СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВ В «РОДИНЕ СЛОНОВ»

Откуда взялись те самые «китайские рыцари»? Как упадок городов, административной системы и экономики мог сочетаться с расцветом буддизма? Насколько сильно своему внешнему виду, национальной кухне и культуре китайцы обязаны кочевникам и Шестнадцати государствам пяти варварских племён?

Обсуждаем период «почти европейского Средневековья» в Китае с кандидатом исторических наук, ведущим научным сотрудником Отдела Китая Института востоковедения РАН, заведующим сектором древней и средневековой истории Китая Сергеем Викторовичем Дмитриевым.

Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, старшим научным сотрудником Отдела Китая Института востоковедения РАН, заведующим сектором древней и средневековой истории Китая Сергеем Викторовичем Дмитриевым.

Сергей Дмитриев – специалист по древней и средневековой истории Китая. В частности, занимается изучением градостроительства империи Хань, культуры и взаимоотношений Поднебесной с кочевниками. Неоднократный герой наших программ. Рассказывал о древнекитайском урбанизме, Великой китайской стене и столицах Монгольской империи.

М. Родин: Не так давно у нас вышла программа с Леонидом Бобровым, который рассказывал, как впервые в Евразии, в Китае, возникла тяжёлая кавалерия, как результат смешения стратегии и опыта кочевников и ремесленной базы земледельческой цивилизации. Но что стояло за этим появлением «рыцарства» в социальном и политическом смысле? Насколько дорого Китаю обошлось завоевание кочевников? Именно об этом сегодня расскажет нам Сергей Дмитриев. Если вам кажется, что вы совсем ничего не знаете про это настоящее Средневековье в Китае, то вы заблуждаетесь. Во многом именно в это время сформировался привычный нам облик Китая. Даже история Мулан, наверняка известная вам по диснеевским мультикам, возникла именно в этот период.

Как так получилось, что кочевники вдруг впервые в истории захватили настолько значительную часть Китая, что стали считаться одной из правящих династий?

С. Дмитриев: Мы кое-что знаем о вторжениях кочевников в Китай ещё в доимперские времена. Во времена Чжоу упоминаются, например, некие сяньюни, про которых совсем ничего непонятно. Они доходили временами до центральных столичных областей, где их удавалось останавливать. Есть даже некоторые государства. Например, в Хэбэе, недалеко от современного Пекина, было государство Чжуншань, которое традиционно считалось основанным некими белыми ди. Правда, археология этого не показывает. То ли они успели совсем китаизироваться, то ли это не совсем правда. Но, даже если это так, это были маленькие кусочки.

Но в Ките никогда не происходило такого беспорядка, как мы наблюдаем приблизительно с конца II до конца VI века, особенно с конца II до приблизительно начала V-го. Это время, которое в в общем стремящейся к порядку истории Китая, пожалуй, единственное, когда есть несколько веков подряд, которые очень хочется сравнить с классическим европейским ранним Средневековьем. Это может во многом объяснять то, что впервые в истории, по крайней мере, из того, что мы знаем, кочевники сумели добиться настолько оглушительных успехов, что повлияло не только на историю Китая, но и как коллега Бобров недавно у вас рассказывал, повлияло и на историю всего мира.

М. Родин: Мне кажется, нужно понимать, насколько табгачи, этот протомонгольский народ вообще был своим, насколько он был неожиданен. Мне кажется, это полезно понимать.

С. Дмитриев: Тоба, или табгачи, входили в союз, который историки называют сяньбэй. Что это слово значит, мы совершенно не знаем. Так же, как, видимо, и хунна, сяньби были крайне разношёрстной публикой. Там были какие-то протомонгольские, какие-то прототюркские народы, и, наверное, даже не только они. Тоба входили в состав этих сяньби. Они известны нам с самого начала III века.

Что касается самих сяньби, то с ними контактировали ещё при Восточной Хань, когда они постепенно стали теснить своих бывших хозяев сюнну, или хунна, и в итоге сыграли довольно важную роль в том, что во II веке н.э. хунна вынуждены были частично уйти на Алтай и потом далее на запад, где они, набрав много кого с собой, стали гуннами, а часть стала федератами Восточной Хань и пошла по пути китаизации.  Так что, в принципе, это были народы хорошо знакомые. Правда, это ни в коей мере не связанные с китайцами как таковыми классические степняки.

Но мне кажется, что прежде, чем говорить про табгачей, было бы правильно немного разобраться с тем, как же получилось так, что Восточная Хань, которая была одной из четырёх крупнейших империй, между которыми делился Старый Свет во II веке, снабжавшей шёлком Римскую империю, потерпела крушение в течение нескольких десятилетий, которое стало самой яркой угрозой китайской цивилизации как таковой. По крайней мере из тех, что отразились в источниках. Мне кажется, стоит покопать поглубже. Как вы думаете?

М. Родин: Я думаю, что да.

С. Дмитриев: Если вы посмотрите в учебники, то там будет сказано, что империя Хань пала в 220 году. Но на самом деле это не вполне верно. Потому что уже со 184 года, когда вспыхивает восстание «Жёлтых повязок», это практически тень былой себя. В последние 40 лет Хань – это империя, существующая больше на бумаге (в это время бумага уже была), чем на самом деле. Потому что практически центральная власть уже ничего не контролирует. Везде правят губернаторы, и вообще каждый, кто может, завоёвывает себе кусочек. Это заканчивается в 220 году, когда умирает самый крупный из военных деятелей, Цао Цао, и его сын Цао Пи перестаёт, в отличие от отца, формально поддерживать статус ханьского императора, заставляет его отречься от престола, и провозглашает себя императором нового государства Вэй. Между прочим, так назывался потом и наш главный герой, государство табгачей. Тут никакой особой связи нет, кроме географии.

С этого момента начинается Троецарствие, которое длится с 220 по 280 год. В принципе, к этому времени даже больше порядка, чем в 190-х годах, потому что Восточная Азия в это время делится на +- три основных государства, которые друг с другом воюют. Но это был не такой хаос, как в конце Хань.

Обычно во всяких учебниках, особенно у нас, именно с Троецарствия начинают историю Средних веков в Китае. Но это довольно спорный момент. Как мы с вами сегодня поймём, в Китае вообще очень короткий промежуток времени может называться «Средними веками». В основном критерий начала средневековой истории Китая с Троецарствия просто связан с тем, что рушится империя, которая вроде как Рим.

Но если мы посмотрим, что творится в головах, то все главные персонажи эпохи Троецарствия ещё не поняли, что Хань кончилась. И каждый из них мнит себя тем, кто сохраняет ханьские традиции. Одно из этих государств называет себя Хань, и там правит довольно сомнительный, но всё-таки потомок правящей династии Лю. Даже по некоторым аспектам культуры типа погребального обряда это ещё время имперской инерции.

А заканчивается это в 280 году немножко другими людьми. Дело в том, что с 249 года в северном государстве Вэй, где правит Цао, к власти приходит род Сыма. На протяжении нескольких поколений они правили от имени императоров. Это уникальный пример в истории Китая. То, что в Японии потом стало нормой – в Китае этого почти никогда не было. Бывали временщики. Но Сыма – единственные, кто смог передавать эту власть из поколения в поколение. В 265 году уже внук Сыма И, который первый стал таким де-факто правителем, решает с этим покончить, низлагает последнего императора из дома Цао, и начинается история новой империи Цзинь, которая незадолго до этого в 263 году ликвидирует юго-западное государство Хань (или Шу Хань), а в 280-м – юго-восточное У. И на этом Троецарствие заканчивается. И всем кажется, что мир удалось собрать заново.

Однако оказывается, что политическое единство – наименее важный фактор. Цзиньский император провёл реформы с раздачей земель, с постройкой государственных амбаров, которые должны были предотвращать спекуляции зерном, голод и разорение крестьян. Но то, что получалось во времена Хань, совершенно не получается в этот раз. Потому что за сто лет, которые произошли с восстания «Жёлтых повязок», была, видимо, абсолютно ликвидирована система управления. Бюрократия и в Восточной-то Хань была похуже, чем в Западной, но после восстания «Жёлтых повязок» она деградировала очень быстро. Поэтому происходит то, что мы видим в раннесредневековой Европе, когда король и даже император часто может всё, что угодно хотеть, но у него нет рычагов, чтобы это сделать.

В 290 году первый император Цзинь умирает и оставляет престол своему сыну, который, видимо, не способен править. И с 291 по 306 год происходит первый крайне хаотический период, который отражается очень ярко в источниках: так называемый мятеж восьми ванов. Это борьба разных линий дома Сыма за влияние на этого бессильного императора. Дом Сыма в это время практически контролирует заметную часть земель. Поэтому это классическая феодальная война удельных правителей. Их силы примерно равны. И многие из них начинают привлекать на свою сторону всякого рода степняков. С одной стороны, это продолжает разорение страны, угасание городской жизни и правильной организации. А с другой стороны, степняки понимают, что по факту нет никакой силы, способной их остановить. Именно с этой неудачной замятни, которая стала следствием всяких династических неприятностей, и начинается господство кочевников, про которое мы с вами начали говорить.

Забавно, что первый шаг делают далеко не самые степные степняки, а те самые хунна, которые в это время на протяжении полутора сотен лет являлись федератами Хань. Они жили на границе. Было много княжеств, во главе которых стоял якобы шаньюй. Они довольно китаизированы, особенно знать. Они учатся в столице. Один из таких шаньюев – Лю Юань. Его предкам когда-то была дана императорская фамилия Лю в знак признания за заслуги и послушание. Он начинает войну. Что характерно, он называет своё государство Хань. Он считает, что эта фамилия у него совершенно настоящая. И именно этот сюнну, пусть и очень китаизированный, берёт на себя возрождение нормальной империи. По крайней мере, пытается это сделать.

М. Родин: Что такое китаизированный сюнну? Как они жили?

С. Дмитриев: Это время, к сожалению, одно из самых непростых с точки зрения освещения источниками. Почти все стандартные истории про это время написаны лет через триста в лучшем случае. Как всегда, там много имён и дат походов, но ел ли он руками или умел пользоваться палочками – про это ничего нет.

М. Родин: Жил ли он в городе, или за пределами в шатре?

С. Дмитриев: Сюннуская аристократия была в это время уже китаизирована в том числе по привычкам. Я думаю, что он уже был дворцовый человек. Но при этом он опирался на более простых соотечественников, которые были в меньшей степени китаизированы, поэтому в какой-то степени сохраняли военное преимущество кочевников перед оседлыми. Хотя я думаю, что по сравнению с теми сюнну, которые в это время выдвигались в сторону Европы, или сяньбийцами в степи они были так себе кочевниками. Особенно аристократия. Думаю, они по языку и по привычкам скорее были ближе к Китаю. Настолько, что, выбирая легитимацию, он вспоминает не какого-нибудь Модэ, а всерьёз верит, что он наследник Хань. Одним из первых указов он даже дал посмертный титул последнему правителю государства Шу Хань из Троецарствия. Он признал эту линию легитимной и считал себя наследником этой части Троецарствия.

В 304 году он начинает свой поход, а к 316-му уже его сын берёт Лоян, а затем Чанъань и ликвидирует империю Цзинь, которая казалась прочной и никем не оспариваемой преемницей Хань. Это первый шаг вхождения в тот период, о котором мы с вами говорим. Цзинь кончается. Один из немногочисленных принцев, который оказался на юге, Сыма Жуй, провозглашает себя императором в 318 году и провозглашает своей столицей Цзянькан, нынешний Нанкин. Это впервые в истории, когда столица единственного китайского царства перемещается из бассейна Хуанхэ в бассейн Янцзы. И оказывается, что та Цзинь, которая была, была Западной Цзинь, а эту называют Восточной. Естественно, это придумка более поздних историков, чтобы не запутаться. Любопытно, что они выбирают антитезы «запад» и «восток». Конечно, Нанкин восточнее, чем Чанъань, но главное, что он южнее. И было бы нагляднее говорить про северную и южную Цзинь. Но что есть, то есть.

Это, действительно, эпохальный момент, когда китайское государство, как таковое, откатывается на юг. Когда мы сейчас это говорим, глядя на современный Китай, это звучит не так страшно, потому что южный Китай более населён и более развит, чем северный. Но тогда к югу от Янцзы находились довольно неисследованные и неосвоенные земли, которые да, были включены в состав империи ещё при Цинь Шихуане, но за прошедшие с тех пор пятьсот лет китаизация шла не слишком быстро. Поэтому это как перенос столицы Российской империи за Урал. Это было бегство исключительно катастрофическое, и всем это было понятно.

А север, который в то время был Китаем, как таковым, остаётся кочевникам. Потому что после того, как калиточку открывают полукитаизированные сюнну, в неё врываются уже настоящие степняки, которые включают Китай в Степь. И там начинается делёжка новой добычи, исключительно яркая, насыщенная и трудно запоминаемая. В Китае этот период называется «Восточная Цзинь и шестнадцать государств пяти северных племён». Причём поскольку часть государств, которые там друг друга пожирали, были китайскими, то, если считать их, племён, которые участвовали во всей это куролесии, было семь, а государств – девятнадцать. Так что всё ещё хуже, чем в этом уже достаточно жутком, особенно если воспринимать это как тему к экзаменационному билету, названии.

М. Родин: Здесь появляются сяньби. Вы их называете настоящими степняками. Насколько они были включены в китайскую жизнь и насколько они были китаизированы?

С. Дмитриев: Судя по всему, поначалу практически нинасколько. Они примерно на протяжении ста лет контактировали с китайцами дипломатически, контактировали с ними на пограничных рынках, но, видимо, не более того. То есть они не более китаизированы, чем монголы XII века. Они слышали, что что-то там к югу есть, но очень приблизительно. Никто из них, я думаю, китайского не знал и не стремился знать. И даже степень понимания, кто такие оседлые люди и как с ними контактировать, была на довольно низком уровне.

Надо сказать, что помимо сяньби среди северных племён были ещё ди, цяны и ба-ди, которые, скорее всего, имеют отношение к истории тибетцев. Это какие-то прото-тибетцы. Самым загадочным из этих племён, которое в 319 году сменяет в качестве лидеров региона сюнну, были цзе. Они основывают государство Поздняя Чжао. Цзе большинством учёных считаются носителями языка енисейской семьи, единственным живым языком которой сейчас остался кетский язык в низовьях Енисея. Кетов осталась тысяча с чем-то человек, а на языке говорит почти никто. Цзе и кеты – видимо, родственные народы. То есть прежде, чем оказаться на Енисее, они в какой-то момент были в Китае и даже сумели создать довольно яркую империю.

Про которую стоит помнить хотя бы потому, что это было первое государство на территории Китая, официальной религией которого был объявлен буддизм. Если говорить о том, чем этот период был важен для китайской истории в целом, то помимо аспекта, который был отражён в передаче с коллегой Бобровым, это было время, когда буддизм сумел стать из религии иноземной религией китайской. И, может быть, если бы не было всей этой мясорубки, то он не стал бы в Китае тем, чем он стал. Эти вчерашние степняки имели гораздо большие контакты с Центральной Азией, чем китайцы, и не были связаны никакими китайскими шорами. В эдикте императора Поздней Чжао, в котором он объявил о принятии буддизма, было напрямую сформулировано, что мы здесь иноземцы, буддизм – религия иноземцев, поэтому мы должны её принять.

М. Родин: Как политически получилось, что совсем некитаизированные сяньби сумели завоевать эту огромную территорию и легитимизироваться там? Можно ли это сравнить со Средними веками в Европе?

С. Дмитриев: Как известно, можно завоевать Поднебесную, сидя на коне. Были сомнения, как ей потом управлять. Большую проблему составляли не китайцы, а другие претенденты. Потому что значительная часть этой истории – борьба одних кочевых государств на территории северного Китая с другими. А местное население не воспринималось, как серьёзный военный противник.

Что касается управления, то, во-первых, надо сказать, что на протяжении первых десятилетий, видимо, для большинства государств вопрос управления даже не стоял. Они слишком недолго существовали. Та же Поздняя Чжао просуществовала с 319 по 351 год. Потом лет 25 даже трудно выделить, кто там самый заметный.

Первое из этих государств, которое сумело объединить практически весь северный Китай и даже дойти до Кашгара – это Ранняя Цинь. Она просуществовала с 376 по 394 г. Причём с 383-го, когда они собрали циклопическую армию, атаковали юг и были разбиты, начинается процесс распада этой империи.

Я к тому, что это настолько недолговечные государственные образования, что, пожалуй, первые, перед кем встал вопрос, а как этим всем надо управлять не только войной, были те самые табгачи, которые приходят к власти на руинах Ранней Цинь в конце IV-начале V века. Когда они к 420-м годам завоёвывают практически весь северный Китай, тогда, когда становится понятно, что они избавились от конкурентов и могут как-то выдохнуть, они начинают думать, как всем этим управлять.

И, может быть, поэтому довольно симптоматично, что именно они ещё через несколько десятилетий выбирают путь полной китаизации. Все прочие кочевые империи в Китае, которые мы знаем, всегда во многом понимали неизбежность китаизации, но старались оставить какие-то барьеры, пусть искусственные, между главным этносом и китайцами. Табгачи в самом конце V века эти барьеры, наоборот, специально разрушают. С 483 года принцы крови могли жениться только на китаянках. С 494-го столица переносится в Лоян. В 496-м фамилия правящего дома Тоба заменяется на Юань. Юань – это самый-самый китайский знак. Он в описании первой гексаграммы «Книги Перемен» фигурирует. Это значит «древний», «изначальный». Между прочим, не исключено, что когда в XIII веке Хубилай думал, как переименовать своё государство, он выбрал этот самый юань во многом именно потому, что когда-то так сделали табгачи. Может быть, это в голове у него было. Помимо фамилии императорского дома, меняются фамилии 109 главных сяньбийских кланов, которые входили в империю табгачей. И при дворе запрещается сяньбийский язык.

После этого буквально через 30 лет эта империя рушится. Но тем не менее это их ответ на ваш вопрос. Они поняли, что если они хотят не завоёвывать Китай, а им управлять, то другого варианта, кроме как стать китайцами, видимо, нет.

Причём это всё не так просто, как выглядит. Потому что к тому моменту, как не странно, видимо, в гораздо большей степени китайцы, а особенно северокитайская аристократия, приближаются к степнякам, чем степняки к китайцам. То есть не китаизация табгачей происходит, а скорее табгачизация северокитайской аристократии. В частности, они активно служат в войсках, практически ничем не отличаются с точки зрения мастерства верховой езды и стрельбы из лука.

Есть совершенно замечательные истории, которые мне напоминают раннесредневековые европейские. Например, на самом последнем этапе покровителем правящей династии становится некто Гао Хуань, 100% китаец. Но при этом он всячески это отрицал, говорил почти исключительно по-сяньбийски, несмотря на то что это формально было запрещено. Из сохранившихся речей есть такая замечательная, которую он произнёс перед солдатами:

«Те, кто говорит по-китайски – всего лишь слуги и собаки! Наше дело – просто сражаться и защищать нашу империю!»

То есть он был китайцем, который был большим сяньбийцем, чем сяньбийцы. И таких на самом деле было довольно много. Когда мы говорим, что табгачи Вэй выбрали путь китаизации – это не надо воспринимать, словно они были готовы надеть шёлковые халаты, отпустить длинные ногти на руках и сидеть, как сунские бюрократы, перелистывать Конфуция. Это не совсем так. Потому что в тот момент и китайцы были гораздо ближе к Степи, чем это было потом.

Но тем не менее правители тоба решили, что единственный их шанс здесь задержаться подольше – это стать китайцами. Но, видимо, это решение было неверным.

М. Родин: А как вообще всё общество жило? Мы говорим, что этот период похож на раннее европейское Средневековье. В чём это проявлялось?

С. Дмитриев: В истории Китая было не так уж много периодов, когда народом совсем никто не занимался. Всё-таки всегда считалось необходимым как-то управлять и опекать. Это, видимо, был из тех периодов, когда народ не интересовал абсолютно никого. Впервые, наверное, о нём вспоминают в 485 году, когда табгачи проводят вполне китайскую реформу, когда каждый желающий может получить землю в обмен на обязательство выплачивать что-то типа 1/8 урожая в качестве налога и нести воинскую повинность. Заселяется целина.

Причём, кажется, это было единственное время в истории Китая, когда пустующие брошенные земли находились не на севере, а к югу от Хуанхэ, потому что это территории, где были самые ожесточённые столкновения между севером и югом. А главное – это были места, откуда китайцы пытались бежать на юг. Это очень важный период в истории китаизации южного Китая, поскольку сотни тысяч, а может быть даже и миллионы крестьян бежали в Цзинь, а потом в сменившие её южные китайские империи. Просто потому, что на севере было, конечно, интересно, если ты аристократ и воин: там были разные перспективы карьеры в том числе для китайцев. Но крестьянину там было, видимо, особенно вредно для здоровья быть. Крестьянин крайне редко бросает свою землю, потому что это вся его жизнь. Но это было время, когда в местах, которые были относительно близко от южных территорий, каждый год тысячи крестьян бежали на юг, просто чтобы спастись.

При том, что на юге не существовало эффективной системы их приёма, ассимиляции, выдачи земли и прочего. Их там ждали конфликты с южными некитайскими народами, с такими же беглыми китайцами, которые прибежали на несколько лет раньше. Но всё равно это было лучше, чем оставаться на севере. Где особенно до середины-конца V века, видимо, жизнь китайца не стоила совсем нисколько.

Это мне напоминает историю первых веков после распада Римской империи, когда, видимо, идея о том, что о людях надо заботиться, и вообще ими как-то управлять, а не только набегать и что-то с них собирать, была правителям не очень понятна.

М. Родин: А как было устроено управление административно? Когда мы говорим про Средневековье, мы чаще всего имеем в виду феодализм. А здесь как всё было?

С. Дмитриев: Здесь ничего такого не случилось. К феодализму, как ни странно, ближе всего наверное была Цзинь, о которой мы говорили в начале, с конца III-го до начала IV века, когда 2/3 или 3/4 территории принадлежало разным ветвям правящего дома Сыма. Они управляли ими, не желая признавать даже императорскую власть.

Для ситуации с начала IV-го примерно до середины V века про управление говорить трудно, потому что там идёт невероятная чехарда сменяющих друг друга государств. Но когда в начале V века табгачи создали свою Вэй, которую мы называем Северная Вэй, чтобы не запутаться, они постепенно стабилизировали ситуацию, и, если я правильно понимаю, у нас особо нет оснований считать, что они решили вопрос управления по какому-то удельному порядку. Не то, чтобы государство было разделено между ветками правящего дома. Да, существовало 109 сяньбийских родов, которые входили в это государство. Они, видимо, имели какие-то поместья. Но всё-таки, видимо, это были именно поместья, а не уделы.

И, когда они начали заниматься вопросами управления, то выбрали китайскую схему с какой-никакой централизованной бюрократией. Другое дело, что это была скорее имитация. Потому что никаких кадров у них практически не было. Но всё равно мы знаем, что если на начало V века у тоба всего два процента чиновников было китайцами, то уже к середине века, по-моему, это количество достигло четверти. А если говорить о правителях областей, то 40% из них было китайцами. И если вы опираетесь на китайские кадры, то они управляют так, как они привыкли. Хотя к тому времени уже даже сами китайцы, видимо, не очень себе представляли, как работает настоящая бюрократия. Но они пытались как-то её имитировать.

М. Родин: Мы говорили с Леонидом Бобровым о зарождении тяжёлой конницы. Мы понимаем, что это дорогостоящая штука, которая за собой тащит большой социальный шлейф. Как это было устроено здесь? Откуда они брались? Кто их обеспечивал?

С. Дмитриев: Если я правильно понимаю, у нас об этом не особенно есть хорошие данные. Я думаю, это была система поместий за службу. Сяньбийцы и те китайцы, которые были наиболее пригодны к воинской службе, получали поместья, возможно, даже с прикреплёнными крестьянами. Я думаю, что при таком невысоком уровне организации управления у них бы не хватило инфраструктуры для того, чтобы централизованно собирать зерно, условно, с крестьян, а потом раздавать его в качестве пайка. Тем более, зерно быстро съедается по мере перевозки теми же быками, которые его везут.

Я, честно говоря, думаю, что ещё здесь должен был быть эффект, связанный с очень богатой добычей. Захватив почти весь северный Китай, тоба получили очень большую добычу. Я думаю, что это на какой-то момент освобождало их от необходимости организовывать какую-то правильную систему управления, потому что долгое время они могли снабжать за счёт захваченных богатств. И, может быть, каких-то реквизиций у населения. Мы знаем, что за это время города, которые в Восточную Хань чувствовали себя неплохо, практически перестали существовать. К тому времени, когда в конце VI века начинается возрождение централизованных китайских империй, в формально продолжавшей оставаться столицей Чанъани население сократилось до нескольких сотен человек. Это просто были огромные руины. В итоге основатель империи Суй Ян Цзянь, который объединил север и юг Китая, начинает строительство новой столицы примерно в пяти километрах от Чанъани, потому что старую уже нет смысла восстанавливать: легче построить новую. Понятно, что города деградируют и просто когда рушится правильное управление и снабжение. Но я думаю, что для кочевников реквизиции, как способ финансирования своего аппарата – это нормально. И, конечно, города в этой ситуации – самая удобная мишень.

М. Родин: Получается, власть кочевников привела к деградации культуры в принципе и её глобальному изменению.

С. Дмитриев: Да. Это был, пожалуй, самый серьёзный удар по китайской культуре за всё время её существования. На севере заметно сократилось китайское население. Ещё оно очень сильно ономадилось. Мы видим следы этого вплоть до примерно Х века. На севере многие китайцы жили в юртах. Кочевая утварь, кочевые привычки. С этого времени окончательно в одежде закрепляются штаны, которые до этого были только атрибутом профессиональных всадников, и больше уже не уходят. Если бы Конфуцию сказали, что его потомки будут ходить в штанах, он бы и учить никого не стал, а просто сел на синего быка, как Лао Цзы, и уехал бы на запад, потому что понятно, что здесь ничего хорошего не будет.

Почти на протяжении всей Тан, то есть до начала Х века, сохраняется страсть ко всяким кочевым развлечениям типа конного поло, степным одеждам. У аристократии в большей степени, у крестьян – в меньшей. Многие танские императоры жили в юртах и принимали в юртах послов.

И даже в кулинарии поздне-древние и раннесредневековые традиции, которые предполагали, что китайцы по возможности едят практически сырые продукты (то, что сохранилось в японской традиционной кухне), мол, только варвары всё варят-жарят, а у нас достаточно вкусные продукты, которые мы употребляем, как есть, как раз в это время это начинают отмирать. Это первыми перенимают аристократы, которые гораздо глубже погружаются в степную культуру. Дольше сопротивляется этому нововведению простонародье. Но и они где-то к 1000-му году отказываются от старых привычек и тоже начинают всё жарить-варить. Появляется вок, появляется обыкновение всё порезать мелкими кусочками и быстро обжарить – та китайская кухня, которая гораздо ближе к тому, что мы привыкли сейчас.

То есть действительно произошли очень серьёзные изменения. Тут можно легко строить модели, что если бы что-то повернулось чуть хуже, то, возможно, вектор развития китайской цивилизации мог измениться.

Казалось бы, можно сказать, что китайскую культуру уберегли сохранившиеся на юге в долине Янцзы китайские империи. На самом деле, это только частично так. Кое-что они уберегли. Но объединение Китая произошло с севера. Именно северные китайские элиты, которые плоть от плоти степной культуры, в итоге нашли в себе силы не только избавиться от кочевников, но и объединить Китай вновь.

М. Родин: С Леонидом Бобровым мы говорили о том, что для кочевой культуры этот период был большим шагом вперёд, потому что объединилась военная стратегия кочевников и технологическая база земледельческой цивилизации.

С. Дмитриев: Да. Прежде всего ремесленные мощности, оставшиеся ещё от Хань.

М. Родин: Как они существовали, как они были организованы?

С. Дмитриев: Я думаю, они существовали плохо и в общем очень быстро деградировали. Но всё равно это было невероятно круто по степным масштабам. Даже разваливающиеся городское хозяйство и ремесленная организация всё равно были гораздо мощнее и могли дать несравнимо больше, чем всё, что было в степи.

Несмотря на то, что ремесленная база была нужна новым хозяевам, они не могли поддержать её на том уровне, на котором она была в конце Хань и на который она возвратилась в VI-VII веках. Без крупных городов не может быть хорошего ремесла.

Но учитывая, что кочевые и паракочевые армии государств севера Китая были сравнительно невелики, то чтобы вооружить их даже по первому классу этой базы хватало.

М. Родин: Но при этом мы всё равно говорим как минимум о расцвете буддийской культуры. Расскажите про это.

С. Дмитриев: По легенде, буддизм в Китай приходит в середине I века. С точки зрения очевидных знаний – во II веке. Но на протяжении всего конца Хань это по-прежнему религия иноземная, которую терпят, но в общем она никого особенно не интересует.

Правда, мы знаем, что во время Троецарствия в Цзянси фиксируется некое буддийское государство. Там был какой-то местный лидер, который поставил огромную статую Будды и всем раздавал еду за то, что они станут его поданными. Это интересно, потому что показывает, что какие-то ростки интереса к буддизму были даже достаточно далеко от Шёлкового пути.

Но всё главное случается благодаря приходу кочевников. Они не были связаны китайской культурой. Для них приём буддизма был возможностью приобщиться к чему-то яркому. Цзесцы (протокеты) приняли буддизм первыми: их уговорил выходец из Кучара Фотуден, который вызвал в чаше хана сияющий голубой лотос.

Это была возможность принять что-то новое, при этом не китайское. Потому что, я думаю, эти ребята ко всему китайскому относились довольно-таки с презрением, потому что они только что всё это растоптали конями. И должно было пройти много времени, прежде чем они хотя бы теоретически задумались, а не стоит ли что-то из этого воспринять.

Это время, когда буддизм становится государственной религией этих государств. Но также он начинает быть интересным для самих китайцев. Мне кажется, потому, что это время воспринималось, как конец истории. Империя Хань, кажется, была единственной империей в истории Китая, которая считала, что она никогда не падёт. Потом в Китае обязательно формулировали, что то, что расцветает, обязательно упадёт, и никакая империя не будет вечной. Это один из важных принципов китайской картины мира. А все ханьские памятники говорят о том, что достигнут зенит, и счастье будет продолжаться всегда. Когда это «всегда» внезапно закончилось, то, видимо, для большого количества китайцев возник вопрос: а правильно ли мы верили? Все старые ответы, которые давало конфуцианство и даосизм, оказались неинтересными. И в этой ситуации как раз буддизм, как яркая миссионерская религия, получила очень мощный шанс на принятие.

У Фотудена, который обратил цзе, был ученик Даоань, который был китайцем. Он начал активно переводить важнейшие буддийские тексты на китайский. Кое-что уже было сделано при Восточной Хань. Но здесь это было сделано на более широкую ногу. Конечно, главное – это совершенно эпическая фигура Кумарадживы, который тоже родился в Кучаре от отца-индийца и местной принцессы. Учился в Кашмире. И к 30-ти с чем-то годам стал настолько известен, что ещё Ранняя Цинь начала вести переговоры, чтобы им завладеть. А поскольку никто не хотел его отпускать, то был послан специальный отряд во главе с полководцем Люй Гуаном для того, чтобы им завладеть. Но пока он шёл, Ранняя Цинь пала. И Люй Гуан его захватил. Но он буддистом не был. Поэтому он привёз его в Дуньхуан в качестве ценного актива.

И даже приезд Кумарадживы в Дуньхуан описан в сказочных тонах: он ехал на чудесном коне, который избегал опасных троп, находил воду (надо было пройти через пустыню). И когда он дошёл до Шачжоу, а это первый китайский город на Шёлковом пути, если идти с запада, то этот конь с чувством выполненного долга скончался, и Кумараджива поставил в честь него ступу, которая, много раз перестроенная, там стоит до сих пор. Как мы помним, первый буддийский монастырь в Китае, который был основан ещё при Восточной Хань, называется Монастырём Белой Лошади. И, видимо, легенда о лошади была популярна настолько, что кто-то где-то её отразил. То ли рассказ о Кумарадживе отразил это название, то ли наоборот, когда придумывали эту историю буддизма при Восточной Хань, то это каким-то образом было отзеркалено.

Так или иначе, в Шачжоу он прожил несколько лет, выучил китайский язык. И потом следующее государство, Поздняя Цинь, которая, как и Ранняя Цинь, была прототибетская, отправило армию против Люй Гуана. И опять Кумараджива был захвачен, но с большим почётом привезён в Чанъань. Ему был дан впервые в истории Китая титул государственного наставника, который потом, например, Хубилай даст своему учителю Пагба-ламе, который тоже его обратил в буддизм.

При нём начинается история распространения буддизма в Поздней Цинь. Если Поздняя Чжао – это первое государство, где буддизм – это государственная религия, то Поздняя Цинь – это, видимо, было первое государство на территории Китая, где большинство населения было буддистами.

Кумараджива на очень широкую ногу поставил переводы. Это так называемая вторая эра переводов, которая гораздо более продуктивна, чем первая. И почти все главные тексты «Махаяны» Кумараджива перевёл сам. Это «Лотосовая сутра», и «Вималакирти нирдеша», и «Сутра Амитабхи». И ещё он много кого подготовил.

Тогда же появляется первая история паломничества. Это путешествие Фасяня 399-412 гг. Это китайский паломник, который более десяти лет провёл в Индии. Такой прото-Сюаньцзан, который тоже привёз огромное количество историй про Индию, написал книгу про буддийские государства, привёз тексты. Любопытно, что он возвращался через Цейлон и Яву и, видимо, пытался высадиться в Гуаньчжоу, чтобы попасть в южные китайские империи. Но его корабль отнесло в Шаньдун. Поэтому его путешествие больше повлияло на буддизм на севере.

При этом это всё влияло не только на север, но и на юг. Например, ученик Даоаня и корреспондент Кумарадживы, которого звали Хуэйюань, с севера бежал на юг и основал первый крупный монастырь в южном Китае, Дунлинсы, стал первым патриархом школы Чистой земли, проповедовал культ Амитабхи. И был настолько влиятелен, что даже известно, что он написал текст, который назывался «Рассуждение о том, почему шраманы (буддийские монахи) таковы, что не почитают царей». Напоминает европейские споры о том, кто главнее: папа или император. Постепенно даже в южных китайских империях среди элит становится довольно много буддистов.

Что касается массового распространения, то большую роль играет появление чань, которое происходит в конце V века, как раз при табгачах. Когда в Хэнань приходит выходец из южной Индии Бодхидхарма и девять лет медитирует на горе Суншань. А потом, закончив медитацию и достигнув просветления, он то ли основывает всем известный монастырь Шаолинь, то ли он был основан незадолго до того, когда всех привлекал этот отшельник, который сидел в пещере настолько неподвижно, что даже его тень отразилась на стенке.

Он предлагает совершенно новый подход к буддизму, который до этого нигде не предлагался. Он оказывается очень подходящим к китайским реалиям. Дело в том, что практически все остальные варианты тогдашнего буддизма довольно интеллектуалистские. Это как современный тибетский буддизм, где вы 25 лет должны учиться в монастыре, чтобы хоть что-то понимать. Нужно читать и знать наизусть километры текстов, уметь о них дискутировать. Это очень замечательно, но многим трудно. Поэтому важным было предложение Бодхидхармы, который говорил, что сутры – это, конечно, неплохо, но человек – сам сутра. Главное – просто медитировать, ожидать, что Будда пошлёт просветление, и всё придёт. Представляете, какое впечатление должна была производить на китайских крестьян история, скажем, про шестого патриарха чань Хуэйнэна, который был неграмотным человеком, а потом, после медитации, не только понял, как жить дальше, но и сразу научился читать и писать. Причём речь идёт о сразу тысячах китайских иероглифов.

М. Родин: Мечта любого студента: заснуть и выучить какой-нибудь язык!

С. Дмитриев: Всегда студентам говорю: «Представьте, если бы такое было всерьёз! Вы бы тоже в пещеру сели. Лучше в пещере сидеть, чем прописывать все эти иероглифы!»

То есть идея была в том, что медитация и вера способна заменить образованность и усидчивость. И это стало замечательной приманкой для миллионов китайцев, которые могли теперь стать буддистами без предварительного и последующего тяжёлого образования.

Это сделало буддизм в Китае крайне популярным, но при этом здорово уронило его интеллектуальный уровень. Поэтому, когда в конце XVI века в Китае появились иезуиты, в частности, Маттео Риччи, они сначала одевались в буддийских монахов. Их никто не гонял, но оказалось, что образованные люди с ними разговаривать отказываются, потому что известно, что с буддийским монахом не о чем разговаривать, потому что он ничего не знает.

Что касается буддизма больше императорского, то от этого времени нам остаются замечательные памятники в виде пещерных монастырей, которые подражают Аджанте, пещерным монастырям северной Индии.

Они чуть раньше появляются почти во всех оазисах Западного края (современный Синьцзян), и в Китае они тоже начинают строиться. Причём если в Индии это в основном в природных пещерах, то в Китае (и в Синьцзяне в основном тоже) это в искусственных гротах. От Северной Вэй нам остались рядом с первой её столицей, Пинчэном (современный Датун в Шаньси), самые известные пещеры Юньган, которые неплохо сохранились. Там 51 большая и 110 малых пещер и более 51 тысячи статуй от 2 см до 17 м в высоту.

Когда столица была перенесена в Лоян, там тоже начал возводиться большой комплекс Лунмэнь, «Драконовые врата». Но поскольку он продолжал существовать ещё при Тан, до IX века, то трудно сказать, какое там табгачское включение. Но началось именно с этого.

И нельзя не сказать, что буквально накануне прихода к власти тоба есть первые, возможно легендарные, данные об основании монастыря Могао рядом с Дуньхуаном. Который развернулся в полной мере позже и существовал до XIV-XV веков, и главным образом знаменит тем, что в начале XI века они по не вполне понятным причинам замуровали всю свою библиотеку, и она благополучно долежала до начала ХХ века. Её открытие стало, наверное, главным открытием в истории китаеведения.

Эти три комплекса, о которых я сказал, далеко не исчерпывают. Есть ещё с дюжину более мелких и хуже сохранившихся. Пещерные монастыри становятся частью пейзажа. Они охватывают всю территорию от Дуньхуана до Хэбэя.

От того времени осталось довольно много буддийских стел, которые тоже во многом сделаны, как пещерные монастыри. Это не классические китайские стелы, гладкие, с неглубоким рельефом. Это стелы, в которых вырезаются маленькие пещерки. Это такой маленький пещерный монастырь, который со всех стороны вырезан в стеле.

Это оказало большое влияние на китайскую культуру. Хотя потом, конечно, в китайской историографии было стремление смотреть на эту эпоху, как на потерянное время тёмных веков, когда только забывалось всё хорошее, и ничего хорошего не происходило. Как и в Европе, это, конечно, абсолютно неправда. Потому что масса всего крайне любопытного произошла от смешения степной и китайской культуры. Хотя, наверное, легче и приятнее говорить об этом, наблюдая со стороны. Жить тогда, видимо, было не очень просто. Но результаты вполне очевидны. Это было время, когда китайская культура оказалась в тяжёлой и очень рискованной ситуации. Но она сумела это преодолеть, очень заметно обогатившись.

М. Родин: Мы живём в государствоцентричной парадигме, и каждый такой период мы воспринимаем, как период упадка. Но если посмотреть чуть более подробно, например, на тот же самый период феодальной раздробленности на Руси, каждая земля там богатела и происходил расцвет культуры, хотя не было единого государства. Этот период – это всё-таки другое. Здесь мы видим симптомы упадка, которые можно посчитать.

С. Дмитриев: Мы, как всегда, оказываемся в плену историографии. Китайцы ещё более государственно ориентированы, чем европейцы. Для них никакого шанса увидеть что-то положительное в ситуации, когда распадается империя и основные китайские территории оказываются во власти кочевников, не было. Сейчас в традиционной китайской историографии они везде находят что-то положительное. Но даже тут им не очень легко.

Если мы хотим посчитать плюсы и минусы, единственной шкалой не может быть степень централизации и эффективности бюрократии. Мы действительно привыкли в истории Китая смотреть прежде всего на это. Но это действительно, во-первых, не всё. Во-вторых, очевидно, что вольница окончилась к концу IV-началу V века, когда тоба побеждают главных противников. Они всё-таки начинают пытаться наладить ситуацию. И она начинает улучшаться. Даже те китайцы, которые писали историю этих периодов, не могли полностью это отрицать. И постепенно всё налаживается. И я думаю, что во второй половине V века, в период расцвета Северной Вэй, возможности по управлению, сбору налогов, наполнению казны были лучше, чем у любого средневекового европейского государства.

А главное, если мы с вами посмотрим, что в это время происходит на юге, то это не Авалон. Там даже ещё более слабые императоры, которые полностью зависели от генералов, которые постоянно говорят о том, что нужно больше денег для подготовки к возвращению северных земель. Эти генералы регулярно смещают императоров. С 502 по 549 год была империя Лян, во главе которой стоял очень светлый персонаж Сяо Янь, который был первым на юге императором-буддистом. При нём составлялись сборники поэзии, он сам написал большую историю, которая, к сожалению, до нас не дошла, пытался собрать всё, что осталось от ханьской культуры. Но даже он не мог наладить нормальной бюрократической системы. И во многом по степени управляемости юг был гораздо дальше от идеала, чем север. Там император вообще ни на что не мог рассчитывать. И временами там возникали парафеодальные ситуации, когда 80% территорий оказывались в каких-то латифундиях, с которых император не мог собрать налоги.

Получается, что это не то, что пришли степняки и разрушили китайский порядок. Там, где степняков не было, было даже в чём-то ещё хуже. Это был некий новый опыт. И, наверное, Китай должен был через него пройти.

В дальнейшем это сыграло большую роль в восприятии мира, в рамках которого централизованная империя – это абсолютное благо. Это могло и не случиться в Китае, где огромное количество физических барьеров, диалекты, которые отличаются друг от друга больше, чем в Европе языки, разность привычек, кулинарии, традиций и т.д. Гораздо легче было бы себе представить там формирование полутора-двух десятков государств, которые, как в Европе, говорили бы на схожих языках, имели бы общую цивилизационную парадигму, но при этом оставались бы каждое само по себе.

Во многом травмирующий опыт этих трёх веков вторжения позволил потом китайским интеллектуалам очень наглядно иллюстрировать своим слушателям, почему только централизованная империя имеет право на существование в Китае. Потому что вы что, хотите как при табгачах? Может быть, поэтому в истории Китая была масса периодов, когда после централизованной империи случался хаос и распад, но ни один из них больше не превышал нескольких десятилетий.

Любопытно, что даже на степняков, про которых мы сегодня говорили, это стало довольно быстро влиять. Уже Ранняя Цинь 376-80-х гг. стремилась уже не просто выкроить себе богатый кусок Китая, а завоевать всю территорию, и даже попыталась завоевать юг. Абсолютная фетишизация единой империи даже на них оказала влияние. При том, что они были, видимо, довольно далеки от китайской культуры. Но тем не менее, когда они хоть немного стали к ней ближе, они сразу попытались следовать этой логике. 

М. Родин: Как этот период закончился в цивилизационном смысле? Китай возродился, приняв в себя инородное влияние, или отторг его?

С. Дмитриев: Если говорить про степняков, это, наверное, кончилось не в их пользу. Потому что на севере Китая могла сложиться какая-то тибетская империя, и история всего региона была бы другой. Этого не вышло. Они частично окитаились, частично были уничтожены. Кто-то был вытеснен обратно в степь.

Это дало им возможность создать замечательные армии, которые изменили правила ведения боя во всей Великой Степи и даже во всей Евразии глобально. На фоне этих достижений возник Тюркский каганат, с которого начинается целая эпоха в истории Степи. Это, пожалуй, и всё.

Что касается китайцев, в традиционной парадигме была идея, что это удалось пережить, и всё, и нечего это вспоминать. Но на самом деле это неверно. Потому что в области привычек, в области самоощущения это дало очень мощное знакомство со Степью. И даже если мы с вами посмотрим следующие империи, которые бескомпромиссно китайские и возрождают китайскую централизованную государственность, Суй и Тан, основатели и той и другой по материнской линии все сяньби. У последнего суйского и первого танского императора матери – родные сёстры, и общий дед по матери, Дугу Синь, очень яркий сяньбийский персонаж. Недавно археологами была найдена совершенно замечательная его печать. Она как игральная кость. На ней, по-моему, 16 граней, на каждой из которых свой текст: у него была масса придворных титулов, плюс там всякие «Прочёл и утверждаю», «Доработать», «Приказ». Это замечательная придумка, которая потом в Китае никогда не появилось. Очевидная идея, что печать может иметь не одну рабочую поверхность, а много. Он или его секретарь до этого догадался, а китайцы – нет.

Как минимум до конца Тан инерция прививки Степи очень чувствуется. Если мы с вами посмотрим на мавзолей второго танского императора Ли Шиминя, то там, по-моему, 12-16 скульптурных портретов, барельефов его любимых боевых коней, у которых у всех совершенно душераздирающие степные имена типа «Пылающая Роса», «Красноухий», «Быстрый». Если посмотреть на эти имена и на имена коней Чингисхана, вы не заметите большой разницы. Мало того, что эти барельефы сделаны в персидской, совершенно некитайской манере, к каждому были написаны соответствующие стихи.

Ли Шиминь очень много общался со степными соседями и, кажется, использовал между прочим титул тенгри-хана. В окологумилёвской историографии есть привычка говорить о том, что Тан – это тоже тюркское государство. Это, конечно, не так. Но по крови и по привычкам танские императоры очень много сохраняли от степняков предыдущего времени. И это во многом сформировало культурный облик империи Тан, этого следующего блестящего периода китайской истории. Это даже трудно назвать Средневековьем, потому что многие говорят, что империя Тан была просто самой великой во всей истории Китая (конечно, не считая КНР), после которой всё делалось только всё хуже и хуже. Соответственно, не очень большим преувеличением будет предполагать, что величие Китая, которое будет достигнуто в следующие века, было следствием степной прививки, и несколько расширившегося взгляда на мир, который танская аристократия, вне всякого сомнения, показывала. Если мы с вами сравним эффект Шёлкового пути при Тан, и, например, при Юань, то мы увидим, что Тан все с огромным интересом смотрели на запад: ловили веяния в музыке, в поэзии, в кулинарии, и т.д. А при Юань, когда Шёлковые путь действовал едва ли не более эффективно, никто ничему не учился и учиться не хотел, потому что элиты, которая понимала, что вне Китая может быть что-то интересное, в это время уже не было, в отличие от Тан.

Даже на более низовом уровне, с точки зрения одежды, привычек, кулинарии, многое изменилось и продолжало меняться примерно до конца Тан и начала Сун. И многое из этого так и осталось.

В том числе в это время произошли и антропологические изменения. В это время случается заметная разница между северными китайцами и южными, которая даже сейчас почти всегда ловится на уровне взгляда. Северяне повыше, помассивнее, попростодушнее. У них часто по-другому сложено лицо, более прогнатное. Конечно, и потом были монголы\маньчжуры, но в общем-то это закладывается тогда. Потом будет история Южной Сун, которая к этому добавит кое-что, но в общем-то разделение китайцев на два мегасубэтноса – это тоже наследие этого времени.

Без сомнения, если бы не было этого настоящего Средневековья, Китай был бы другим. Трудно сказать, лучше или хуже. Но очень многое из того, без чего мы сейчас Китай не можем себе представить, коренится именно там.

М. Родин: Ну что, мы в очередной раз видим пример того, как взаимное обогащение культур и перенимание чужого опыта делает цивилизацию только сильнее. Именно так произошло в Китае.