Зачем, а главное, как эскимосы построили огромное святилище в форме черепа кита? Когда человек начал изменять ландшафты вокруг себя? Зачем люди древности строили рукотворные горы?
О том, как человек вписывал свою культуру в ландшафт и окультуривал природу, говорим с заведующим отделом культурной антропологии Института археологии и этнографии Национальной АН Республики Армения, член-корреспондентом Академии наук Армении Левоном Абрамяном.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с заведующим отделом культурной антропологии Института археологии и этнографии Национальной АН Республики Армения, член-корреспондентом Академии наук Армении Левоном Абрамяном.
Левон Абрамян – антрополог, этнолог и историк. Специалист по мифологии, первобытным праздникам, ритуалам и, шире, культуре древних народов. В разное время преподавал в Беркли, Колумбийском и Калифорнийском университетах, а также в Питтсбурге. Работает в Ереванском государственном университете. Автор нескольких книг. Публикуется в ведущих мировых научных изданиях.
М. Родин: Зачастую, когда мы думаем о человечестве и его возможностях, нам кажется, что преобразовывать природу человек начал не так давно, может быть, в эпоху промышленности. Однако современные исследования показывают, что даже первобытный человек взаимодействовал с ландшафтом. Он мог переделывать его под свои сакральные нужды и выстраивать ландшафтные святилища таким образом, чтобы они сами по себе несли какой-то смысл. Именно об этом мы сегодня поговорим с армянским антропологом Левоном Абрамяном.
Что такое ландшафтные святилища? Существует ли определение этому явлению?
Л. Абрамян: По правде говоря, я не знаю. Я просто придумал это название по ходу работы и не осведомлялся, есть ли такое, или нет. Ландшафт – это местность. Land – место, schaft – суффикс, который обозначает принадлежность. Но понятие «местность» не передаёт ландшафт. В армянском ландшафт обозначается явно придуманным в позднее время словом բնատեսք (bnatesq), которое переводится, как «вид природы». Вернее, вид той части природы, которая видится тебе. Это мне больше нравится и более подходит для идеи ландшафтных святилищ. Потому что здесь слово «природа», а не просто «место».
М. Родин: Я правильно понимаю, что определение ландшафтных святилищ – это ваша разработка? Вы просто увидели это в природе.
Л. Абрамян: Я думаю, что да. Но не исключаю, что это известная вещь.
Человек часто мифологизирует ту часть природы, которую видит. Это можно заметить во всех культурах. Меня интересует тот класс легенд о ландшафте, в котором герои, предки, знаменитые персонажи из-за какого-либо проступка превращаются в часть ландшафта и порождают ландшафт. Таких великое множество, они, по-моему, есть во всех культурах.
Это Арарат с турецкой стороны, ближе к Баязету. Холмы, которые здесь видны, по одной из легенд – это нехороший человек, купец, который непочтительно отнёсся к природе: он плюнул в колодец и тут же окаменел со своим караваном. Эти холмы и есть напоминание об этом.
Тема, которая древнее всего, видимо, описана в Ригведе, в 10-й мандале, где Пуруша приносится в жертву, и из частей его тела образовался весь космос: глаза – это светила, волосы – леса, и даже общество со своим строением.
Что важно для меня – тема смерти, жертвоприношения, после которого образуется нечто другое, вплоть до космоса.
В Австралии элементы ландшафта, по мифологии некоторых аборигенов, созданы в память предков, которые создали всё, а затем ушли под землю на покой.
М. Родин: Если мы говорим об аборигенах Австралии, то очевидно, что мотив взаимодействия общества и ландшафта возникает её в самые древние времена.
Л. Абрамян: В самое начальное время. Первоначальное состояние у аборигенов называется по-английски «dreamtime», то есть «время сновидений». Оно по-разному называется у разных племён. Это время, когда жили их тотемные предки, когда создавался мир и общество. Это начало времён. Так же, как и Пуруша, это самое начало мира.
М. Родин: Но вы сейчас говорите только о восприятии ландшафта. Но самое интересное – это антропогенное влияние на него.
Л. Абрамян: То, что изображено ниже – это каменные стелы.
Я надеюсь, вы сделаете передачу с Арсеном Бобохяном, директором Института археологии и этнографии Армении, который этим занимается подробно. Я этим занимаюсь только как символический антрополог (symbolic anthropologist). Он как раз обнаружил эту Красную гору. Так она называется на разных языках, и так её перевели. Это Арагац. Арсен со своими коллегами в своих работах доказывает, что пейзаж очень важен.
М. Родин: Что такое вишап?
Л. Абрамян: Вишап – это вертикальная стела, на многих из которых есть изображения.
Вишап изображает некий ритуал. Это ясно потому, что через целый класс вишапов перекинута шкура рогатого животного. Просто так шкуру не перекидывают. И изо рта льются струи, скорее всего, воды. Поэтому считается, что это ритуал, который приводит к образованию воды. К тому же вишапы стоят высоко в горах в тех местах, где образуются реки, или у водоёмов. Я считаю, что то, что изображено – это первый ритуал, как Пуруша. Люди явно должны были повторять этот ритуал именно у него.
М. Родин: Каким временем датируются армянские вишапы?
Л. Абрамян: Название «вишапы» многие критикуют, и правильно делают, потому что это название появилось в XIX веке. Вишап – это дракон. Как они назывались на самом деле – мы не знаем. Есть разные предположения. Есть лингвистические работы, которые стремятся узнать, как они могли бы называться. Это делает Армен Петросян. Я подозреваю, что истории вишапов XIX века неожиданно совпадают с той мифологией, которая была в среднем бронзовом веке.
М. Родин: То есть вишапы и их окружение датируются бронзовым веком.
Л. Абрамян: Точно невозможно сказать. Арсен пытается делать археологию вишапов. Но она тоже неточная, потому что она может быть поздней. Я не хочу их удревнять, но в урартское время они уже использовались как строительные камни.
М. Родин: Это уже было вторичное использование этих стел?
Л. Абрамян: Да. Или на них писали своими письменами, клинописью. То есть в то время они уже не действовали. Скорее всего, их время было за тысячу лет до того. А первые ритуалы – возможно, ещё раньше.
Судя по исследованиям Арсена Бобохяна, эти стелы ставились в особых пейзажных условиях. Видимо, это было очень важно для ритуала. Поэтому, когда кто-то переносит вишапы с гор и ставит как памятники для туристов, очень важно, чтобы что-то напоминало об истинной части. У «Поплавка» стоит домик для рабочих, которые они не согласились снести. Мы с Арсеном хотели бы, чтобы его обклеили исконным пейзажным видом. И будет реконструкция вишапа, словно его привезли с частью своей среды.
М. Родин: Как соотносится конкретный вишап со средой?
Л. Абрамян: В данном случае, например, должна быть высокогорная плоская основа. А здесь ещё виден Арарат. Дробышевский в одной из своих многочисленных передач рассказывал, как люди выбирают, место где жить. Это было не в вашей передаче?
М. Родин: Нет, это была лекция «Эволюция красоты».
Л. Абрамян: Да. Там он точно подметил, что люди селятся там, где хороший вид.
М. Родин: И уж тем более обряды они справляют не в тех местах, где абы что.
Л. Абрамян: Если обратиться к Австралии, там священные места, где проводятся обряды и куда женщинам запрещён доступ, имеют свои особые пейзажные мотивы. У первобытного человека были свои эстетические вкусы.
М. Родин: Я так понимаю, Армения – это не единственное место, где это всё встречается.
Л. Абрамян: Разумеется, нет.
Интересно, что сюжеты иногда переносятся из одного пейзажного места в другое, скажем, создаётся в горной местности, а потом переносится в другое место, где нет гор.
Или дверь Мгера, героя эпоса «Сасунские безумцы». Мгер был заточён в пещере. Эта дверь в окрестностях города Ван в Турции.
Когда расшифровали урартскую письменность на этой двери, оказалось, что это ворота Халди. То есть эпос приспособил нечто, что было в другой культуре, Халди, главный бог, который живёт внутри горы. Но там нет пещеры: это дверь внутрь горы.
М. Родин: Здесь мы начинаем видеть, как человек начинает преобразовывать ландшафт.
Л. Абрамян: Это ещё ничего: рядом с Ваном горы есть. Но дальше мы поговорим о зиккуратах: там гор нет. Человек строит их, как горы.
«Зиккурат» происходит от слова, которое означает вершину, в том числе вершину горы. Вавилонская башня тоже зиккуратного типа, три варианта, которые сделал Брейгель. Там внутренностей, вроде-бы нет.
М. Родин: По этой теории получается, что зиккураты строили, как воплощение гор. Человек как бы переносит кусок ландшафта себе.
Л. Абрамян: Человек строит искусственную гору там, где нет гор. Это связано с мифологией вокруг богов, фараонов. Вначале делались там, где горы, а потом – в пустыне. Также вещи, создававшиеся в горах, переносятся в другие места. Скажем, чудовище, которое заточено в лабиринте. Из горного сюжета оно переходит в сюжет в низменности. И вид лабиринта даже меняется. Первые одновходовые лабиринты – пещерные. Там чудовище и содержалось.
Кстати, в пещере на вершине горы Масис (тогда она ещё не была Араратом) считается, что закован в цепи принц Артавазд, вредитель, который может разрушить весь мир. Собаки лижут его цепи, и они утончаются. Но каждый новый год, а по другим традициям каждое воскресенье, все мастера, имеющие дело с металлом, кузнецы, а в других местах даже золотых дел мастера, бьют по наковальне и укрепляют цепь. Так же, как и Прометей недаром с Кавказа.
Такие сюжеты мы можем видеть и на равнинах, уже в другого типа лабиринтах. Видимо, люди переносят эти мифы с собой. Я даже полагаю, что по тому, где такого типа лабиринты встречаются, у этрусков, например, считать, что происхождения они кавказского.
М. Родин: Как минимум, горного.
Л. Абрамян: Да, хурритского. Есть такое предположение. Меня поддержал Вячеслав Всеволодович Иванов: он тоже увидел в разных этрусских культурных артефактах абсолютное сходство с переднеазиатскими глиняными вещами. Более того, генетики обнаружили, что гены этрусков восходят к Ближнему востоку. Особенно этрусских коров. Там нужно делать массовые замеры, а кости не дают. Тем более, кости – это знать. Неизвестно, кем были люди, которые там жили. Люди приносили с собой ландшафтные темы и строили разные вещи, чтобы они действовали.
М. Родин: Гора – самый простой ландшафтный элемент, который можно построить. Но, я так понимаю, вы встречаете и более сложные ландшафтные святилища.
Л. Абрамян: Человек учитывает ландшафт по очень многим факторам. Иногда он вроде-бы исправляет ландшафт, немного изменяет, чтобы было удобнее для его мифологии и ритуальных нужд.
В 1979 г. я был в экспедиции на Чукотке. Мы исследовали Китовую аллею, которую обнаружили в 1976 г. Меня взяли туда, как фотографа и художника. В Беринговом проливе находится необитаемый остров Итыгран. Китовая аллея стала одним из символов Чукотки и Севера вообще, даже марка с ней вышла.
Обнаружил её Михаил Членов. В 1976 г. он был в археологической экспедиции, руководил малой исследовательской группой. Он должен был посетить на вельботе остров Итыгран. Арутюнов, который там не был в тот момент, но был в следующей экспедиции и издал вместе с Крупником и Членовым книгу «Китовая аллея», очень романтично рассказывал об этом открытии. Они зашли в деревню Сиклюк на Итыгране. Бригадиру, как Членов рассказывает, надо было подзаправиться. По словам Арутюнова, когда они уже уходили, неожиданно развеялся на секунду туман, и показалась эта аллея из челюстей гренландского кита, доходивших максимум до пяти метров. Они стояли наклонно друг к другу, формируя целую аллею.
У Членова это открытие описывается более прозаично. Он, оказывается, снимал там в 1971 году, и даже захватил часть аллеи, но не обратил внимания. Об этом никто ничего не знал. Есть, оказывается, описание XIX века, но очень смутное.
Я был, можно сказать, во второй экспедиции в 1979 году. Мы должны были лучше описать Итыгран и провести там полярную археологию, взять материалы для радиокарбонного анализа. А так как там вечная мерзлота, то это была не очень лёгкая работа. Вот ландшафт этого острова:
Там полно костей. И китов там можно найти, и всё, что угодно. Это не Китовая аллея, а скелет моржа:
Открытие Китовой аллеи потрясло всех. Это общий вид, который я снял с холма:
М. Родин: Как устроена Китовая аллея?
Л. Абрамян: Первое, что он увидел – торчащие столбы. Причём видел он их не раз. Крупник рассказывал, что столбы стоят во многих местах, и вроде бы даже составляют аллеи, но не такие впечатляющие. Здесь их слишком много и они, вроде-бы, стоят закономерно. Это реконструкция, которую сделал я с моим другом-архитектором Каро Чакиляном, сотрудником нашего института:
Пеньки есть, и по ним можно даже узнать, какой в какую сторону растёт.
М. Родин: Из чего эти столбы?
Л. Абрамян: Это всё нижние челюсти гренландского кита. Вот гренландский кит в разрезе:
Жёлтым выделены эти «столбы». Верхняя челюсть – это продолжение черепа. В одном месте даже три лепестка стоят, в нашей реконструкции это есть. И есть только там. В книге они правильно считают, что, скорее всего, это имело символическое значение. Но пока мы не знаем, какое. Вот так они стоят:
Это и создаёт вид аллеи, если их много. Такое встречается.
Но Китовая аллея – это не только столбы. Более того, они – не главное. Вдоль кромки воды воткнуты в гальку черепа гренландских китов. Носами вниз, на глубине порядка 25 сантиметров. Они идут параллельно воде. Вот так выглядит такой череп вблизи:
Думали, что, может быть, это маяки. Но они не видны с моря. Это явно имеет какое-то ритуальное значение. К этому пришли авторы книги. И очень верно пришли, на мой взгляд. Вот так черепа воткнуты в землю:
Их часто сравнивают с бабочками. Так они стоят по два или по четыре. Такими группами они стоят на расстоянии примерно 20 метров друг от друга. Идёт море, идут черепа, и где-то в центре – небольшой холм и естественная каменная насыпь. Она имеет явно искусственный ход с моря. И он заворачивается к главному святилищу, как его назвали исследователи. И так как здесь насыпь, у меня возникло ощущение, которое я хорошо помню, хотя это было более сорока лет назад, словно я находился внутри черепа.
М. Родин: То есть они выложили на берегу из черепов форму черепа?
Л. Абрамян: Да. У меня такое впечатление получилось. Более того, здесь есть святилище. Видно, что не одну сотню лет приносились жертвоприношения. Там много золы, костей и прочего. Если я прав, и это форма черепа кита, и они делают в определённом его месте святилище, то значит и у кита в этом месте должна быть какая-то точка. И Игорь Крупник сказал, что Сергей Александрович Арутюнов, главная работа которого была эскимосская археология, говорил, что душа кита находится в области между головой и шеей, там, где голова прикрепляется к первому позвонку.
М. Родин: То, что у человека называется «атлант».
Л. Абрамян: Да. И у них тоже. Он уверяет, что там находится душа, туда и бьют. Игорь не особенно верит в это. В книге «Пусть говорят наши старики. Рассказы азиатских эскомосов-юпик. Записи 1975-1987 гг.», которую он издал, охота на китов упоминается в разных контекстах. Но при убийстве кита, говорил он, всё же бьют не в это место. Туда вряд ли будут бить, потому что это кость. Если попадёшь – можешь сразу убить, а если нет – сломаешь копьё. Он приводит случаи, когда бьют в жир, чтобы гарпун там остался, и потом кита добивали по-разному. Есть описание, как били с двух сторон копьями туда, где сердце, и пробили так, что копья встретились. Одно копьё вытащили без наконечника: другое копьё порвало его ремни. Это, конечно, почти невозможная вещь. Это из области не мистических историй, а практических.
М. Родин: Практической мифологии.
Л. Абрамян: Но я встретил в его описаниях три случая, когда бьют именно туда. Говорят, что нужно бить в шею, чтобы кит задохнулся. В других случаях в нос, чтобы тоже задохнулся и не мог нырять. Но для этого надо подойти на 2-3 метра, а это не всегда возможно. Поэтому эти случаи, видимо, редки. И один случай он приводит, когда в это место стреляют. И объяснили, что в этом месте кость тоньше. Так что тем не менее это есть. Хотя он не верит, что это общее место. Скорее всего, в этом он прав. Но такое понятие есть.
Есть такие непонятные древние вещи, сделанные из кости. Учёные их назвали «крылатыми предметами»:
Они очень похожи на череп кита. Это буквально повторяет форму позвонка-атланта. Можно не сомневаться, что эскимосы знают анатомию прекрасно.
М. Родин: В любом случае мы можем констатировать, что на берегу ландшафт преобразован человеком таким образом, что он складывается в некое подобие черепа кита.
Л. Абрамян: Ну, я так предполагаю.
М. Родин: Причём он сложен из черепов кита и его челюстей. И в том самом мечте, где находится атлант, позвонок, который соединяет череп кита с позвоночником, устроено святилище.
Л. Абрамян: Я ещё не знал об атланте, не знал о теории Арутюнова. Я просто увидел, что это похоже на череп, и что там сделали святилище. И подумал, что у кита тоже должно быть в том же месте святилище. Но там у него святилища нет.
М. Родин: Может быть, душа кита и не там, но там важное место для его жизни.
Л. Абрамян: Не там. Ландшафтные святилища не реалистичные. Они деконструктивные, так скажем.
М. Родин: А что говорит археология? Там столько-то столетий проводили обряды эскимосы.
Л. Абрамян: Там порядка 120-ти мясных ям. Это холодильники северных народов. Они должны быть глубокими, иначе мясо испортится. А здесь – не глубокие. И из этого правильно делают выводы наши авторы, что они использовались не для утилитарного хранения, а для ритуального. И предполагается аналогия с индейскими потлачами: что люди собирались и делали пиры. Учитывая, что в год посёлок убивает два кита максимум, нужны годы, чтобы это всё построить. Это делала не одна группа.
Я вдруг понял, что они не просто воссоздали кита, а воссоздали кита с мясом. Они не просто делали буквальный макет кита. Они его деконструировали. Возможно, и не так важно, где именно расположено святилище: там, где должна находиться душа кита, или нет. Им важно было место. Может, они не называли его душой.
Возникает вопрос: если это был череп кита, то значит, что его делали по проекту?
М. Родин: Причём его делали много лет. Проект у кого-то был в голове очень долго.
Л. Абрамян: Значит, у этой группы изначально был замысел. Или же они начали выкладывать по другим причинам, а потом это обросло идеей. Никто не сможет сказать, как они пришли к этому на самом деле.
В 1979 году мы обнаружили место, откуда начали строить это святилище. Там есть маленькая специально отломанная челюсть, воткнутая обратной стороной, мыщелкой, где мышцы крепятся к кости. Это отметка, больше ничем не может быть.
М. Родин: Как нулевой кол у археологов.
Л. Абрамян: Есть ещё одно важное открытие. Примерно в 50-ти метрах от черепов наверх начинается аллея. Она беспорядочная, но можно проследить параллельную линию. И у первой такая же отметка, но у последней нет. Поэтому я думаю, что начали строить оттуда.
Если это кит, то ритуалы, видимо, нужны для размножения китов. Потому что люди жили этим промыслом. Известны ритуалы, направленные на размножение животных. Нечто подобное описано у австралийцев, когда выкладывают грубое изображение главного для охоты животного и делают пантомиму охоты на него. Для того, чтобы охота была успешной и это животное размножалось.
Мы имеем дело с более общинным и более сложным ритуалом. Есть мнение, что многие палеолитические изображения – это не воспоминания об охоте, а ритуальные изображения.
Изменением пейзажа пользуются современные концептуалисты. Недаром есть область land art. Например, такого типа изменения ландшафта считаются искусством:
Я заметил, что когда концептуалисты делают такую вещь, там обязательно прямо или косвенно входит ритуал. Как только ты окультуриваешь пейзаж, делаешь пейзажное святилище или пейзажное искусство, там появляется какой-то ритуал. Как ритуал наподобие потлача в китовой аллее.
Я приведу в пример работы армянского архитектора Рафаела Исраэляна, который тоже вводил пейзаж в свои произведения. Это его знаменитая арка, посвящённая поэту Чаренцу:
У него есть прекрасный стих об Арарате. И Исраэлян поставил арку в месте, откуда виден Арарат:
Он обрамил пейзаж, и он стал картиной.
В его другом очень концептуальном здании, Этнографическом музее «Сардарапат», есть всего два окна: в одно окно виден Арарат, в другое – Арагац. Опять же, архитектура объединена с пейзажем.
24 апреля 2020 года, в День памяти жертв геноцида, из-за ковида нельзя было посетить мемориал. Придумали концептуальное решение. Во-первых, пустили прожектора оттуда в небо так, что отовсюду можно было видеть, и на памятнике отобразили имена тех, кто виртуально пошёл туда. Здесь не совсем ритуал, связанный с ландшафтом, но мемориал фактически стал частью знакомого всем ландшафта.
Ландшафтная мимикрия. Примеров можно много отовсюду взять, но я приведу яркий армянский пример. Кажется, что это холмы, но это деревня:
Дома полузатоплены в земле. Только окно наверху. Фон Мольтке, путешественник XIX века, даже рассказывает, хотя вряд ли это так, что кажется, будто ты идёшь по ландшафту до тех пор, пока конь твой не провалится и ты не окажешься внутри дома. Он явно преувеличивает, но это звучит очень красочно.
Самая яркая из современных архитектурных тенденций – это водопад Фрэнка Ллойда Райта (Frank Lloyd Wright) в Пенсильвании. Природа внутри здания. Я бы не сказал, что это очень удобно: я ходил туда, и там сыро, я заболел. Но фантастически красиво:
Относятся ли к ландшафтным святилищам изображения Наска? Я думаю, что нет. В местах, которые я смотрел, главным было жертвоприношение. Там должен быть центр. А здесь вроде бы только контуры, и я не могу сказать, что это. Здесь нет ландшафта. Ты просто видишь рисунок сверху.
М. Родин: То есть это просто большой рисунок без преображения самого ландшафта.
Л. Абрамян: Это неолитический памятник, рисунок, если я не ошибаюсь, XVIII века:
Интересно, что его по-разному рисуют. Смотря откуда ты снимаешь или рисуешь, он получает разные формы. Вроде бы это как геоглифы Наска, но если снимаешь с других углов, то получается зверь. И они могут стать частью ландшафтного святилища.
М. Родин: Это в Англии?
Л. Абрамян: Да. В Эйвбери. Это считается самый большой кромлех: его диаметр 400 метров. Такие конструкции, особенно рогатые, подтолкнули моего коллегу, друга и соавтора Ару Демирханяна, к сожалению, его уже нет с нами, искать рогатые изображения в разных местах. Он исследовал их очень интересно и успешно по своей модели зеркально-симметричных композиций. Зеркальные вещи, из центра которых растёт нечто. Центр между двумя зеркальными объектами у животных – это рога. Он думает, что во многих неолитических, и даже более ранних, сооружениях надо искать нечто в середине. Он это предполагал даже насчёт скандально известного памятника в Сисиане, который считают обсерваторией, на несколько тысяч лет более ранней, чем Стоунхендж. Даже недавно была телевизионная программа, где говорили о 30-ти тысячах лет. Я сейчас не собираюсь критиковать это. В каждом таком месте есть свои фанатики наподобие фанатов Аркаима.
Ещё камни-кромлехи, которые с определённого угла могут создать впечатление рогов. Недаром и на вишапах рогатые животные. Там они не играют такой роли. Но они – начало многих симметричных вещей, откуда что-то растёт. Так же, как хачкары, например. Они позже построены, но это ничего не меняет.
Возможно, есть много святилищ и ландшафтов, но мы не смотрим внимательно. Там можно увидеть разные вещи и использовать в своих ритуальных построениях.
М. Родин: Я правильно понимаю, что, по вашей логике, исследователь, который находит памятник явно символического, ритуального значения должен оглядеться и посмотреть, где он поставлен?
Л. Абрамян: Обязательно. Исследование ландшафтного сопровождения входит сегодня в археологию. У нас самый яркий представитель – это Арсен Бобохян.
М. Родин: В своё время археология начиналась с «вещеведения», как это называют современные учёные. Учёные исследовали только какие-то интересные, красивые находки. Потом археология расширилась до понимания комплексов: поселений, устройства курганов, захоронений, и т.д. И сейчас мне кажется, что этот процесс продолжается. И теперь современный археолог не может изучать свой объект, не оглядевшись вокруг и не поняв, как он вписан в ландшафт. Мне кажется, что это очень интересно, и этот подход принесёт нам много новых знаний о наших предках.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий