ костных остатков животных показывает, что, скорее всего, бо́льшая часть туш разделывалась на месте убийства животных, и потом уже части эти приносились на поселение. Опять же, это происходило не близко. Не в шаговой доступности.

Хотя что-то происходило и в шаговой доступности. Вот мы работаем вместе с очень хорошим специалистом из нашего Зоологического института, Михаилом Валерьевичем Саблиным, и он обратил моё внимание на то, что есть странная закономерность: есть взрослый убитый лось, полуторагодовалый лось, и лосёнок до года. Т.е. фактически была убита семья. Т.е. это поколение. Т.е. сам сохатый где-то ушёл на какую-то территорию, а они втроём, как правило, держатся вместе. Если это действительно синхронная история, то они таким образом себе заготовили мясо на какой-то промежуток. Явно, что забой произошёл где-то осенью, и это мясо осталось на зиму. Но, опять же, как вы понимаете, с деликатным отношением к природе, о котором мы говорим, что оно было свойственно для древнего человека, тут как-то не очень. Уже четыре таких случая мы можем совершенно чётко описать. Тут что-то совершенно другое было. Почему они это сделали – совершенно непонятно. И интересно, что у них отверстия есть в лопатках. Скорее всего, их били с воды и попали в лопатку: сверху шёл удар.

М. Родин: А что мы можем сказать про социум? Насколько большими были эти поселения и что мы понимаем про взаимоотношения между этими людьми?

А. Мазуркевич: Когда вы смотрите швейцарские свайные поселения, их музеи, картинки замечательные, там десятки домов. И вы думаете: наверное, у нас было то же самое. Раньше мы ранним неолитом занимались, а тут всё-таки решили вернуться к свайным поселениям. И задача была раскопать целиком хотя бы одно свайное поселение. И мне казалось, что будут улицы, один дом, второй, третий, четвёртый дом, всё будет классно. Много десятилетий мы копали этот памятник под водой, потому что его другим способом нельзя исследовать. Это были, и до сих пор продолжаются подводные исследования.

И выяснилось, что там всего лишь три с половиной дома, и всё. Это, получается, такой маленький хуторок в озере. Понимаете, какой страшный удар был для меня, когда я это понял? И то, синхронных, скорее всего, два. И всё.

Я частично нахожусь в некотором поиске, тупике. Но я подозреваю, что, может быть, ещё на этих озёрных пространствах были где-то синхронные этому несколько таких же домов. Т.е., скорее всего, внутри этой озёрной котловины мы можем допустить по тем находкам, которые были сделаны в предшествующие годы, что было ещё несколько таких посёлков или хуторов, которые здесь существовали. Если моя идея правильная, то тогда здесь ещё существовало, ну, 10 домов, разбросанных по этой территории. В доме могло проживать порядка 10-12 человек. Около ста человек здесь могло проживать. В принципе, по оценкам, которые мы можем сделать из средневековых данных, привлечения какой-то этнографии, это вполне допустимо. Но это ещё предстоит всё раскопать, понять, осмыслить. Это сложная задачка.

М. Родин: То есть получается что-то типа небольшого племени, состоявшего из нескольких больших семей, наверняка родственно связанных между собой.

А. Мазуркевич: Да, они родственно связаны. Но при этом этот социум будет очень тесно связан и с другими территориями. В 60-ти километрах есть замечательный посёлок Усвяты, откуда всё и началось в 1962 г. Там было найдено первое свайное поселение. И материалы очень близкие что там, что здесь.

Ещё одно поселение с потрясающими, удивительными близкими материалами, которые легко можно спутать, если не вникать в полевую или музейную маркировку. Это Жижицкое озеро, Куньинский район. По прямой это около 60-80 км. Есть озеро Сенница, это 100 км от нас. Есть белорусские памятники, это порядка 200 км. Есть Смоленское Поозерье, 30 км от нас. Там тоже похожие материалы есть. Т.е. это мир, внутри которого происходит движение, распространение этих племён. Мы очень многого ещё с вами не знаем. Я думаю, это было более интенсивно заселено. Но нам нужны ещё многие десятилетия. Тем более, что сейчас это всё стало очень дикими местами, где будет очень сложно вести работы.

Я думаю, должна быть довольно сложная, интересная социальная организация. Например, есть сосуды с изображением человека и значков человеческих. Эти чаши маленькие. И наверняка они были нужны для проведения каких-то ритуалов. О сложных ритуалах, например, может говорить деревянный ковш, который был найден на Усвятах IV. Деревянный ковш – голова медведя.

Причём некоторые зоологи говорили, что здесь удивительно неестественно проработана сама голова. А в чём неестественность? Здесь видны детали черепа. На живом животном вы такого не увидите. Здесь как бы совмещение мёртвого и живого. И потом я у Александра Михайловича прочитал в дневнике очень важную деталь того, как был найден этот ковш. Он был вынесен за жилой предел, и в этом ковше находились жжённые кости медведя. Т.е. явно какой-то ритуал был произведён, после чего это всё было унесено и куда-то отодвинуто.

В тех же самых Усвятах, например, есть изображение небольшой головы ворона. Выяснилось, что только на этом памятнике фаунистические остатки от более двухсот особей чёрного ворона. Т.е. явно существовал какой-то ритуал, связанный с этой птицей, который не характерен для других памятников.

На памятнике, который мы раскапываем, Сертея II, интересно, что украшения в разных постройках чуть разные. В одном больше медведей, в другом – лосиные украшения, лосиные подвески, янтарные украшения, которые имитируют зубы лося. Я думаю, что ещё чуть-чуть, если нам позволят, докопаем, и будет более понятна эта картина различий в украшениях. Это очень интересно может быть, потому что это получается уже семейные каки-то культы, верования или обереги. Тут очень важно понять, это украшения одежды, или личные украшения? Мы это различие иногда теряем, а это очень важно: парадные это одежды, или что-то личное, которые только у меня на груди, и больше никто никогда этого не увидит.

Так что тут много интересных загадок. Есть ещё чего искать.

М. Родин: Мы много говорим про этнографию этих районов в Средневековье, раннего Нового времени, XIX века. Отдельно вологодская субкультура, дальше – поморская. А сейчас раскопки помогают постепенно восстанавливать локальные различия в культуре уже даже неолита. И мы сможем, накапливая эти данные, выйти на такие обобщения, на региональную культуру.

А. Мазуркевич: Да. На микрорегиональную. У нас есть понимание макрорегионального деления, которое было сделано нашими предшественниками. Я говорю об этом, потому что сейчас начинается огульное отрицание того, что было сделано раньше, хотя я не понимаю, почему: очень много тонких и хороших исследований. Я как раз хотел бы подчеркнуть, что именно макрорегиональную специфику они очень здорово и чётко увидели, обосновали и показали. И сейчас мы пытаемся дойти до уровня «через два рукопожатия»: современные исследования нацелены именно на это. Поэтому микрорегиональные открытия могут не вписываться в это макро. Но по большому счёту мы как раз идём к тем самым людям, которых мы изучаем, фактически к нашим предкам, и пытаемся воссоздать микрорегиональную специфику.  

И в этом, мне кажется, как раз будет самое интересное, потому что мы сможем увидеть эти движения людей, понять, как, почему это происходило. Одна из таких интересных вещей – на Наумовском поселении на оз. Жижица в Куньинском районе найдена пинтадера. И такие пинтадеры изготавливались только на Балканах только в начале III тысячелетия до н.э. Просто один в один: вы берёте каталог пинтадер, находите совершенно чётко один тип. Дальше можно фантазировать: может возникнуть замечательный роман или повесть каменного века. Ведь пинтадера нужна для того, чтобы запечатать сосуд, или что-то ещё, где будет какой-то груз, и этот груз куда-то должен был отправиться. И, видимо, этот купец\гонец запечатал. Но почему-то пинтадера тоже путешествует. Видимо, он сам пошёл с ней, и отсюда мог запросто что-то посылать туда. Вот что интересно. Маленькая глиняная печать, которая у нас есть, может рассказать такую вещь.

Что мы можем сюда дополнить? Единичные находки меди и медных орудий, которые, скорее всего, происходят из карпатского региона. Вот две точки – и у нас возникает совершенно колоссальная история.

Например, одна моя бывшая ученица, сейчас она работает в нашей трасологической лаборатории, Аня Малютина. Когда-то я её заразил трасологией. Я ей говорю: «Аня, давай узнаем, зачем нужны эти костяные вещи». И Аня с огромным энтузиазмом этим занялась. У неё совершенно фантастические результаты. И один из результатов: она нашла металлические орудия, которых мы никогда не видим. Т.е. часть костяных, роговых изделий была сделана не каменными орудиями, а металлическими. Фактически в культуре мы на 90% их никогда не найдём. А она видит, что эти вещи были сделаны именно так. Т.е. получается, что медных, скорее всего, орудий у них было довольно много, они их часто использовали. У нас была одна-единственная находка медного шила. И этот обмен был более интенсивен.

Вообще, сама идея анализа вещей с точки зрения идеологии их создания, эта цепочка технологических операций, она даёт нам очень много в понимании древней культуры и древних людей, что и как они делали. Как мне кажется, самое интересное, что может быть в археологии – это реконструкция древних технологий, но не через эксперимент, а через анализ археологического источника. И только потом уже привлекать этнографию, и т.д. Тогда мы не потеряем специфику, зерно тех людей. А то мы очень много привнесём этнографии и самих себя.

М. Родин: Я хотел бы отметить, что то огромное количество информации, которое вы сейчас рассказываете, добыто по сути с помочью булавочных, точечных уколов в этот огромный регион. Раскопок этого региона этого времени проводится не так много. Я поэтому хотел бы, чтобы вы рассказали про свою экспедицию и ту кампанию, которую ведёте сайте «planeta.ru». Потому что любой может помочь и, грубо говоря, стать участником этих работ.

А. Мазуркевич: Я пытаюсь всё-таки это всё сделать более-менее планомерно. У нас существует некая программа, у меня в голове есть сформировавшийся в студенчестве план, который хочется реализовать. И те замечательные ребята, которые работают со мной вместе, коллеги, в первую очередь археологи, которые тоже участвуют, мы все придерживаемся какого-то плана, и у нас есть стремление рассказать об этом обществе, об этих людях как можно лучше. Поэтому мы нацелены на методичные, постоянные работы на одном и том же памятнике, направленные на детальное изучение всех сторон жизни древнего человека.

К сожалению, та ситуация, которая сейчас сложилась, привела к тому, что нет возможностей получить необходимое финансирование. Это объективно. И мы имеем возможность обратиться за помощью к тем, кому интересна наша отечественная история. Поэтому мы организовали небольшой сбор на «planeta.ru» в поддержку экспедиции. Не в том плане, что не хватает на еду. Скорее не хватает на то, чтобы организовать техническую сторону: нужно поменять акваланг, нужно помпу. Такие мелочи, которые я не могу попросить у музея в силу того, что везде очень сложная ситуация. И мы очень благодарны тем, кто откликнулся.

Потому что, мне кажется, всё-таки двойная связь должна быть более активной между нашими научными исследованиями и людьми. Люди должны чётко понимать, что мы даём им, что они могут увидеть. Это надо развивать. Потому что, к сожалению, в последнее время эта обратная связь уходит. Раньше, при советской власти, мы приходили, рассказывали в школе, в ДК, везде. И это имело очень интересный, хороший отклик. Потому что местные ребята, сейчас уже далеко не ребята, а солидные люди, относятся с большим теплом и пониманием к тому, что мы делаем. С другой стороны, они делали совершенно удивительные находки только потому, что они видели живую археологию в действии. Они нашли, например, самое северное местонахождение среднепалеолитического человека, которое датируется 100 тыс. лет тому назад. Эти ребята, которые побывали на раскопках и потрогали каменные орудия. Потом пошли гулять, нашли орудия, принесли в музей, из музея позвонили мне, я примчался, посмотрел: да, действительно, это – оно.

Мне кажется, это очень красивая история. И очень важная история, что мы друг друга можем дополнить и много чего интересного рассказать. Так что спасибо.

М. Родин: Спасибо вам огромное! Я думаю, что действительно очень важно поддерживать эту деятельность, заниматься этим временем. Потому что я думаю, что нельзя разделять нашу отечественную историю, да и не отечественную, а всего региона: не было тогда никаких границ. Это всё наша история. И важно понимать, как жили люди, как развивалось, менялось общество, как всё это взаимодействует между собой и прорастает в нашу современную действительность.