Правда ли, что люди в традиционных обществах живут сообразно природе и не наносят ей вреда, а экологические катастрофы — это дело рук представителей «технологических» цивилизаций? Как связаны хорошо нам знакомое весеннее выжигание травы и охота американских индейцев на бизонов? И почему увеличение поголовья домашних свиней ведёт к войне между папуасами Новой Гвинеи?
О том, как традиционные общества взаимодействуют с природной средой, читайте в стенограмме эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, ведущим научным сотрудником Сектора этноэкологии ИЭА РАН Анатолием Николаевичем Ямсковым.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, ведущим научным сотрудником Сектора этноэкологии ИЭА РАН Анатолием Николаевичем Ямсковым.
М. Родин: Вдруг я обнаружил, что мы давно не говорили про исторические мифы. Сегодня мы будем обсуждать очень интересный миф. В его плену находится очень много людей. Поэтому надо этот миф как минимум скорректировать. Сегодня мы будем говорить о том, что современная цивилизация совершенно перевернула взаимоотношения человека с природой. Мы загрязняем природу, изменяем ландшафты, а когда-то раньше в гармонии с природой жили благородные дикари. Они не брали ничего лишнего. Охотились так, чтобы ни в коем случае не нарушить хрупкий природный баланс. Есть даже фильм про это, «Аватар», о том, как индейцы плакали, когда в лесу невинно убиенная зверушка умирала.
Сегодня мы разберёмся, так ли это, были ли времена, когда человек существовал в полной гармонии с природой и попытаемся показать, что всё на самом деле сложнее. Когда возник миф о благородном дикаре?
А. Ямсков: В последние десятилетия в социальных науках окрепло понимание, что для того, чтобы судить о том, когда и почему возникли те или иные идеи в науке или в общественном мнении, необходимо смотреть на контекст. На историческую ситуацию, которая и способствует появлению тех или иных идей.
Миф о благородном, бережно относящемся к окружающим условиям дикаре возникает по сути одновременно с современным обществом, в период конца XVIII в., когда процесс урбанизации, промышленной революции развивается уже достаточно зримо во многих западноевропейских странах. И когда в городских кварталах рядом с заводами и фабриками начинается концентрация населения, выброшенного из села, там действительно очень тяжёлая социальная ситуация. Очень высокая норма эксплуатации рабочих, низкий уровень жизни, масса проблем, связанных с пьянством, с криминалом. И вот на фоне контраста того, что происходит появляется этот миф. Точнее два мифа: о благородном, бережно относящемся к земле крестьянстве, которое уничтожается развитием капитализма, и миф о благородном дикаре в далёких колониях, в джунглях, в тайге, в тундре, который очень честен, благороден, у него очень высокие моральные нормы поведения в своём обществе и, что нас больше всего интересует, они очень бережно относятся к земле, к природе и к промысловым животным.
М. Родин: Я думаю, что лидером этого движения был Руссо, который сформулировал даже этот термин: «благородный дикарь».
А. Ямсков: Я думаю, вы правы. Но он был не единственным. Это было веянием времени, то, что носилось в обществе. Руссо это сформулировал, позволил этим идеям распространиться дальше. И они дожили до нашего дня.
М. Родин: Как менялось мнение о взаимоотношениях человека и природы после эпохи Просвещения?
А. Ямсков: Здесь, я думаю, надо разделять общественное представление и научные концепции. В данном случае мы по сути за последние несколько столетий видим последовательную смену целых трёх научных парадигм. Процесс понимания того, как соотносятся человек, человеческое общество и природная среда, проходит через эти три парадигмы.
А ведь научная парадигма – это не только конечные ответы на вопросы. Но это ещё и программа исследований, что самое важное. В рамках определённой научной парадигмы исследования учёных ведутся в том русле, которое задаёт эта парадигма.
Первая парадигма – это географический детерминизм. Это первая материалистическая теория, которая объясняет, как соотносится человек, общество и природная среда. Суть довольно проста: природная среда предопределяет личностные качества человека, который родился и вырос в этих природных условиях. Каков человек – таково и общество, которое он создаёт. Последний тезис очень спорен. Мы в действительности таковы, в каком обществе родились и выросли. И общество в целом, и та маленькая ячейка в обществе: семья, родители, родственники, соседи, друзья, которые на нас влияют с детства.
Парадигма географического детерминизма предполагала, что учёные исследуют воздействие природы на общество. И различия в культурах, уровнях развития разных народов на Земле, которые были очевидны после эпохи географических открытий, объяснялись различием природных условий.
Но со второй половины XIX в. на сцену выходит принципиально другая научная парадигма: географический поссибилизм, о котором у нас, к сожалению, известно меньше. Географический детерминизм ушёл с авансцены науки в силу двух основных причин: во-первых, что нам теперь кажется достаточно очевидным, набралось слишком много эмпирических фактов о том, что в переселенческих колониях переселенцы из европейских стран продолжали в течение нескольких уже поколение жить совершенно иначе, чем коренное население этой территории. Возьмите Австралию, южную Африку, обе Америки, Сибирь. Везде мы эмпирически видим, что люди с разными культурными установками продолжают жить в одних и тех же природных условиях, но при этом живут совершенно по-разному. И если бы верен был географический детерминизм, с течением времени различия должны были уменьшаться. Но они по сути не уменьшались.
И второй ряд фактов, который начал осознаваться учёными со второй половины XIX в., о том, что мы в действительности живём на земле, которая во многом преобразована хозяйственной деятельностью многих поколений людей, живших до нас. В том числе и древних цивилизаций, и на территории, где не было древних цивилизаций, где жили охотники-собиратели, везде мы видим, что человек наложил мощный отпечаток на природные, физико-географические условия местности. Тогда встаёт логический вопрос: если та природа, в которой мы живём, создана деятельностью предыдущих поколений, то что же тогда первично? Что на нас влияет? Природа или результаты трудов прошлых поколений?
Эти две группы фактов привели к уходу от географического детерминизма. А поссибилизм акцентировал внимание на противоположной стороне общества и природы: на том, как люди воздействуют на природу, как они влияют на природные условия. И здесь рождается концепция того, что, как у нас хорошо в этом плане высказался Мичурин, «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». И второй очень важный тезис: тезис покорения природы, борьба с природой, якобы выход из под влияния природы, ограничение воздействия природы на общество. Это всё постулаты географического поссибилизма.
М. Родин: А сейчас мы пришли к усреднённой парадигме?
А. Ямсков: Как говорил Гегель, противоположности сходятся. Да, действительно: с середины-второй половины ХХ века в мире начинает господствовать экологическая, или экосистемная парадигма. Она предполагает, что и общество воздействует на природу, и это воздействие очень велико. Но также природные условия тоже очень сильно и зачастую в определяющей степени воздействуют на общество.
М. Родин: Сегодня мы много будем говорить о том, насколько сильно традиционные общества меняют окружающий их ландшафт. Как это начинало исследоваться? Я так понимаю, такие исследования возникли вместе с антропологической экологией.
А. Ямсков: В экологической антропологии, которая появляется на западе с начала 1960-х гг., эти исследования были поставлены на уровень количественных подсчётов потоков энергии в экосистеме, частью которых является человеческое сообщество. Но в общем плане исследование преобразований природных ландшафтов человеческой деятельностью началось гораздо раньше.
И здесь пионерной работой с очки зрения воздействия и на научный мир и на общественность стала работа американского географа Георга Марша. Он написал её во второй половине XIX в., отметив, что то, что мы обычно называем высокотравными прериями, это ландшафты североамериканского континента между Аппалачами на востоке и долиной Миссури и Миссисипи на западе, когда эти территории были заняты американскими колонистами, в значительной степени распаханы, они пришли на территорию, которая была покрыта тем, что мы называем высокотравными прериями или луговыми степями.
М. Родин: Это классический ландшафт из американских фильмов про индейцев. Бесконечные прерии, стада бизонов.
А. Ямсков: Да. Но только трава гораздо выше. Всё-таки классические вестерны снимались к западу от Миссисипи. Там гораздо суше и травяной покров ниже. А это восточнее Миссисипи и Миссури. И там травяной покров зачастую был выше роста человека. Если вы почитаете «Тараса Бульбу» Гоголя, то там примерно так же описывается северная часть степей на нынешней Украине, где всадник едет в траве и его еле видно.
Георг Марш описал и доказал, что как только с этой территории были вытеснены индейцы, прекратился охотничий промысел (а индейцы Великих равнин в основном охотились на бизонов, и то же самое делали индейцы, которые жили между Миссисипи, Миссури и Аппалачами), как только прекратился этот тип природопользования, те небольшие участки склонов, оврагов, которые не были распаханы белыми американцами, стали покрываться лесом.
М. Родин: Почему?
А. Ямсков: Потому что прекратилось выжигание пастбищ. Индейцы выжигали пастбища в двух случаях. Во-первых, во время загонной охоты: чтобы управлять движением бизонов и направлять на охотников в засаде. Но ещё чаще они это делали весной, выжигая старую траву для того, чтобы удобрить почву золой и дать возможность быстрее и интенсивнее прорастать росткам нового травяного покрова. Ведь если участок земли покрыт старой сухой травой, то сквозь него росткам новой травы весной пробиться очень трудно, и она растёт долго и медленно. Потому что старая трава очень долго разлагается и процесс превращения её в гумус очень длителен. И у нас тоже огромная проблема: весной выжигают сухую траву, это часто приводит к пожарам.
Для охотников это очень важно. Участок, который они выжгли, где травяной покров пророс раньше и гуще, автоматически привлекает крупных копытных животных.
М. Родин: Казалось бы, индеец – дитя природы, зависимое существо. Охотится на бизона, который мимо проходил. А на самом деле они столетиями преобразовывали ландшафты вокруг себя и сами управляли стадами этих бизонов, выжигая траву где нужно. Правильно?
А. Ямсков: Да. Так исторически сложилось, что бизоны смогли выжить после появления человека в Америке. А ведь очень многие крупные животные не смогли пережить заселение обеих Америк человеком.
М. Родин: Это я даже название вычитаю: «квазиглобальный экологический кризис позднего плейстоцена». Правильно?
А. Ямсков: Да. И он связан с тем, что человек в позднем плейстоцене (а поздний плейстоцен – это окончание ледникового периода) начал расселяться по земле. И в значительной степени появился на тех территориях, где раньше человека не было. Это, во-первых, огромное пространство Северной, Южной Америк. Туда люди, по разным оценкам, проникли всего лишь 12-20 тысяч лет назад. И они там встретили животных, которые не боялись, не знали человека.
М. Родин: А человек в этот момент уже страшный убийца. Потому что поздний палеолит – это расцвет каменной индустрии. Они уже очень умелые и у них хорошие орудия.
А. Ямсков: Да, это совершенно верно. В принципе считается, что у достаточно известной археологической культуры Кловис, которая получила своё название в честь одного из поселений в Нью-Мексико если я не ошибаюсь, были одни из самых совершенных в истории человечества каменных орудий. Причём каменных орудий, приспособленных для охоты на крупных животных.
Конечно, сказывался конец ледникового периода и была огромная пертурбация в климате и природных условиях. Это мощнейший стресс. Но эти крупные животные, такие как мамонты, американские верблюды и очень массовые американские лошади пережили предыдущие ледниковые периоды и межледниковья. А окончание последнего ледникового периода плюс появление человека на американском континенте закончилось тем, что они исчезли. А вместе с ними исчезли крупные хищники, которые на них охотились. Это и американский лев, это различные саблезубые кошки. Их всех застал человек на территории Северной Америки.
М. Родин: Надо отметить, что всё-таки разные учёные по разному относятся к этой проблеме. Некоторые считают, что человек повлиял не настолько сильно. Я так понимаю, вы склоняетесь к тому, что главной причиной исчезновения мегафауны в Америке всё-таки был человек?
А. Ямсков: Думаю, что да. Потому что то же самое произошло гораздо раньше на территории, например, Австралии. Её человек заселил гораздо раньше, чем Америку. Это произошло 50-60 тысяч лет назад. А может быть даже раньше. Там люди тоже застали мегафауну. Там колебания климата связаны с последним оледенением, а это тоже период последнего оледенения. Австралия, которая расположена гораздо ближе к экватору, там ледниковый период, связанный с потеплениями и похолоданиями, в основном проявлялся через циклы увлажнений или иссушений климата. Это тоже большие климатические колебания, они тоже вызывали стресс в популяциях животных. Но именно крупные животные этот стресс, связанный с колебаниями климата и появлением человека, не выдержали. А ведь время существования одного вида – это многие сотни тысяч или даже миллионы лет. Эти виды возникли и пережили несколько ледниковых эпох и потеплений. А сочетание окончания последнего ледникового периода и появления человека в Америке или середина последнего ледникового периода и появление человека в Австралии привело их к исчезновению.
Наконец, не забывайте доказательство от противного. Африканский континент, где люди и появились, как вид, судя по всему, и где крупные животные все в основном сохранились. Там тоже были потери в мегафауне, но они очень незначительны. Какой-то небольшой процент видов исчез.
М. Родин: А почему? В чём различие?
А. Ямсков: Потому что они эволюционировали вместе с человеком.
М. Родин: То есть они знали, как защищаться.
А. Ямсков: Они всегда подвергались прессу охоты. Береглись, боялись человека.
М. Родин: Насколько я понимаю, у нас есть примеры взаимодействия традиционного охотничьего общества и природы в современности, когда это лучше задокументировано. Я так понимаю, с эскимосами не всё так просто. Гармоничное существование невозможно в этой ситуации.
А. Ямсков: Да, совершенно верно. Я постараюсь вкратце рассказать основные результаты исследования Игоря Ильича Крупника, который в то время работал в нашем институте.
С начала 60-х гг. появились исследования в рамках экологической антропологии, в которой человеческое сообщество рассматривается как один из элементов экосистемы и просчитываются потоки энергии, которые идут от окружающей среды через пищу и топливо на потребление человека. А с другой стороны рассчитываются затраты человеческого организма на жизнедеятельность.
М. Родин: Т.е. баланс калорий. Сколько тебе нужно и сколько даёт природа.
А. Ямсков: Сколько человек может получить от окружающей среды того участка, который он освоил, и сколько он должен вкладывать, чтобы поддерживать своё существование.
Такие методы балансовых подсчётов Игорь Крупник применил по отношению к азиатским эскимосам. Это эскимосские группы, которые живут на побережье Берингова пролива на Чукотке. И там в 20-е-начале 30-х гг. задокументирована численность посёлков эскимосских и количество добытых ими животных, морских млекопитающих. Это в основном ластоногие, в первую очередь моржи, но также многие виды тюленей, и киты, в основном гренландские киты. Образ жизни азиатских эскимосов в 20-е-начале 30-х гг. был во многом близок к традиционному. У них были гребные лодки, которые они делали самостоятельно из кожи. Большие байдары и маленькие каяки. Единственное нововведение – они использовали уже огнестрельное оружие. Но всё остальное, кроме огнестрельного оружия, было вполне традиционным. И самое главное, что на моржей и на китов они охотились традиционными гарпунами. Из винтовки это нецелесообразно. Кита вообще невозможно убить из винтовки, и с моржом тоже довольно сложно.
Так что, просчитав сведения за 20-30-е гг., набрав ряды наблюдений по нескольким эскимосским посёлкам в размере 10-15 лет, Игорь Крупник сделал очень интересные выводы. Оказалось, что, во-первых, учитывая динамику численности популяции гренландских китов, которые проплывали каждый год весной, двигаясь с отступающими морскими льдами на север, а осенью возвращались обратно, отступая от идущей кромки ледового покрова, численность китов несколько колебалась. И в годы, когда в связи с какими-то демографическими циклами в китовых популяциях, в связи с природными условиями, может быть, болезнями, их численность несколько снижалась, эскимосы вели промысел на таком уровне, что они подрывали бы численность гренландских китов.
Потому что эскимосы исходили не из численности китов, а из необходимости выжить, пережить зиму. Им весной, а особенно осенью, необходимо было добыть 2-3 кита на посёлок, чтобы суметь прожить всю зиму. Они же использовали кита и как мясо для питания, как мясо и жир на корм собакам, потому что единственное средство передвижения – это собачьи упряжки. Они были нужны и для охоты зимой, и для поездок в соседние посёлки. И самое главное, для них топливо – это жир.
М. Родин: И строительные материалы – тоже кит.
А. Ямсков: Да. Но самое главное – это топливо для приготовления пищи. Китовый жир был основным горючим.
Здесь надо сказать очень важное «но». Популяции гренландских китов в начале ХХ века были меньше, чем раньше. Они значительно пострадали в конце XIX в. от промысла американских и отчасти европейских китобоев в этих водах. Но они всё равно показывают, что люди с традиционной культурой и традиционным охотничьим инвентарём вынуждены в ряде случаев вести промыслы на уровне, вызывающем депопуляцию промысловых животных.
М. Родин: С овцебыками, я так понимаю, ещё один яркий пример. Которых вообще уничтожили.
А. Ямсков: Да. Человек, который проник в высокие широты Евразии, уничтожил овцебыка на всех пространствах тундростепи и тундры. Но овцебыки в Гренландии выжили. Пережили ледниковый период и дожили до современности. Сохранялись овцебыки на многих островах Канадского Арктического архипелага. Но когда Компания Гудзонова залива на рубеже XVIII-XIX вв. распространила свою деятельность и на северную территорию канадской Арктики, они придумали систему, когда они забрасывали несколько эскимосских семей на острова, где раньше эскимосы не жили. В силу тяжёлых условий там было просто невозможно выжить. Эскимосам давалось какое-то количество продуктов питания на несколько лет, охотничьи ружья и боеприпасы. И они проводили промысел в первую очередь песца на этих территориях. А также заготавливали жир морских млекопитающих и моржовую кость. На этих островах эскимосы за несколько лет уничтожали все популяции овцебыков. На многих островах канадской Арктики овцебыки исчезли в XIX в. именно потому, что на эти острова впервые пришли люди на относительно долгий срок.
М. Родин: Давайте поговорим о том, как Раппопорт изучал взаимодействие человека с природой в Новой Гвинее.
А. Ямсков: Рой Раппопорт – это один из классиков мировой социально-культурной антропологии в целом и экологической антропологии в частности, недавно ушедший из жизни. Именно Рой Раппопорт является наиболее цитируемым антропологом конца ХХ века. А его книга, которую я вам попытаюсь пересказать, самой цитируемой в области культурной и экологической антропологии. Именно с него начинается экологическая, или экосистемная антропология.
Рой Раппопорт приехал в центральную горную часть Новой Гвинеи в самом конце 50-х гг. Его полевые исследования несколько лет длились с конца 50-х- в начале 60-х гг. К этому времени в горах Новой Гвинеи люди вышли из неолита буквально 15-20 лет назад. Во время Второй мировой войны до горных внутренних районов Новой Гвинеи через цепи обмена дошли металлические орудия труда. Но Рой Раппопорт говорил с людьми и видел лично каменные орудия, которые они использовали в своей молодости.
Местное население жило в горах во влажных тропических лесах, где почти стабильные природно-климатические условия. Где не бывает засух, не бывает слишком холодно или слишком жарко, где достаточно равномерно в течение года выпадают осадки. В этих стабильных, насколько это возможно на Земле, условиях уже многие тысячи лет живут сообщества, которые мы называем папуасами, у которых примерно одинаковый образ жизни, система хозяйства. Они занимаются подсечно-огневым земледелием. Выжигают участок леса, а до этого они его подрубают, чтобы деревья высохли. И на этом месте сажают многочисленные сельскохозяйственные культуры. Они выращивают более ста разных видов растений. Мы привыкли видеть поле монокультурным. Это легче убирать, тем более в современных технологических условиях. Папуасы наоборот создают экосистему на поле, в которой много десятков видов. И травянистые, и кустарниковые, и даже древесные. И они используют этот сад, или огород в течение трёх-четырёх лет. А потом, когда сорняки становятся настолько многочисленными, что теряется смысл с ними бороться, этот участок забрасывается. Он потом превращается в обычные джунгли, и к нему возвращаются через 15-30 лет заново. Ещё они разводят свиней на условиях вольного выпаса. Животные гуляют по окрестностям, в основном питаются сами. Но чтобы они совсем не ушли, когда их утром выпускают из дома и вечером, когда они возвращаются, немножко подкармливают.
В этих горных районах Новой Гвинеи одна из любопытных особенностей жизни людей – циклы папуасских войн. Когда с интервалом от 15 до 20 лет, иногда от 10 до 30 лет, вдруг вспыхивали военные действия, которые в значительной степени меняли систему распределения земель между разными общинами папуасов.
Люди живут там за счёт земледелия. Очень небольшое количество белков получают от домашних свиней. Это архаичная культура, там невозможно, если захотелось мяса, просто убить свою свинью и съесть. Да, свиньи находятся в собственности семей. Но съесть даже свою свинью человек может только по поводу серьёзного социального события. Родился сын, умер родственник, случилась свадьба. Или какой-то крупный календарный праздник. Т.е. для того, чтобы забить свиней, нужен обязательно повод.
В этих условиях загадкой была воинственность местного папуасского населения. Рой Раппопорт провёл исследование, в котором он рассчитал количество калорий, которое люди получают с растительной и животной пищей, как долго они работают в течение дня и какое количество калорий тратят на добычу пищи. И создал энергетические балансы. Это то, что потом сделал Игорь Крупник с азиатскими эскимосами.
И Рой Раппопорт пришёл к довольно странному и занятному выводу. В экосистеме в основном три основных компонента. Это люди, домашние свиньи и территория, на которой выращивают фрукты и овощи. Выращивание фруктов и овощей не занимает у папуасов много времени. Папуасы работают в день в среднем 2-3 часа. Люди живут в условиях, когда они вынуждены работать, учитывая приготовление пищи, ремонт, уборку дома. Всё, что не отдых, не развлечение. Трапеза не входит в это время. Трапеза – немножко другое. Люди обычно общаются за едой, они долго трапезничают соответственно. Всё это где-то 2-3 часа в день. Всё остальное время у них свободное.
Но это возможно тогда, когда домашних животных, свиней, мало. Если их мало, то утром и вечером их подкармливают тем, что остаётся от людей. Подпорченными фруктами и овощами, червивыми, просто некрасивыми. Но свиньи очень быстро размножаются. А в этой культуре невозможно просто взять и забить избыточное поголовье. Поэтому наступает период, когда животных на каждое хозяйство становится довольно много и женщинам приходится очень большое количество времени тратить на выращивание продуктов для свиней. И возникает определённое недовольство. И тогда устраивается непериодический, проходящий через разные интервалы времени праздник. Говоря нашим языком, день поминовения погибших в прошлой войне. К этому времени подрастают мальчики, которые тогда были детьми. Культура очень маскулинная и милитаризованная, поэтому мальчик воспринимается исключительно как будущий воин. И в этот праздник приглашают людей, которые раньше в войне были союзниками этой общины и также их подросших сыновей. Они забивают практически всё свиное поголовье в этой общине, пируют несколько дней, вспоминают свои подвиги.
И что самое интересное, как объяснил Рой Раппопорт, после этого ритуала в течение нескольких месяцев начинается новая война. Потому что люди укрепили социальные связи с соседними общинами, поняли, что их много, что выросли новые воины, что они вновь сильны и многочисленны. И если раньше мужчины во время охоты, встречаясь на границе своей территории с соседями, в случае конфликтов пытались их как-то сгладить, то теперь уже они их не особенно сглаживают. А скорее наоборот, активизируют. И рано или поздно эти конфликты кончаются не руганью через условную границу, а стычками. А потом, когда кто-то получает ранение или погибает в них, начинается новый цикл войны.
Но самое удивительное, что всё это связано с динамикой численности с одной стороны людей, превращением мальчиков в юношей, которым по местным культурным нормам необходим боевой опыт и участие в войне. И быстрым размножением свиней. Содержание которых становится не простой формальностью, а сильной трудовой нагрузкой на людей.
М. Родин: Я правильно понимаю, что в данном случае война выступает инструментом регуляции количества населения?
А. Ямсков: Да. Какая-то часть людей погибает в войне. Но самое главное – это перераспределение земельных территорий. Победители захватывают земли проигравших общин. Люди из проигравших общин либо погибают, либо бегут к своим родственникам или свойственникам. Папуасы живут общинами, и значительная часть женщин выдаётся замуж в другие общины, часто достаточно далёкие. Вот туда-то их родственники и убегают. Женщины и дети в основном захватываются победителями и потом включаются в группу победителей.
М. Родин: Тут интересная структура выстраивается, если мы говорим о взаимоотношениях природы и общества. В данном случае, получается, человек сам себя регулирует, а природа от этого не очень страдает. Правильно?
А. Ямсков: Я думаю, что вы совершенно верно резюмировали. Мы видим, что в условиях разнообразных ландшафтов земли и разных экологических ниш, которые занимали люди в традиционных обществах на Земле, в ряде случаев, когда природные условия очень стабильны (таких территорий немного: в основном это влажные экваториальные или тропические леса), возникают военизированные культуры, которые в силу социально-культурных норм постоянно по разным причинам и поводам поддерживают высокий уровень межобщинного насилия, и, соответственно, значительное количество людей гибнет в этих войнах, что позволяет не увеличивать численность населения сверх ёмкости ландшафтов, в которых они живут.
Но гораздо большие территории земли имеют очень динамичные природные условия. Динамичные по сезонам, сильно меняющиеся год от года. Где основным регулятором становится голод. Это то, что было в эскимосских посёлках, когда в некоторые годы эскимосы убивали на посёлок трёх китов, они запасали себе еды, корма собакам и топлива в полтора, два, а то и в два с половиной раза больше, чем могли физически использовать за зиму. На следующую зиму надо было всё равно запасать новое.
М. Родин: Т.е. это неразумное использование природных ресурсов.
А. Ямсков: Для них это очень разумно, потому что позволяло им выжить. В такие благополучные годы они ели досыта. Дети рождались и спокойно вырастали. Но раз в 5-10 лет в каждом из посёлков возникала ситуация, когда просто не было китов, или мало было китов из-за динамики численности китообразных. Или, что ещё чаще было, подводили природные условия в сезон охоты (а он очень короткий), это весна, когда лёд около посёлка тает, уходит на север и за льдом идут морские млекопитающие, моржи и киты, и осень, когда лёд возле посёлка замерзает и с севера на юг двигаются гренландские киты и моржи. Это всего-навсего месяц весной и месяц осенью. Если в этот период года шторм, туман и охотиться невозможно, то эскимосы голодают, даже если животных в море много.
М. Родин: Из всего, что вы сказали, я делаю такой вывод, возможно, слишком спорный и смелый: там, где природа стабильна, человек нормально сосуществует с природой, не устраивая экологических катастроф, но при этом он должен постоянно воевать и быть агрессивным по отношению к другому человеку. А в зоне с менее стабильными климатическими условиями, человек может позволить себе быть более мирным, но при этом он хищнически относится к природе, чтобы выжить.
А. Ямсков: Примерно так. Но ситуация ещё сложнее. Есть огромные аридные и полуаридные зоны на внутренних территориях всех материков Земли. И там, где недостаток влаги, где травянистые или полупустынные ландшафты, где люди живут за счёт охоты, собирательства или скотоводства, скотоводы, кочевники и пастушеские скотоводы в Африке тоже в крайне неблагоприятных условиях, где огромнейшие межгодовые колебания по влагообеспеченности, по возможности выращивания домашних животных, тем не менее создали очень военизированные культуры, которые постоянно воюют и друг с другом, и с соседними группами населения.
М. Родин: Это как раз получается средний вариант, когда приходится и друг с другом воевать и природу эксплуатировать.
А. Ямсков: Да. Между прочим, для кочевников и пастушеских народов Африки во время засух не только гибель скота норма, но часто и гибель людей от голода тоже была нормой.
М. Родин: Давайте поговорим про скотоводческие общества. Как они устроены и как они влияют на ландшафт и природу?
А. Ямсков: Есть два канала воздействия скотоводов на территорию, которую они заселяют. Первый и основной – это выпас домашних животных. Только кажется, что животные только ходят, щиплют травку, рядом пастух смотрит, чтобы они не убежали. Но в действительности пастбища разделены между скотоводами. И животные, если съедают траву на территории, которая принадлежит этой группе скотоводов, а год засушливый и травы мало, то им больше некуда идти. И возникают конфликты, проигрыш в которых означает смерть.
Помимо выпаса, скотоводы также активно используют огонь, как и охотники-собиратели. Они тоже выжигают те участки пастбищ, которые после засухи или сухого сезона в тропиках или после зимы в умеренном поясе остались не стравленными, для того, чтобы интенсифицировать рост молодой травы.
Но когда человек выжигает травянистую растительность, она легко и быстро восстанавливается. Корни травы не страдают. И огонь для травянистых растений, особенно для злаков, основной пищи для домашних животных, не страшен. А кустарники и деревья, которые попадают в зону пожара на пастбище, погибают. Именно поэтому пастбищные территории, которые используются людьми, как правило лишены древесно-кустарниковой растительности. Но как только эта территория прекращает использоваться как пастбище и прекращается её регулярное выжигание, начинается рост древесно-кустарниковой растительности.
В нашей стране с этим столкнулись работники заповедников в степной зоне. Заповедники стали зарастать. Лесными, они, конечно, не стали. Но это огромная проблема. Потому что раньше были дикие животные, которые вытаптывали и съедали всю растительность, в том числе всходы древесно-кустарниковых видов, потом были скотоводы, которые выжигали постоянно пастбища. А в заповедниках нет ни того, ни другого. Крупные животные исчезли. Истреблён тарпан, почти истреблена сайга, осталась только в полупустынях Калмыкии, Казахстана.
Поэтому в степных заповедниках начинают регулярно косить траву именно для того, чтобы вместе с ней скосить древесно-кустарниковые всходы. Во многих заповедниках в США и Австралии, в травянистых экосистемах, рассматривают вопрос контролируемых поджогов сухой травы после сухого сезона, или весной, если это умеренный пояс. И это делается. Именно для того, чтобы поддерживать тот ландшафт, который мы застали, условно говоря, в XIX-начале ХХ вв. Помните, мы начали с того, что отпечаток труда людей на ландшафте огромен. В разных самых территориях Земли.
Есть дискуссионная точка зрения, согласно которой саванны Африки созданы скотоводами и охотниками. Потому что в африканских заповедниках, особенно в Южной Африке, где природу стали охранять раньше, огромная проблема – зарастание саванновых парков. Они превращаются в кустарниковые заросли. Из-за этого туда невозможно привлекать туристов. Потому что не видно в кустах и деревьях, это раз, это опасно, это два, потому что слоны или носороги могут напасть из-за кустов и деревьев. И как уничтожать эти деревья и кустарники – тоже проблема. Их уничтожают либо контролируемым выжиганием, либо просто техникой, бульдозерами.
М. Родин: Я всегда с осторожностью отношусь к радикальным экологическим движениям, потому что когда они пытаются защищать природу, то не всегда понимают, что эту природу уже создал человек. И практически всё, что мы видим вокруг – это антропогенные ландшафты. Даже те, которые кажутся нам совершенно неожиданными. Меня очень поразил пример: в одной из программ про майя Дмитрий Дмитриевич Беляев рассказывал про то, как майя в конце I тысячелетия н.э. свели у себя все леса и создавали госпрограммы по высадке лесов. И то, что нам сейчас представляется дикими джунглями, на самом деле когда-то начали выращивать майя по госпрограмме. И, мне кажется, здесь всё не так однозначно.
А. Ямсков: Да, безусловно. Я вспоминаю время, когда учился на географическом факультете Московского университета, и я специализировался на изучении антропогенных ландшафтов. Но всегда была проблема: как дифференцировать антропогенные и природные ландшафты? И в последние пару десятилетий наши географы уже не говорят про антропогенные ландшафты. Они говорят о современных ландшафтах. Просто чтобы снять эту неопределённость: какую степень человеческого влияния на ландшафт мы должны учесть, чтобы считать его антропогенным. Слишком разная степень вмешательства, слишком разная роль человека в функционировании разных типов ландшафтов. Но она так или иначе чувствуется везде.
М. Родин: То есть, грубо говоря, уже несколько десятков тысяч лет человек влияет и очень сильно меняет природу. Существует ли у человека какая-то экологическая ниша? Ведь это как раз определение человека: он в отличие от животного может любую нишу занять.
А. Ямсков: Да. В этом смысле человек – уникальное биологическое существо, потому что, будучи одним видом, мы занимаем совершенно разные экологические ниши. Экологическая ниша определяется не только территорией земли и природным ландшафтом. Она определяется в первую очередь природными ресурсами, за счёт которых живут люди. И долгое время на территории Земли жили исключительно охотники-собиратели. Но примерно 10-12 тысяч лет назад начинается переход к земледелию и скотоводству. И человек осваивает новую экологическую нишу: земледельцев, скотоводов или их сочетания. Когда природными ресурсами становятся не дикие животные и растения, а пастбища для скотоводов, или плодородные почвы, на которых можно выращивать сельскохозяйственные культуры.
М. Родин: То есть у нас стало больше экологических ниш, которые мы занимаем.
А. Ямсков: Да. И потом идёт дифференциация внутри экологической ниши. И самое главное, мы с вами не осветили очень важный сюжет. Почему такой огромный прогресс начинается где-то 10-12 тысяч лет назад с переходом к земледелию в районе Ближнего, Среднего Востока? Потому что там люди начали выращивать зерновые культуры. Выращивание овощей и фруктов не даёт возможности сохранять пищевые продукты долгое время. А зерно может храниться годами и десятилетиями. И люди обеспечивают себе стабильность. Они могут переживать отдельные неблагоприятные по природным условиям годы, если они накопили запасы зерна на еду и на семенной запас.
М. Родин: Это плюс, но мы сейчас скатились к тому, что занимаем только одну экологическую нишу. Мы все земледельцы, по сути.
А. Ямсков: Хуже: мы земледельцы, которые, во-первых, используют минеральные удобрения и ядохимикаты для выращивания культур, а это означает автоматическое загрязнение окружающей среды, привнесение того, что в ней никогда не было, и мы впервые в истории человечества зависим от невозобновимых природных ресурсов. От ископаемых углеводородов и руд.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий