Почему Венецианская республика оказалась более жизнеспособной, чем Новгородская республика? Какую ошибку в «конструировании своих прав на вольности» совершили новгородцы? Была ли у Венеции фора в развитии своей политической культуры?
Сравниваем становление республиканского строя и механизмы адаптации к внешним условиям Венеции и Новгорода с доктором исторических наук, профессором РАН и главным научным сотрудником центра по истории Древней Руси Института российской истории РАН Павлом Владимировичем Лукиным.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с доктором исторических наук, профессором РАН и главным научным сотрудником центра по истории Древней Руси Института российской истории РАН Павлом Владимировичем Лукиным.
Павел Лукин – специалист по истории Древней Руси. Защитил докторскую диссертацию о новгородском вече. Занимается изучением и изданием ганзейских документов по истории Новгорода и Пскова на средненижненемецком, а также латинском и средневерхненемецком языках, социально-политическим строем Новгородской республики, сравнительно-историческими исследованиями Новгородской и Венецианской республик. В 2022 г. опубликовал монографию «Новгород и Венеция: сравнительно-исторические очерки становления республиканского строя».
М. Родин: Почему какие-то государства эффективно реагируют на возникающие проблемы, а какие-то – не очень? Соответственно, одно государство продолжает жить, а другое – нет. Мне кажется, это очень интересный вопрос, которым задаются современные исследователи. Павел Лукин в своей монографии задался таким вопросом и сравнил Новгородскую республику и Венецианскую республику.
Когда мы говорим про Новгород в сравнении с Венецией, очевидно, что он менее эффективен. Он существовал около трёхсот лет против примерно тысячи лет Венеции. Конечно, эта неэффективность – очень условная. Триста лет – это гораздо дольше, чем существовал Советский Союз. Но тем не менее, что же такого было в венецианской политической культуре, что позволило её элите эффективно консолидироваться и работать на общее дело, а Новгород до последнего момента разрывали внутренние противоречия? Какие идеи позволяли элитам консолидироваться, а какие её разобщали? Именно об этом мы сегодня поговорим с Павлом Лукиным.
Мы уже делали программы по компаративистике (1, 2) с Михаилом Кромом, где конкретно говорили про этот метод. У вас в книге тоже об этом есть. Я хотел бы перейти сразу к главному вопросу, который вы ставите для этого сравнения. На какой вопрос вы хотели ответить, и какой получили очень интересный и неожиданный ответ?
П. Лукин: Как сказал А. С. Пушкин, «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». Изначально это был проект Европейского университета в Санкт-Петербурге, где, кстати, работает упомянутый вами Михаил Маркович Кром, который был одним из рецензентов книги. Отчасти он связан с моими исследованиями средневекового Новгорода, которые я провожу по своему основному месту работы в Институте российской истории РАН. Изначально я интересовался не только русской историей. Когда я поступал в университет, я не хотел быть специалистом по ней, я думал о западном Средневековье. Но в силу ряда обстоятельств я сначала решил, что буду заниматься историей Византии, а потом занялся историей Древней Руси и допетровской России. Но мысль, что русская история не должна изучаться в отрыве от европейской и мировой истории, всегда во мне жила. Я всегда интересовался самыми разными аспектами медиевистики. В университете я прилично выучил древние языки, латынь. Чтобы знать европейское Средневековье, в том числе Венецию, до эпохи Ренессанса, она необходима.
И проект, который был предложен мне в Европейском университете, гальванизировал те мои мысли и желания, которые всегда были. И до этого в книге про новгородском вече я привлекал самые разные материалы. Компаративистикой я так или иначе занимался давно. Я вообще считаю, что, ставя более-менее серьёзные вопросы, невозможно заниматься историей средневековой Руси без историко-сравнительного подхода.
М. Родин: Мы видим две республики. Обе заточены на торговлю. Но одна просуществовала около тысячи лет, а вторая была поглощена более мощным соседом. Понятно, что есть масса внешних факторов, экономических и военных. Но что из внутренних факторов могло сделать Венецианскую республику более стабильной, а Новгородскую – более уязвимой? Вы выводите два основных фактора. Какие это факторы?
П. Лукин: Поскольку я интересуюсь в первую очередь внутренним строем республик, хотя и внешние факторы тоже стараюсь учитывать, то я в своей работе обратил внимание именно на него. Надо сказать, что я не ожидал такого результата. Это тот случай, когда сама логика материала привела меня к выводу.
Дело в том, что, согласно классической долиберальной республиканской политической теории Цицерона или Полибия, идеальным является т.н. смешанное правление. Упрощённо говоря, оно подразумевает сочетание трёх элементов: монархии, аристократии и демократии. Когда эти три элемента в политическом строе адекватным образом сочетаются, получается правильный политический строй. Потом эти идеи были продолжены много кем вплоть до Декларации о независимости США и американской конституции. Согласно этой теории, любая форма правления может выродиться в тиранию. Монархия просто становится тиранией. Аристократия становится олигархией, то есть тиранией олигархов. Демократия становится охлократией, т.е. тиранией толпы.
Что мы видим в Венеции и в Новгороде? В случае с Венецией с этим никто не спорит, в случае с Новгородом есть дискуссии по этому поводу. Республиканскую сущность Новгорода в рамках советской историографии было трудно принять и осмыслить, и даже невозможно, потому что она не вписывалась ни в одну концепцию развития русского феодализма или его отсутствия. Но в рамках классической политической теории новгородская система может быть осмыслена.
В том ракурсе, в котором я смотрю, можно выделить два внутриполитических фактора, которые привели к гибели Новгородской республики. Был дисбаланс между тремя элементами классической политической теории. В Новгороде не получилось смешанного правления. Там было вече, как демократический политический институт. Не в том смысле, что там участвовали все люди Новгородской земли, а в том, что там участвовало много людей, всё новгородское политическое сообщество: новгородские горожане, принадлежавшие к кончанским и уличанским общностям. Князь был условно монархическим элементом. Он имел особый, очень ограниченный статус. И очень сильно просел элемент аристократический, условно говоря, олигархический, который мог бы позволить Новгородской республике лучше лавировать в той сложнейшей ситуации, в которой он оказался. Условно демократический элемент, вече, оказалось в каком-то смысле отчасти деструктивным фактором в конце существования Новгородской республики. Оно не позволило консолидировать новгородскую элиту. Хотя такие попытки предпринимались.
Саму эту проблему мы можем увидеть только благодаря сравнительно-историческому исследованию. Если мы посмотрим на то, как это происходило в других местах. Я выбрал Венецию, но, я думаю, можно выбрать что-нибудь ещё. Чрезвычайно было бы интересно сравнение Новгорода с Дубровником (Рагузой). Это полуитальянская, полуславянская средневековая республика на территории современной Хорватии. Но это уже задача другого исследования. Я выбрал Венецию в силу знания источников, потому что я там бывал, таково было техзадание, и по другим причинам.
Мы можем увидеть, как в Венеции решалась эта проблема. Она там существовала. В Венеции тоже было вече, которое называлось «аренго», это слово германского происхождения. В течение веков его значение сокращалось, в XV в. оно вообще прекратило существование. В Венеции была сведена к чистому ритуалу не только демократическая составляющая, но и монархическая. Дож не имел власти. Она принадлежала достаточно широкой консолидированной элите. Её представители были равны между собой. Любой из них мог занять любой пост. Это были члены Большого Совета. У этого органа было огромное помещение во Дворце дожей, где собиралось около тысячи человек.
Это был олигархический орган. Там были сделаны определённые шаги, чтобы не нарушать единство этой элиты, чтобы она не разбилась на территориально-родовые кланы, как это было в Новгороде.
Вторая сторона дела – идеологическая.
М. Родин: То есть мы наблюдаем процесс эволюции республиканского строя и там и там как баланс трёх сил: условно, демократии, то есть масс, аристократии, то есть элит, и монархии. В Венеции элите удалось очень сильно ограничить власть монарха, совершенно избавить себя от опасности скатывания в тиранию, свести власть масс к декоративной функции. При этом они смогли создать очень чётко действующие и понятные институты, которые позволяли функционировать этой аристократической власти и, что самое главное, консолидироваться, чтобы интересы разных кланов не разрывали общее дело (res publica).
А в Новгороде другая ситуация. Там среди этих трёх сил провалилась середина. Новгород болтался между, если говорить положительными терминами, народовластием и твёрдой рукой, а если отрицательными – между властью толпы и тиранией. Это болтанка его и разорвала.
П. Лукин: Это так и не совсем так. Это правильно с точки зрения институциализации. Реально в Новгороде тоже правила боярская элита. Она правила де-факто. Конечно, более низшие слои населения, и житьи люди, в более позднее время – и купцы, даже чёрные люди, рядовое население города, имели определённые полномочия и влияние на политику. Но в принципе правила боярская элита, аристократия. Только из её среды могли, например, выбираться посадники.
Но это не было институционализировано. Власть аристократии всегда могла быть поставлена под вопрос. С одной стороны вечем, которое включало в себя более широкий круг населения и формально было главным органом власти. А с другой стороны – князем, поскольку существовала концепция Новгорода, как отчины великого князя сначала Владимирского, а потом Московского.
Предпринимались попытки институционализировать власть аристократии. Сначала – неформальный орган, который не совсем правильно называют «Совет Господ», но правильнее его называть «Господа». Об этом я пишу достаточно подробно в книге «Новгородское вече», и, может быть, буду ещё писать, потому что всякие вопросы, критика появляется. Но суть заключается в том, что этот орган, который реально существовал и включал высших новгородских должностных лиц (посадника, тысяцкого, кончанских старост или посадников, может быть, начиная с какого-то этапа, бывших посадников и тысяцких), никогда не был официально вписан в структуру новгородских институтов.
Были попытки создать неформальные коллегиальные органы власти, такие как комиссия Микифора шитника и Якуна Моисеевича, которая должна была контролировать архиепископию. Надо сказать, что из таких неформальных временных органов власти выросли венецианские советы. Но там они достаточно быстро приняли характер институтов. В Новгороде же это всё вплоть до окончания республики не приняло такого характера.
В XVI в. Гаспаро Контарини, который был венецианским дожем, писал, что в Венеции замечательное смешанное правление, сочетаются три элемента. Но очень интересно, где он их находил. Дож, понятно, это монархический элемент. Олигархический элемент – это Сенат. Это несколько позже возникший орган более узкого состава. А демократический – это Большой Совет. Но знаменитый французский мыслитель Жан Боден писал, что это, грубо говоря, фуфло.
М. Родин: Потому что он отсекает массы.
П. Лукин: Да: никакого демократического элемента там нет. Большой Совет – не демократический элемент.
Но тем не менее венецианцы мыслили дело таким образом. И имели на это кое-какие основания. Почему? В 1297 г. было закрытие Большого Совета, т.н. «serrata». Было предположение, что оттуда кого-то выгоняли, каких-то простых людей. Примерно так излагалось даже в наших учебниках, хотя данных для этого никаких нет. Скорее всего, было не так. В Венеции, как в Новгороде, была неформальная элита, которая и так правила. Более того, её расширили. Грубо говоря, спрашивали, хотите ли вы управлять. Бесплатное управление в Средние века – это не столько привилегия, сколько проблема: ты должен тратить время и ресурсы. Также надо было доказать, что ты и твои предки здесь жили какое-то время. Всех, кто мог это сделать, включили в эту категорию людей. Решили, что они и их потомки будут править. Контарини говорил, что это люди, которые за что-то несут ответственность. Приедут какие-то матросы, потом уедут – и что, они тоже будут править? Потом была заведена книга, в которой были перечислены роды, представители которых имели право участвовать в политической жизни.
Но даже для людей средних была возможность для участия в политической жизни. Например, была введена должность великого канцлера с довольно большими полномочиями. Он проверял, кто из членов этих родов имеет действительно какую-то родословную. Сам он был представителем более низкого сословия и не был заинтересован лично в этом. В XV веке отменяли ставшее уже формальным правило аккламации, когда человек, который проводил выборы дожа, выходил на балкон Дворца дожей и спрашивал ликующие толпы, согласны они или нет. Все отвечали положительно. И именно великий канцлер, тогда им был делла Сьега, спросил, а что будет, если они ответят «нет»? И решили, что лучше объявлять без вопросов и переходить сразу к празднику. Восстаний в защиту вече в Венеции не было.
М. Родин: Кроме того, что у новгородцев не были институционализированы органы, которые могли управлять, у них ещё не было консолидации элиты вокруг общего дела (res publica) и интересов новгородского государства. Почему это произошло? Может быть, как раз потому что не было институтов, которым все доверяют, где можно договориться?
П. Лукин: Нельзя говорить, что вообще не было представлений об единстве Новгорода. Они были. Понимание того, что нужна такая консолидация, было в Новгороде. Но действительно, в такой степени, как в Венеции этого не было.
Так исторически сложилось, что Новгород изначально был конгломератом сначала трёх, а потом пяти общностей. Я имею в виду политический Новгород, а не всю огромную новгородскую землю, которая простиралась от Балтики до Зауралья. Политически значимым был прежде всего сам Новгород.
Новгород возник из объединения трёх микрообщностей, будущих концов. Это Неревский конец, Людин конец на Софийской стороне и Славенский конец на Торговой стороне. Новгород стоит на реке Волхов, которая разделяет его на Софийскую и Торговую стороны. Софийская называлась по Софийскому собору, а Торговая – по Торгу, Ярославову дворищу, где вече в основном и собиралось. Потом, по мере расширения территории, добавилось ещё два конца, Загородский и Плотницкий.
Концы делились на улицы. Улицы не только в топографическом смысле, но и в административно-политическом. Улицы представляли собой самоуправляющиеся общины, которые выбирали своих старост. Улицы объединялись в концы. Жители соответствующих концов собирались на кончанские веча, выбирали своих представителей. Короче говоря, существовала разветвлённая система местного самоуправления. В каждом конце были свои кланы, которые складывались столетиями, и уже на общеновгородской арене боролись за власть и гегемонию.
В Венеции было всё совершенно по-другому. Общее и особенное в территориально-политической структуре республик – это тема для отдельного большого исследования. В Венеции тоже были деления. Она делилась на шестины (sestrier) и приходы (parrocchia). Как в Новгороде было пять концов, так в Венеции было шесть шестин. И до сих пор они есть.
Но разница была в том, что в Венеции существовала вертикаль власти. То есть там не было самоуправления в прямом смысле слова. На совсем низовом уровне оно было, но всё это жёстко контролировалось венецианскими властями, которые назначали должностных лиц, которые управляли этими шестинами.
Венеция была более централизованной. Она очень тщательно не допускала попыток колонизации. В Венеции было две попытки переворота, когда дож, опираясь на своих сторонников, пытался захватить власть. Но всё это достаточно эффективно пресекалось до того, как появилась внешняя сила в лице Наполеона Бонапарта. Было две республики, которые дожили до конца XVIII-начала XIX в. Венецианская республика прекратила существование в 1797 г., а Дубровник – в 1807 г., тоже в результате Наполеоновских войн.
В Дубровнике тоже была интересная система балансирования. Если в Венеции дож занимал свой пост пожизненно, но не правил, то в Дубровнике поступили лучше. Там был ректор, правитель. Он имел определённую власть. Но срок его полномочий в конце существования Дубровника составлял месяц.
В Новгороде такое тоже было. Если изначально был один посадник, потом их становилось больше и больше. К концу существования Новгорода было уже 36 посадников.
В эпоху нелиберальных республик, когда не существовало разделения властей, идеологии эпохи Просвещения, балансирование осуществлялось не разделением властей, а почкованием властей. Если человек приедет в Венецию и посетит Дворец дожей (непрофессионалу именно там нужно знакомиться с политической структурой Венеции), он сразу упадёт в обморок, увидев структуру венецианских органов власти. Было огромное количество комиссий, которые контролировали друг друга. Система выборов в поздней Венецианской республике была многоступенчатой. Сначала одних выборщиков выбирали по жребию, потом они выбирали ещё кого-то по жребию, ещё выборщиков, и т.д. Это сложный, но тем не менее работавший способ сохранить свою политическую модель. В Новгороде тоже делались шаги к этому. Но это не достигло соответствующей стадии развития.
М. Родин: А как снимались противоречия между разными кланами? И там, и там в аристократии были люди, у которых разные экономические интересы, но которые должны как-то договариваться. В Новгороде это решалось путём вырезания двора соперника с помощью своих людей?
П. Лукин: Нет, в Новгороде это решалось по-разному. Вы привели экстремальную ситуацию. Там были структуры или должностные лица, которые могли выступать в роли медиаторов. Идеальным медиатором как во внутренних конфликтах, так иногда даже во внешних, например, между Новгородом и Ганзой, был архиепископ. Его выбирали по жребию. Это важный момент, потому что ни один клан не мог его назначить или навязать силой. Такие попытки тоже предпринимались. Система выборов по жребию установилась в XIV-XV вв. Иногда роль медиатора мог играть князь, который тоже был внешним фактором для новгородских территориально-политических кланов, или кто-то ещё.
А в Венеции это решилось гораздо проще: там вообще не было территориально-политических кланов благодаря консолидации, которая сложилась в конце XIII века и в дальнейшем сохранялась.
Венеция – это архипелаг. Исторический центр Венеции – это Торчелло. Но потом центром Венеции становится сама Венеция, а именно остров Риальто. Ещё когда было венецианское вече, аренго, там по умолчанию участвовали только жители этого острова. Мы это хорошо знаем, поскольку есть документы, где все участники этого собрания подписывались. Если были неграмотные, за них подписывался священник.
М. Родин: Второй фактор, который вы выделяете – возможность построения чёткой идентичности, идеологическое доказывание себе и окружающим возможности существования республиканского государства. Я так понимаю, в Венеции тоже с этим продвинулись лучше.
П. Лукин: С какой точки зрения лучше или хуже? На это нужно смотреть объективно. Если вернуться немного назад, то с точки зрения рядового новгородца, наверное, лучше было, чтобы вече сохранялось. А может быть и нет: может, он с удовольствием променял бы это, как в Венеции, на правопорядок. Люди Венеции чувствовали себя в социальном и, что очень важно, в правовом отношении защищёнными. У них были определённые права, их защищали лучше, чем в других итальянских городах-государствах. Об этом многие писали даже в то время.
Что касается идеологии – то да, это важный фактор. Венеция с очень раннего времени вопреки исторической реальности настаивала на том, что она всегда была независима и имела глубочайшие древние корни, которые восходили ещё к древней Трое. Троянская традиция связана с тем, что троянцы не покорились грекам, потерпели поражение, но всё равно сохранили свободу. И венецианцы считали, что к ним бежал троянец Антенор.
На самом деле никакой преемственности между Венецией и античным наследием не существует. Это была большая проблема для Венеции. Это практически единственный крупный итальянский центр, который не имеет вообще никакой античной преемственности. Город возник в раннее Средневековье. Жители соседних территорий бежали на эти острова лагуны, чтобы спастись от варваров. Влияние последних в Венеции тоже было. Я уже говорил, что слово «аренго» имеет германское происхождение. Древнейший памятник венецианского права очень напоминает варварские правды.
Венецианцы создали миф, что у них была изначальная свобода и античная преемственность, и они никому не подчинялись. Хотя известно, что в раннее Средневековье Венеция входила в Равеннский экзархат Византии. И, скорее всего, так называемый первый дож, Павликий, которого потом назвали Паоло Лучио Анафесто, абсолютно фейковым именем, был византийским чиновником.
Но это всё не имеет значения. Главное, что с XII-XIII века такой венецианский миф сформировался.
В Новгороде в этом смысле была гораздо более сложная ситуация. Такие попытки сконструировать свою мифологию свободы тоже были. Идеи, что новгородцы – не такие, как вся прочая Русь, а происходят от варягов. Концепция о Гостомысле, как о местным правителе, который был первым посадником ещё до Рюрика, как Паоло Лучио Анафесто был первым дожем.
Но это не получило развития, потому что центральное место в новгородской идеологии по-прежнему занимало представление о том, что вольности были дарованы Новгороду какими-то древними князьями. От этого они отстраивали своё представление о государственности. Кроме того, начиная примерно с эпохи Александра Невского, когда после монголо-татарского нашествия ушла возможность приглашать князей из разных древнерусских земель, закрепилось представление, что Новгород является вотчиной, пусть и номинальной, наследственным владением князей, которые правили в Суздальской земле, а потом – московских великих князей.
Поэтому такой фурор вызвала попытка части новгородской элиты в период конца существования новгородской независимости посмотреть в сторону Великого княжества Литовского и там найти себе сюзерена. Это отчасти внешне-, отчасти внутриполитический фактор, который разорвал изнутри Новгородскую республику. Это можно назвать, условно говоря, «комплексом великого князя», который был у многих новгородцев, в том числе у элиты, и который не позволил развить свою идеологию до такой степени, которая позволила бы им отстроиться от Москвы.
М. Родин: У новгородцев была теория, что великие князья когда-то дали им вольности, и поэтому они за них держатся. Но чем плоха эта история: как тебе дали эти вольности, так могут и отнять.
П. Лукин: Совершенно верно. Это ярче всего выражено в т.н. Ярославлевых грамотах. Неизвестно, кто был этот Ярослав, есть несколько князей, претендующих на эту роль: Ярослав Мудрый, Ярослав Владимирович, который правил в конце XII века, Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского. В основном они ассоциировались с Ярославом Мудрым. А может и вообще не существовало никакого Ярослава. Была концепция, что новгородские вольности были дарованы неким Ярославом, авторитетным князем. И вы совершенно правы: если князь дал, то он может и забрать. К этому и апеллировал Иван III: вы же сами признаёте себя вотчиной, сами назвали меня господарем (хотя вопрос, называли ли они так его на самом деле, или нет).
М. Родин: Интересно сравнение с Венецией. Венецианский взгляд – нам никто никогда не давал вольностей, мы ими изначально обладали. В Дубровнике тоже было похоже. Замечательная история, когда они отчитали своих послов, которые выдвигали неправильную аргументацию перед султаном. Расскажите эту историю.
П. Лукин: Дубровник – крошечное государственное образование, несопоставимое по своим масштабам ни с Венецией, ни с Венгрией, ни тем более с Османской империей. Тем не менее, есть замечательные документы 1670-х гг., которые представляют собой выволочку послам, которую дают им дубровницкие власти, потому что послы посмели назвать турецкого султана своим сюзереном, или чем-то в этом роде. Несмотря на то, что Османская империя завоевала все южнославянские земли, и вряд ли бы Дубровник спасся, если бы оказал вооружённое сопротивление, дубровницкие власти настаивали на том, что они никогда не признавали себя подданными османского султана. Они считали его не правителем, а protettore, защитником. Он должен был их защищать, а они взамен в общем-то ничего не должны. Общий смысл в том, что он должен был радоваться праву защищать вечно свободный Дубровник. Это именно то, что вкладывали мужи вольные в Новгороде и мужи добровольные во Пскове в понятие отчины великого князя.
М. Родин: Но дань-то и те и другие соглашались за это давать. Но это уже другие отношения, товарно-денежные.
П. Лукин: Да. Конечно, Османской империи был выгоден Дубровник, как porto franco для неформальных контактов с христианскими державами. Но я говорю об идеологической позиции властей республики.
Естественно, великие князья Московские трактовали эту формулу по-другому. Если те упирали на «люди вольные\добровольные», то те – на «наша вотчина».
Внешнеполитический контекст в Восточной Европе был другой. Там определились две великие державы: Великое княжество Литовское и Великое княжество Московское. Стало ясно, что надо что-то выбирать. В реальной ситуации оказалось, что великий князь Литовский и король Польский Казимир Ягеллон, с которым заключили проект договора новгородцы, не смог им оказать помощи в силу того, что его интересы в тот момент в большей степени находились на западе, в польских и чешских землях. Всё закончилось битвой на Шелони. А дальше уже было дело техники. Хотя и после битвы на Шелони новгородцы пытались вести переговоры с Тевтонским орденом, чтобы найти кого-то, кто мог бы им помочь.
М. Родин: Мы воспринимаем Венецию, как наследницу римского права. Казалось бы, там должно быть всё чётче и понятнее, чем в Новгороде, хотя бы в понимании того, что такое политический народ, то есть те люди, которые могут участвовать в управлении. Но, оказывается, в Венеции оно было таким же размытым и непонятным изначально, как и в Новгороде. Почему так?
П. Лукин: Сравнение должно носить синхростадиальный характер. Мы должны сравнивать не просто явления, которые произошли в одно и то же время. Мы знаем, что даже сейчас есть народы, которые живут на стадии первобытного общества, и абсурдно сравнивать с ними современную Силиконовую долину. А сравнивать нужно с теми, кто жил в Силиконовой долине тысячу лет назад.
Если говорить в западных понятиях, Новгород дожил до эпохи поздней готики. Новгородская Грановитая палата, построенная ганзейскими мастерами – это позднеготическое здание, построенное при архиепископе Ефимии II.
Если вы приедете в центр современной Венеции, вы прежде всего увидите Венецию эпохи Ренессанса. А если вы посмотрите на Венецию эпохи готики, то там будет всё гораздо более скромно, не говоря уже о более раннем периоде, об XI-XII вв.
Что касается римского права, какие-то традиции в Венеции сохранялись. Были трибуны, прочая всё больше внешняя терминология. Но на самом деле Венеция, как политическая структура, появилась в раннесредневековую эпоху, с большим влиянием варварских традиций. Первый писаный правовой кодекс в Венеции, между прочим, появился позже, чем в Новгороде. Несмотря на то, что Венеция появилась гораздо раньше.
М. Родин: Это конец XII-начало XIII вв.?
П. Лукин: Да, XIII век. И, как я уже сказал, нёс в себе значительные элементы варварского права, как и Русская правда, которая использовалась в Новгороде.
М. Родин: В Венеции и в Новгороде политический класс, который может появляться на вече, был не так чётко определён. Не было чёткой стратификации.
П. Лукин: В ранней Венеции. Я сравниваю раннюю Венецию с Новгородом. Нельзя сравнивать разветвлённую систему органов венецианской власти XVI века с Новгородом, который до этого просто не дожил.
М. Родин: Если мы говорим про народный сход, там не было чётких критериев, когда и кто может собирать, по какому случаю, в каком случае он легитимный, в каком – нет. Мне нравится фраза: «Законность в современном смысле не релевантна той законности».
П. Лукин: Конечно. В Венеции 1170-х гг. мы видим ситуацию, когда на венецианском вече убили дожа, Витале Микьеля. Конечно, какая там легитимность? Другое дело, что следствием этого стала консолидация венецианской элиты, образование первых прото-советов. В Новгороде история пошла несколько иначе. Но мы не знаем, что было бы в Новгороде, если бы не та непростая геополитическая ситуация, в которой он оказался в конце XV века. Может, если бы он просуществовал дольше, эти проблемы были бы решены.
М. Родин: Мне кажется, вы нащупали интересный пласт для сравнения. Что с этим знанием делать дальше? Это может стать началом для другой исследовательской программы?
П. Лукин: Может, конечно. Я говорил в ходе этой беседы, что здесь и там можно продолжать. Венеция-Новгород-Дубровник, местные территориально-политические структуры. Есть интересная тема: управление присоединёнными территориями. Сравнить, как Венеция управляла Terraferma, своими итальянскими владениями, с тем, как Новгород управлял своей империей на севере Руси.
У меня масса планов. В данный момент я занимаюсь очередной группой новгородско-ганзейских документов, перевожу, читаю их. Но не исключаю, что вернусь и к этому.
М. Родин: Я всегда говорю, что научно-популярная программа – это только точка входа в большую тему. Если вы действительно хотите разобраться в тех наблюдениях, которые произвёл Павел Владимирович Лукин, и понять, на чём основываются те выводы, которые он сделал, вам обязательно нужно прочитать его книгу «Новгород и Венеция: сравнительно-исторические очерки становления республиканского строя». Там расписано, по каким критериям, по каким параметрам сравниваются эти две республики, и как работает это исследование.
Так или иначе, мне кажется, что сравнительно исторический подход как всегда даёт очень интересные результаты и раскрывает суть исторических процессов с необычной для нас стороны. И всегда интересно за ними наблюдать.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий