Как кастрировать любовника своей жены и избежать наказания? Почему поведение обозных проституток считалось нормальным, а изнасилованная женщина становилась парией? В каких источниках и как средневековые люди рассказывали о своей интимной жизни?
О средневековых «делах плоти» рассказывает доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН Ольга Игоревна Тогоева.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Института всеобщей истории РАН Ольгой Игоревной Тогоевой.
М. Родин: Сегодня мы будем говорить о новой книге Ольги Игоревны, которая называется «Дела плоти». Расскажите, чему она посвящена и на каком материале написана?
О. Тогоева: «Дела плоти» – это прямая цитата из Библии. Это «Послание к Галатам», где чёрным по белому объясняется, что такое дела плоти. Это суть непотребства: измена, адюльтер и прочие сексуальные прегрешения, о которых там и идёт речь. В книжке тоже идёт речь о том же самом. В ней есть подзаголовок «Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики», из чего вытекает ответ на ваш второй вопрос: основана эта монография на судебных источниках, то есть на материалах судебной практики преимущественно Французского королевства в Средние века и отчасти некоторых других сопредельных стран тоже в эпоху Средневековья или Нового времени. Иными словами, речь идёт о том, как люди в Средние века и в Новое время воспринимали и обсуждали свою частную и в том числе интимную жизнь.
М. Родин: И тут наблюдается пример антропологического поворота в современной истории. Потому что многое написано про юриспруденцию, в принципе, на тех же материалах о том, как менялись практики, нормы, ещё что-то. А тут по этим материалам мы начинаем смотреть на людей: как они жили, о чём они думали, что они говорили, что считали нормальным, а что – ненормальным. Как относились к содомии, как относились к проституции.
Для меня интересно: как написать такую книгу и не свалиться в рассказ анекдотов?
О. Тогоева: Поскольку речь идёт о реальных людях, которые по настоящему жили, то это во всяком случае будут точно не анекдоты, потому что это жизнь, которая у них была. Кроме того, вы совершенно правы: действительно, источники, которые использованы в этой книжке, которыми я всегда по преимуществу занималась – это судебные архивы. Они дают нам информацию прежде всего о том, как судили. По каким правилам, каким нормам, какое было законодательство. Которого не было на самом деле, опирались на отдельные казусы, на прецеденты. И мы, конечно же, в первую очередь получаем из этих источников информацию об истории права. Но вместе с тем прекрасно видны истории реальных персонажей, которые и были замешаны в эти судебные конфликты. И, к сожалению, мимо них историки в большинстве своём проходят мимо.
У нас есть, конечно, блестящие работы, посвящённые отдельным процессам или серии процессов, когда повседневная жизнь людей выходит на передний план. Я бы назвала прежде всего работы Карло Гинзбурга, или Эммануэля Ле Руа Ладюри о Монтайю. Хотя это церковные расследования, тем не менее это тот же самый материал.
У меня же светский уголовный суд. Сама идея посмотреть на этих людей очень давно у меня зрела, и сейчас я наконец-то смогла этот замысел реализовать почти через двадцать лет спустя как он у меня появился. Потому что сначала меня интересовали те же самые нормы, которые тогда применялись или не применялись. И как между ними люди юлили и пытались обойти. При всём при этом сами они были тоже очень интересными. И всё началось с самого простого вопроса: а почему они вообще говорили в суде о таких очень частных моментах? О таких интимных моментах своей жизни, которые, согласно тем же самым источникам, по идее, не нужно было обсуждать публично. Но они обсуждали. Почему?
Из этого довольно банального на первый взгляд вопроса родилась эта книжка. Как можно говорить о запретном? Какими словами? Что можно сказать, что нельзя? Какую историю предъявить аудитории, а что попытаться скрыть? И из этих текстов, из этих протоколов это можно постараться вычленить. Не всегда, но иногда можно.
М. Родин: Для меня самой главной сложностью был бы вопрос, когда остановиться. Потому что из чего состоит книга? Даже во введении вы упоминаете замечательную совершенно историю о том, как мужчина во Франции подал суд на другого, потому что тот убил его отца и брата. Во время судебного расследования выяснилось, что он не просто убил отца и брата истца, но изменил своей жене с кем-то и, заметая следы, убил жену и её служанку, тех, кто помогал ему убивать эту служанку. То есть там целая история с многочисленными убийствами. И я так понимаю, что это одно дело.
О. Тогоева: Да, это одно дело.
М. Родин: Откуда вы берёте это? Как это выглядит физически, где лежит? И когда остановиться? Количество таких источников бесконечно.
О. Тогоева: Прежде всего нужно сказать, что поскольку я занимаюсь Францией, это французские архивы. Прежде всего это Национальный архив Франции, который находится в Париже, потому что в нём сохранились с конца XIII в. судебные архивы самого главного суда французского королевства – Парижского парламента. Парижский парламент – это не только исполнительная власть, но и судебная. Там существовал и гражданский, и уголовный суд. Эти архивы в достаточно хорошей сохранности и в очень большом количестве дожили до наших дней. Раньше ещё можно было увидеть сами оригиналы, сейчас их в основном выдают в качестве микрофильмов, микрофишей. Это, конечно, очень тяжело читается, но другого способа нет, потому что большая часть их написана на пергаменте. Он не вечен, он крошится, его погрызли мыши и заливало сто раз водой, поэтому состояние у этих регистров печальное. Это огромные тома, в которые переплетены дела. Каждый такой том – это примерно от пяти до десяти лет работы парламента. Вот там я в основном и работала.
Есть ещё региональные архивы, которые тоже содержат очень много полезной информации, но один человек не в состоянии всё это охватить. То есть любой медиевист вынужден в силу объективных причин сужать поле деятельности. Вот у меня Национальный архив Франции – это основное место работы, когда я работаю с этими документами. К счастью, часть начали выкладывать в Интернет, не обязательно физически там присутствовать. Но пока из судебных документов выложили только так называемые «письма о помиловании». Это не Парижский парламент, это королевская канцелярия. Она их выдавала от имени короля. Если человека уже приговорили к наказанию, а, скорее всего, к смертной казни, то у него имелась последняя лазейка: подать прошение на имя правителя и попросить у него о снисхождении, оговаривая это какими-нибудь извиняющими обстоятельствами, которые в каждом конкретном случае самые разные, самые фантастические порой, но тем не менее. Эти архивы реально очень полные.
Но когда остановиться в их изучении? Это невозможно остановить, потому что их очень много. Это сотни и тысячи дел. И всегда ты находишь что-нибудь новенькое, делаешь миллионы выписок, потом возвращаешься часто ко многим делам, потому что какая-то деталь в этом конкретном случае тебя особенно интересует.
Как я действовала применительно конкретно к этой книге? Конечно, это тоже авторская выборка. Там не всё. Там очень яркие истории, которые я выбирала по такому принципу: во-первых, все они были посвящены частной жизни, интимным сторонам её, во-вторых, каждая из этих историй была связана с каким-то определённым преступлением, совершённым на сексуальной почве, или связанным с этой сферой частной жизни семьи. И каждая представляла собой некий казус, иллюстрировавший ситуацию, которая сказывалась во французском королевстве на протяжении некоторого количества веков вокруг восприятия той же содомии. Или вокруг того, как общество относилось к проституции. Оно относилось по разному. И я попытаюсь это доказать, отталкиваясь от конкретного случая, но уходя в стороны, пытаясь создать некий контекст для более полного понимания ситуации.
Кроме того, в книге к этим конкретным историям была предпослана некая общая часть, которая задавала вектор движения. Общая часть была посвящена сугубо правовым вопросам, то есть тому, как вообще трактовались те или иные преступления, какие, возможно, были наказания, как вообще складывалась эта система, учитывая, что во Франции вообще не было кодифицированного права до начала XIX в., и они по прежнему оперировали прецедентами. На что они ссылались? Как они задействовали теологические выкладки на тот же самый счёт, сочинения богословов, которые очень много писали о том, как человеку нужно себя вести в его частной жизни? Как это сочеталось с правовыми трактатами, как это сочеталось с законами, которые регулярно публиковались французскими королями, как это сочеталось с обычным правом на местах, то есть с записью обычаев, которыми руководствовались местные судьи, и, наконец, как это сочеталось с практикой?
Весь этот комплекс вопросов я попыталась описать в первой части монографии. И каждая следующая глава как бы отсылала к этой первой части, потому что в каждой из этих историй поднимался какой-то один вопрос, и было показано, как в реальности происходило дело. Вот у нас есть норма, как нужно себя вести, а вот то, что мы видим в действительности. И оно далеко не всегда соответствует этой норме. У меня 12 глав, восемь конкретных историй и четыре главы, посвящённых общим вопросам. Я выбирала их исходя из того, насколько они репрезентативны, насколько они полно отражают ситуацию.
Есть ещё один момент, а именно вопрос, связанный с самими источниками. Та история, о которой вы вспомнили и которую я привожу во вступлении, когда человек совершает супружескую измену и потом за этим следует череда убийств, когда он пытается скрыть этот прискорбный факт – это один очень короткий документ. Это середина XIV в., они ещё не научились писать длинно. Это пол странички, если переводить на наш формат книжки. То, что я пересказала – это практически вся информация. Больше мы ничего не знаем. У нас нет других документов. Кроме того, там нет приговора. Мы не знаем, чем кончилось дело. Поэтому это было вынесено во введение, просто какие-то примеры того, о чём будет книжка.
Те истории, которые вошли в качестве глав в монографию, позволяли судить более полно о ситуации. В каких-то случаях сохранилось много документов об одном и том же судебном казусе: показания свидетелей, очень развёрнутые показания самих истцов и ответчиков. Для некоторых историй гораздо более позднего периода есть упоминания в других типах источников: в хрониках, в художественной литературе. Но это уже начиная с XV в. и дальше. У меня есть там такие сюжеты, когда история конкретных людей подсвечена с разных сторон.
Есть абсолютно тупиковые ситуации, когда у нас есть по прежнему один документ, больше ничего нет, сравнить не с чем и приходится создавать контекст с нуля. Здесь главное не дать волю своей фантазии, не выдумать этот контекст, а постараться опереться на какие-то, может, не конкретной страны, а соседних регионов, прецеденты. Это очень зыбко. Тут можно элементарно ошибиться. Но можно попробовать предположить свою гипотезу. Это не значит, что она будет последней. Возможно, найдутся какие-то другие источники, кто-то по другому прочтёт то, что у нас уже есть, предложит свою концепцию. Это очень всё живое. Я и хотела как раз показать, что ни малое количество источников, ни огромное количество источников не могут нас обезопасить от ошибок и от того, что вся общая концепция будет в какой-то момент пересмотрена. Наше изучение прошлого тем и привлекательно, что оно всегда изменчиво. Нет каких-то застывших схем.
М. Родин: Мы пытаемся смоделировать обычную ежедневную жизнь. Но при этом нам самим интересно рассказать какие-то казусы, единичные случаи, которые выбиваются из этой жизни. Тем более в суд, я полагаю, попадают не ежедневные события, а что-то экстраординарное. И как разделить что было обычным, а что – экстраординарным? Мы можем описать один экстраординарный случай и сделать из него вывод, что все они каждый день друг другу изменяли, а потом убивали всех свидетелей, и это было нормально.
О. Тогоева: Постоянное чтение архивных документов может обезопасить от подобных преждевременных выводов. Такую книжку очень сложно написать в начале своего исследовательского пути. Потому что вы ещё не успели много прочитать. Сейчас я себя несколько более уверенно чувствовала, понимая, что у меня много прочитано, я хорошо знаю конец XIII-XV вв. Достаточно хорошо, чтобы сделать некоторые выводы, которые, возможно, действительно как-то соотносятся с реальностью. В общем всё упирается в то, что ты много нудно читаешь в архиве и опираешься на огромный массив информации. Не только, естественно, ты читаешь судебные документы, это процесс практически неостановимый, а ты ещё параллельно читаешь много разных других текстов, источников, литературы, пытаешься представить себе, как другие работают и какую-то свою линию нащупать.
М. Родин: Вы упомянули Гинзбурга. То, что вы написали – это микроистория? Это продолжение такой линии?
О. Тогоева: Я думаю, что да. Если говорить совсем высокопарно, я хотела показать, что при помощи микроистории можно написать не просто книжку с увлекательными историями, а очень многие работы Гинзбурга именно так структурированы. Сделаны они именно о конкретной какой-то истории. Тот же наш любимый мельник Меноккио в «Сыре и червях» – классический вариант. Судебные архивы, всё чин чинарём. Одна история являет собой отдельную монографию. Или Натали Земон Дэвис, когда написала «Возвращение Мартена Герра» – это тоже один случай, одна монография, основанная на этом конкретном судебном прецеденте.
Я хотела немного по другому повернуть само понятие микроистории и показать, что на самом деле можно написать и очень большой нарратив. Тем, кто увлекается микроисторией, ставят в вину то, что мы не можем создать большой нарратив, не можем написать глобальную историю. Я постаралась написать большой нарратив о повседневной жизни людей в Средневековье с использованием методов микроистории. Уж как это мне удалось – судить читателям. Но мне кажется, что это вполне возможно. И в принципе, ничего ужасного в том, что большой нарратив складывается из отдельных маленьких сюжетов, нет. Это просто такое же полотно, как пэчворк. Оно в результате свой рисунок создаёт. Только он будет совершенно не такой, как когда мы пишем энциклопедическую статью под названием «История частной жизни в Средние века». Там вы увидите только то, что было обычным. Это будет скорее опора на норму, там будет описано, как принято было это делать, а не то, как это было на самом деле. Потому что казусы, которые выпадают из общей ткани, являются на самом деле основой этой ткани. Просто когда судьи разбирают подобные дела, они вырабатывают те же самые нормы, которыми потом они пользуются в дальнейшей практике. Поэтому это основа их бытия, их повседневности.
И в этой монографии, о которой мы говорим, есть одно единственное дело, которое рассматривал в XIV-XV в. Парижский парламент, дело о содомии. Единственная запись. Очень подробный процесс со свидетельскими показаниями. При этом у нас нет показаний ответчика, мы не знаем, что сказал обвиняемый. К тому моменту, как парижские судьи столкнулись с этим делом, у них вообще не существовало ничего, что могло бы дать им ключ к рассмотрению такого дела. Не было прецедентов. Не было законодательно прописано ничего, касающегося преследования гомосексуализма. Он являлся грехом, да. В теологических трудах этот вопрос был проработан. Уже последовало определённое количество постановлений церковных соборов, которые призвали светские власти тоже как-то заинтересоваться этой проблемой.
М. Родин: Это какой век?
О. Тогоева: Само дело – середина XIV в. А церковные соборы начали призывать тоже в этом участвовать и вмешиваться где-то в середине XIII в. Во второй половине XIII в. начинают появляться первые записи в обычном праве. Это не королевское законодательство, это вообще не относится ко всему французскому королевству. Это касается конкретных городов или областей французского королевства, но не обязательно, что в соседней области точно такое же мнение существует. Это очень частные моменты. А в Париже ничего нет.
Вот у нас парижский суд, который в первый раз сталкивается с такой ситуацией. Поэтому это очень подробная запись, которую совершенно очевидным образом они собирались использовать в последствии. Потому что она не просто сохранилась в архиве, как отдельное дело, записанное в регистр. Оно было выделено оттуда в авторскую выборку, такой маленький учебничек для коллег о том, как быть с такими делами.
М. Родин: Правильно я понимаю, что до этого проблемы содомии решались вне правового поля и власти не считали нужным в это вмешиваться?
О. Тогоева: Мы об этом судить, к сожалению, не можем, потому что у нас просто недостаточно источников. Мы можем предположить, что поскольку в XIII в. во Франции (мы говорим только о Франции, потому что везде всё по разному) начали появляться упоминания в так называемых нормативных текстах о данном конкретном типе преступления, когда уже содомия является грехом не только в церковном понимании, но и светским правонарушением, значит чисто теоретически мы можем предположить, что и в XIII в. что-то происходило, какие-то дела они рассматривали и что-то об этом думали. Ничего хорошего они об этом, на самом деле, не думали. И нормы права очень мало изменились в отношении людей, которых признавали виновными в подобном типе преступлений. Их ждала смерть на костре.
Другое дело, что поскольку центральный суд страны явно не рассматривал ни одного такого дела до того момента, как у нас появляется эта запись, это значит, что для своего пользования они собирались его использовать в качестве прецедента, на который можно сослаться. Это дело не только осталось в архиве, но оно ещё было скопировано в очень любопытный документ, который являет собой авторскую выборку интересных дел с точки зрения секретаря суда. Это регистр в регистре. То есть небольшое сочиненьице, сборник дел, которые повторяются. Они есть и в основном регистре, и в этой маленькой выборке. И совершенно очевидно, что этой выборкой начинали пользоваться активнее всего. И там самые разные преступления описаны, и конкретные дела так же, но они все о разном.
М. Родин: Структурированы по разному?
О. Тогоева: Да. Они представляли, как нужно судьям себя вести, например, если у короля родился наследник. Это означает, что в этот день король может объявить амнистию и нужно выпустить на свободу определённое количество, а может быть всех, заключённых. Или, скажем, вот у нас ряд дел о предательстве короля. Как мы поступаем с предателями? Вот есть несколько дел, выписанных в этот отдельный сборничек. Как нужно эти дела рассматривать, какими словами описывать, какое наказание им уготовано. Или, скажем, подделка документов. Тоже отдельное дело. И так далее. И туда же включено одно конкретное дело о содомии. Или, скажем, одно конкретное дело о попытке навести порчу на представителей королевской семьи. Одно дело всего, но зато показательное. Как такое расследовать, какие вопросы задавать, каких свидетелей привлекать, что с этим делать в результате, как искать обвиняемых? Вот руководство к действию. И, видимо, им пользовались. У нас сохранилось всего на самом деле два таких сборника. Один от Парижского парламента и один от королевской тюрьмы Шатле. Который тоже подробно описывает определённые типы преступлений.
М. Родин: Как выявлять таких людей, как вести это дело и что им в итоге грозило?
О. Тогоева: Здесь, как с любым преступлением на сексуальной почве, никто не побежит на улицу докладывать. Все будут скрывать. Здесь вся надежда была на то, что либо кто-то придёт с доносом, либо найдётся какой-нибудь свидетель, которому кто-то что-то рассказал, и тогда судьи будут опираться на слухи. То есть мы говорим о том периоде времени, когда судебная процедура меняется до такой степени, что судья может лично возбудить уголовное расследование. Ему для этого не нужно, чтобы к нему в суд приходил истец, пострадавший или его родственник, или кто-то со стороны, друг семьи. Он может опереться на слухи. Сержант где-то в кабаке услышал, как рассказывают, что эти двое занимаются каким-то непотребством. И совершенно точно, что у них гомосексуальная связь.
М. Родин: Соответственно, в этом случае нет пострадавшего. Но, я так понимаю, судью это не волнует.
О. Тогоева: Судью это не волнует. Его другое интересует: раскрытие преступления. Раз он о нём узнал, он может действовать. Он может оправдать своё существование. Зарплату он за что-то получать должен. Во французском королевстве ещё полиции не существовало, поэтому с раскрываемостью преступлений дело обстояло скверно.
Что касается других преступлений, могла служанка донести. Это самое элементарное. За деньги, на что-нибудь польстившись. Мог обиженный кто-то рассказать. Если это супружеская измена, то очень часто подобные дела решались с помощью самосуда. И, скажем, обиженный любовник, которого кастрировали, мог явиться в суд. И он туда таки являлся.
М. Родин: Он за членовредительство подавал в суд?
О. Тогоева: Конечно. Вызывали в суд мужа неверной женщины, шло разбирательство, и он на этом разбирательстве сообщал, что он не просто так это учинил.
М. Родин: Встречный иск, получается?
О. Тогоева: Нет, это не встречный иск. Это защита.
М. Родин: И он получал оправдание?
О. Тогоева: Либо он получал оправдание, либо суд приговаривал его к наказанию. Но он мог подать прошение о помиловании, и мы об этих случаях знаем в основном из них. Мужей, которые кастрировали любовников своих супруг, на регулярной основе прощали, потому что это оскорбление чести. А для средневекового человека это очень важно. Причём не просто оскорбление чести. Он не плюнул в него, а в самом святом оскорбил. Потому что измена супруги ставит сразу под вопрос потомство этой семьи. Она-то всегда будет матерью своих детей. А вот будет ли её муж их отцом – это вопрос гораздо более интересный.
М. Родин: А это связано с наследством.
О. Тогоева: Наследство, титул. Даже без титула, не важно: это позор. Все соседи будут об этом судачить. И поэтому очень часто их прощали, и таким образом мы об этом узнаём.
М. Родин: А как должны были наказать мужа, который кастрировал любовника своей жены?
О. Тогоева: Здесь зависело от конкретного судьи, и вообще от конкретного суда. Какая у них была предыдущая практика, так мы и можем предполагать. По идее, за причинение физического ущерба следовало наказание вплоть до смертной казни. Особенно если человек совсем плох, болен. Вызывались врачи на освидетельствование несчастного, которого кастрировали. И в соответствии с его физическим состоянием смотрели, как можно наказать виновника. Могли присудить очень большой штраф с оплатой судебных издержек. И потом бы они до посинения судились на предмет того, что он всё не выплачивал и не выплачивал. Полно таких дел, когда мы узнаём об исходном процессе только потому, что ответчики и истцы всё продолжают на протяжении многих годов утрясать вопрос с выплатой компенсаций. Они всё время вновь и вновь обращаются в суд. И мы просто отматываем ленту в обратную сторону.
М. Родин: А что в итоге с любовником?
О. Тогоева: А с ним в результате ничего. Был один до бесконечности затянувшийся процесс, я его упоминаю даже в книжке, когда он подавал последовательно несколько раз жалобу, чтобы призвать обидчика к ответу. Обманутый муж по несколько раз вызывался в суд, предъявлял своё письмо о помиловании, которое ему выдали в королевской канцелярии. Процесс опять завершался ничем. И в результате этот кастрированный любовник так ни с чем и остался.
М. Родин: Ему за это никакой штраф не присуждался?
О. Тогоева: Ему – нет. У нас тут все потерпевшие.
М. Родин: А жена?
О. Тогоева: О жене вообще ни слова.
М. Родин: Она жива вообще?
О. Тогоева: Она осталась жива, но мы даже имени её не знаем. Это замечательная манера средневековых мужчин вести дела, не упоминая имени одного из фигурантов дела. Женщин по именам действительно очень редко называли. Их и в суде не так часто можно было встретить. Нет, речь шла только о деле между мужчинами. У нас есть муж и любовник. Жена по боку идёт. Что там с ней – мы вообще не знаем. Возможно, он её избил до полусмерти. Но не разводиться же с ней: это сложно, денег очень много стоит. Но зато в глазах соседей он выглядел так, как надо.
М. Родин: То есть тогда судьи оставляли наказание жены на усмотрение мужа?
О. Тогоева: Да. Этот вопрос так и не был разработан на протяжении всех Средних веков. Что он мог сделать? По идее, он мог её сослать в монастырь. Это очень распространённая практика. Если она уходила в монастырь, то формально считалось, что она умерла. Символически. И он мог развестись и жениться второй раз.
М. Родин: Другое дело, где замешана женщина, про проституцию. Как я понимаю, светские власти считали тело женщины не её принадлежностью, соответственно, не могла она распоряжаться им, как хотела.
О. Тогоева: По идее, чисто теоретически, да. Она должна была соблюдать невинность до выхода замуж. Более того, не просто быть невинной в физическом смысле этого слова, а иметь соответствующую репутацию такой девушки-колокольчика.
М. Родин: Были ли суды о том, что я женился, а она не невинна?
О. Тогоева: Нет, я такого не встречала. Зато много раз мне попадалась ситуация: жила-была девушка, вся из себя абсолютно приличная. И к ней начинал цепляться какой-нибудь парень. Может, он хотел за ней поухаживать таким интересным образом, но он её всячески оскорблял, обижал, приставал к ней на улице. В результате её братья или её отец, или неважно кто, или она сама, его били. Или убивали. И когда начиналось разбирательство, они говорили, что он репутацию нашей сестры\дочери\падчерицы портил и таким образом препятствовал тому, что в будущем она сможет выйти замуж и составить достойную брачную партию.
М. Родин: И их оправдывали?
О. Тогоева: Да. Потому что жизнь средневекового общества была замешана, во-первых, на репутации, во-вторых, на слухах. Это две совершенно взаимосвязанные вещи.
Что касается проституции, то, опять же, всё начиналось со слухов и с репутации. Стоило девушке с кем-то дольше обычного задержаться на улице, заговорить с незнакомым человеком, сходить в кабак, в таверну, не важно, может она к своей подружке шла, которая там служит официанткой, это уже пятно на репутации. И могли проституткой назвать почти любую, даже замужнюю, женщину. Она к себе водит гостей-мужчин. И не важно, что она замужняя супруга. Муж её ни в чём не обвиняет, зато соседи обвиняют: они её называют потаскухой.
От репутации один шаг до того, как она становится по-настоящему проституткой. Когда с ней не желают знаться. Если это замужняя женщина, муж её может выгнать. Если это незамужняя девушка, её могут не взять замуж. А она взрослый человек, ей нужно как-то устраивать свою жизнь. Куда она может пойти работать? Это кабак. Это практически то же самое, что публичный дом в очень большом числе случаев. Либо это панель: заведёт сутенёра, либо будет сама как-то перебиваться. Поэтому сам процесс превращения женщины в проститутку очень двоякий. Она может сделать это сознательно, но в большинстве случаев это случайность и стечение обстоятельств. Её изнасиловали, например. Всё, она не может выйти замуж. Все об этом знают. Как – не важно, слухи везде.
М. Родин: Причём если её изнасиловали, то, по логике, она ни в чём не виновата.
О. Тогоева: Она допустила это. Вот откуда растут корни современного представления о том, что женщина виновата сама. Они уже в Средние века были «сами виноваты» в том, что их насилуют. Она это допустила, значит, она виновна. А когда такая девица убивала своего насильника и не давала ему совершить своё гнусное дело, её оправдывали всегда. В подавляющем числе случаев, все дела, которые я видела, её всегда оправдывали. Потому что она себя защитила, сохранила себя, свою душу, своё тело и свою репутацию. Мы её прощаем и даём ей возможность выйти замуж и завести детей. Потому что если она его убила – это сделано правильно. Это самосуд, но он является законным.
М. Родин: А с самой проституцией что? Есть две крайности восприятия Средневековья: с одной стороны, знаменитые истории о Ваноцце Каттанеи, любовнице папы Александра VI, у которой был бордель и это всё известно.
О. Тогоева: Итальянские проститутки – это вообще особая тема абсолютно. У них там всё роскошно было. Что касается француженок, то у них всё попроще.
М. Родин: Тут важный момент: во-первых, нельзя говорить, что всё одинаково было в разные эпохи, во-вторых, в разных странах.
О. Тогоева: Я знаю лучше ситуацию с Францией, с Англией. Это очень похожие системы. Конечно, во-первых, два абсолютно разных подхода к самому явлению проституции. Одно – негативное, а другое – вполне даже положительное. Существовали разные категории проституток. Те, что в публичных домах, зарабатывают деньги. Их за это не судили. Они официально признаны принадлежащими к этой категории. Это нормально. Уже очень рано, с XIII в., даже средневековые богословы пишут, что если женщина зарабатывает своим телом и делает это правильно, в определённых обстоятельствах, условиях, публичный дом – это хорошо. Армейская проститутка – это тоже хорошо. Почему? Потому что солдаты тогда не занимаются мастурбацией и не вступают в гомосексуальные отношения. У них есть женщины, с которыми они удовлетворяют свои насущные потребности.
А вот женщины, которые шастают там, где не положено, в одиночку или со своим персональным сутенёром, которые принимают у себя на дому, сводни, старые женщины, которые продают своих родственниц, дочерей, племянниц, падчериц – это плохо. Это преступление. И за это наказывали очень жестоко.
М. Родин: А куртизанки?
О. Тогоева: Это отдельный совершенно сюжет. Они к проституции не имеют особого отношения, потому что у них есть один конкретный клиент. Он может поменяться, но он будет всё равно один.
А речь у нас шла о тех, кто ищет клиентов. В центре города нельзя искать клиентов. Вокруг королевского дворца, суда, Парижского парламента или в лондонском Сити нельзя этим заниматься. Если там кого-то находят, то их сразу арестовывают. Правда, наказания были, в принципе, мягкие. Это штрафы в основном. Либо, в случае рецидива, могли изгнать из города. Это не очень хорошо, потому что нужно найти себе новое место, встроиться в новое сообщество. Это сложно. Сообщества маленькие. Париж – самый большой город Европы XIV-XVвв., и если тебя изгнали из Парижа, то тебе сложно затеряться и куда-то приткнуться в другой город. Нужно какие-то связи иметь.
М. Родин: Я тут какое-то двоемыслие наблюдаю.
О. Тогоева: Да, я сразу и сказала: у нас парадокс такой, сложные отношения к этому явлению. И оно таким и сохранилось на протяжении всех Средних веков.
М. Родин: Такое исследование может нам дать структурную общую картину? Или этим можно заниматься бесконечно, и другой исследователь напишет другую книжку и покажет нам другое средневековое общество?
О. Тогоева: Это, конечно, будет другое Средневековье, это будет его собственная интерпретация источников и другая компоновка их. Больший упор на какие-то отдельные сюжеты и меньшее внимание к другим сюжетам, большее внимание к одному типу источников и меньшее к другим. Поэтому каждый раз оно живое, подвижное. Поэтому я и говорю, что не нужно воспринимать каждую новую книгу как последнее слово в изучении истории. Любая концепция может быть пересмотрена за исключением каких-то фактов политической истории, о которых мы знаем, что они были и с этим ничего не сделаешь. А их интерпретация может быть всегда сугубо индивидуальной.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий