Алексей Рябинин в «Родине слонов»

Что получится, если за историю Китая возьмутся специалисты по Средневековой Франции и Вьетнаму? Почему восстания полководцев в Византии и в Китае происходили почти в одно и то же время, и по схожему сценарию? Настолько ли монотонна и циклична история Китая, как мы привыкли считать?

О новой книге «Китай в средневековом мире», написанной в соавторстве с Павлом Юрьевичем Уваровым, рассказывает доктор исторических наук, профессор ВШЭ, заведующий сектором теоретических проблем Института востоковедения РАН Алексей Леонидович Рябинин.

Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с доктором исторических наук, заведующим сектором теоретических проблем Института востоковедения РАН, профессором Высшей школы экономики Алексеем Леонидовичем Рябининым.

М. Родин: Сегодня у нас будет своеобразная радиопрезентация книги, которая вышла совсем недавно. Книга эта написана в соавторстве Алексеем Леонидовичем и Павлом Юрьевичем Уваровым и называется «Китай в Средневековом мире». Как так получилось, что Павел Юрьевич, известный, уважаемый специалист по средневековой Франции, и вы, известный, уважаемый специалист по Вьетнаму, собрались и написали книгу про Китай?

А. Рябинин: Обстоятельства сложились таким образом, что в тот момент, когда Павлу Юрьевичу, который был ответственен за выпуск второго тома «Всемирной истории», издания Института всеобщей истории РАН в шести томах, стал обзванивать китаистов. Но китаисты были заняты десятитомной «Историей Китая», и на все просьбы поучаствовать в этом уважаемом издании отвечали вежливым отказом.

М. Родин: «Всемирная история» и «История Китая» – это важные отраслевые издания. Существует институт, один из важных результатов работы которого – это суммирование знаний, существующих в данный момент, в каком-то одном большом труде.

А. Рябинин: Отчасти это справедливо, хотя не совсем. Институт всеобщей истории – это старинное уважаемое заведение, которое создавалось отнюдь не для написания «Всемирной истории». У них есть масса других проблем. В Институте всеобщей истории в основном работают специалисты по Европе. Там есть, конечно, сектор, который занимается Африкой. Но специалистов по Азии в глобальном смысле, начиная с Малой Азии и до Японии, там нет. И поэтому они привлекают сотрудников Института востоковедения, Института Африки. В общем, это комплексный труд.

Но так сложилось в тот момент, что буквально все китаистские кадры были брошены на написание десятитомника.

М. Родин: И получилось так, что Китай в основном освещали вы.

А. Рябинин: Да. Китай в основном был написан мной с помощью Павла Юрьевича, который удивительно быстро входит в проблему, поглощает информацию, продуцирует новые мысли.

М. Родин: И насколько я понимаю, этот метод породил новый взгляд на историю. Потому что получилось так, что на Китай взглянули со стороны: европеист Павел Юрьевич, и вы, человек, который занимается Вьетнамом.

А. Рябинин: Да. У нас, конечно, есть сюжеты, которые рассматривают Китай и Россию. Это древняя традиция. У нас есть Мясников, который занимается этой проблемой давно и плодотворно. Но так, чтобы рассматривать Китай в параллели с историей Ближнего Востока, Северной Африки и, главное, Европы, такого, пожалуй, не было.

М. Родин: То есть удалось поместить Китай в общемировой исторический контекст.

А. Рябинин: Павлу Юрьевичу было значительно легче рассматривать Китай именно с этой стороны – со стороны включённости или невключённости в ход общемировой истории.

М. Родин: Тут даже подзаголовок у книги: «Взгляд из всемирной истории».

А. Рябинин: Скажу ещё, что Вьетнам с Китаем находится в довольно сложных отношениях. Более того, с периодичностью в 300-400 лет Китай вторгался во Вьетнам и учинял там всяческие безобразия, которые мне, как вьетнамисту, трудно пережить. Но я старался абстрагироваться от профессиональной неприязни вьетнамиста к Китаю. И насколько мне это удалось – судить читателю.

М. Родин: То, что мы включили Китай в общемировой контекст – это важно. Поскольку, даже если вспомнить школу, обычно Китай стоит особняком: это отдельная цивилизация с отдельной историей. Она абсолютно зациклена и ничего там не меняется. Но именно вам удалось преодолеть эту привычную точку зрения.

А. Рябинин: В любом случае, мы пытались это сделать. Мы пытались включить Китай в общемировой контекст, не теряя того ядра, в котором заключается уникальность китайской цивилизации. Процессы, которые происходили во Вьетнаме, в каком-то смысле близки китайским. Это одна аграрная почва, это рисопроизводящее население. Это то же распределение приморского и континентального Китая и приморского и континентального Вьетнама. Здесь очень много родных для меня позиций, проверяя которые на истории Китая, я понимал, что здесь очень много общего.

Включённость Китая в общемировую историю действительно очень важна. Например, восстание Ань Лушаня и восстание Фомы Славянина на первый взгляд совершенно разные, разнесённые и во времени, и в пространстве. На самом деле, они имеют одинаковые корни: это распад империи на различные части, эмансипация, индивидуализация и объявление независимости частей и, соответственно, бунт этих частей.

М. Родин: Включение истории Китая в общемировой контекст дало ей заиграть новыми красками. Давайте про возникновение китайской цивилизации.

А. Рябинин: 2016 г. славен тем, что вышел первый том «Истории Китая». Я хочу сказать о включённости содержания этого тома в общемировую историю. Когда я читаю лекции по различным цивилизациям, странам и народам, то я всегда говорю, что цивилизация – явление южное, субтропическое. А власть, сила, приходит с севера. На примере Европы это прекрасно проходило. Греческая цивилизация, цивилизация городских полисов, и пришедшая государственная власть македонцев.

М. Родин: До этого и греки микенскую цивилизацию поприжали.

А. Рябинин: Римская цивилизация – то же самое. Она разрушается, приходят варвары с севера и всё захватывают. В Индии Мохенджо-Даро и Хараппа – это Инд. Мощная цивилизация, о которой мы мало что знаем, но знаем, что она была. И потом приходят какие-то племена, их сменяют арии и устанавливается властная цивилизация, которая господствует в Индии.

И Китай всегда выделялся. Потому что во всех учебниках, и в советских, и в постсоветских, и в зарубежных писалось о том, что хуася – одновременно носители и власти, и цивилизации. Именно они принесли и письменность, и города, и городскую структуру.

М. Родин: И географически эта цивилизация происходит из зоны умеренного климата, что выбивается из общей структуры.

А. Рябинин: И Китай выбивался из этой картины. И буквально полтора года назад до российского читателя дошло известие о том, что до того, как на севере появились сино-тибетцы, а именно в среднем неолите, середине 6-го-середине 4-го тысячелетия, на Янцзы были городские центры. В последствии они трансформировались в городскую цивилизацию, обладавшую письменностью. Это уже третье тысячелетие. То есть это произошло за три, а может и за четыре тысячи лет до появления хуася, которые спускались с верховий Хуанхэ в среднюю Хуанхэ и дальше распространялись на юг. То есть в данном случае хуася играли роль тех самых римских варваров, которые пришли и разрушили цивилизацию, существовавшую на Янцзы. И картина восстановилась: общие закономерности проявили себя и на территории современного Китая. В самом Китае до сих пор идут споры, потому что север не хочет отдавать свой приоритет, юг оперирует фактами, данными огромного количества археологических раскопок. И в каком-то смысле проблема носит политический характер.

Проблема военно-административного севера и торгово-предпринимательского юга вообще характерна для всей Азии. Всегда центры администрации, войны, сдерживания были на севере, потому что там проходила линия, отделявшая цивилизацию от кочевников. А юг чувствовал себя значительно более уверенно, раскованнее. Там расцветала культура, с юга проникал буддизм. Кстати, в последнее время доминирует та точка зрения, что основной поток буддизма шёл с юга, а не с севера, как нас учили в то время, когда я учился в университете.

Предпринимательство, торговля, строительство дворцов, храмов – южная специфика. Время идёт, сменяются династии, наступает Новое, потом Новейшее время, и мы видим Северную Корею и Южную Корею, мы видим Северный Вьетнам и Южный Вьетнам, который существовал до 1975 г., который в отличии от тоталитарного Северного Вьетнама был авторитарным государством, в котором были зачатки демократии, относительная многопартийность. То есть были какие-то элементы, которые могли взраститься только на юге. В Китае так же на севере мы имеем административную власть, армию. Это Пекин. И совершенно другая ситуация на территории от Шанхая до Гуанчжоу: там предпринимательство, торговля, новации, исследовательские центры. Кстати, в Индии тоже административная власть в Средние века была в Дели. Делийский султанат распространял своё давление прежде всего на территорию северной Индии. А за горами Виндхья, за рекой Нармада располагается южная Индия, и там была совсем другая ситуация: там были свободные города, общины. Там не было такого жёсткого государственного давления. И поэтому в современной Индии на первый план выходит южная Индия со своими новыми открытиями, новыми технологиями, университетами.

М. Родин: Периодизация в вашей книге совпадает с классической китаеведческой периодизацией? Это очень важно, это задаёт принципы деления истории.

А. Рябинин: Мы старались выдерживать ту периодизацию, которая характерна для средневековой Европы, и в каком-то смысле она там была, но в ослабленном виде. На востоке, в частности, в Китае, не было феодализма. Феодализм – это то явление, которое ярко отделяет Средние века от древности. Меровинги, Каролинги – это переходный период. А феодальная революция конца Х – начала XI вв. – это яркий период, который отличен от всего остального. Это связано с тем, что в Европе с Х века не было кочевников. Битва при Лехе, 955 г. – это последнее сражение с кочевниками. И Европа начинает отдыхать.

И, кстати, этот период у моего соавтора Павла Юрьевича Уварова во «Всемирной истории» описан как «роскошь феодализма», которую могли себе позволить эти индивидуалы, стоявшие во главе баронств, графств, маркграфств. Которые вели войны, больше похожие на турниры. Граф со ста воинами воюет с герцогом, который выставляет 150, происходит великое сражение, которое воспевается бардами и менестрелями. Более того, рыцарские турниры велись изначально боевым оружием. Затуплённое копьё появилось только в XV в. То есть переход из этих мини-войн в карнавальное, постановочное явление был не очень заметен.

С другой стороны, в Китае 100-150 тысячное войско кочевников, вторгающееся в северные районы, меняет картину кардинально. Это грозит этническому существованию народа. И конечно здесь вольности типа поединков ста против ста пятидесяти невозможны. Здесь воюют тысячи, десятки и сотни тысяч. И под них подстраивается социальная, экономическая, государственная структура. Государственная система меняется таким образом, что она не щадит личность во имя существования нации. И все с этим согласны. Потому что они понимают, что в ином случае они просто не будут иметь возможности существовать.

Поэтому после империи Хань, которая кончилась во II веке н.э., наступает период смуты, который длится довольно долго. Это тот самый переходный период, который в Европе длился с пятого до десятого века.

М. Родин: То есть распад мировых империй и там, и там.

А. Рябинин: Да. Но выражается он по разному.

М. Родин: У нас были варварские королевства, достаточно слабые, разрозненные, но гордые и независимые. У них то же самое, получается. В это же примерно время.

А. Рябинин: После империи Хань появляется троецарствие, то есть три государства на территории Китая: на севере – Вэй, на западе – Шу, или Хань Шу, и на востоке государство У. И в течении шестидесяти лет они ведут между собой войну. Всё это кончается победой северного царства Вэй, которое в 280 г. трансформируется в империю Цзинь и покоряет западные и восточные государства. Потом начинается приход варваров. Империя Западная Цзинь существует до 316 г., когда её меняют сюнские, цзеские и другие государства.

И этот период, который приблизительно соответствует варварским королевствам, длится до 589 г., когда к власти приходит династия Суй. Первая династия, которая объединяет после распада весь Китай. Потом в 618 г. на смену Суй приходит империя Тан, мощнейшая империя, которая тянется от Средней Азии до Японского моря. Империя Тан чуть-чуть не нанесла поражение арабам, и если бы это произошло, то, скорее всего, мы бы с вами говорили по-китайски. Но в 751 г. битва на реке Талас закончилась победой арабов.

М. Родин: Насколько я понимаю, вы в своей книжке сравниваете империю Тан с Византийской империей и сасанидским Ираном. В чём эта схожесть проявляется?

А. Рябинин: Схожесть здесь можно увидеть только одну. А именно протяжённость территории. Как бы ни была централизована власть, какими бы жёсткими не были методы её удержания, всё равно назначаемые чиновники, губернаторы, субгубернаторы имеют тенденцию укореняться на данной территории, обрастать связями. Особенно если их долго не сменяют. Считать эти земли как бы своими. Устанавливать клиентские отношения с местным населением и чувствовать себя маленькими царьками в своей области. А там, где маленький царёк – там и большой. Они имеют тенденцию сепаратизироваться, а то и покушаться на центральную власть. В сасанидском Иране такими были марзпанства, во главе которых стояли марзпаны, которые соединяли в своих руках военную, административную, судебную власть. Они действительно чувствовали себя царьками. И время от времени поднимали бунты и восстания для того, чтобы утвердить себя в политической системе, а то и покуситься на центральную власть.

Та же самая схема была и в Византийской империи. Там были так называемые фемы, которым делегировалась власть. Империя была огромна. Она распространялась и на европейскую часть, и на Малую Азию, доходила до Сирии и Палестины. И удержать такую территорию под контролем центра было практически невозможно. Поэтому на нижний уровень фемархам делегировалась определённая власть, которой они и пользовались для того, чтобы укрепить своё положение, достаток, политический вес. И, как результат, поднимали восстания.

Одним из таких восстаний было восстание Фомы Славянина, которое произошло в 821-825 гг. и представляло огромную угрозу для центральной власти. Она должна была пойти на большие жертвы, для того, чтобы его подавить.

Такая же ситуация была и в Китае, в период восстания Ань Лушаня, 755-763 гг. С этим связана романтическая история с любимой наложницей певичкой Ян-гуйфэй, которая была фавориткой Сюань-цзуна, императора. Она славилась тем, что у неё была ножка с горчичное зерно. Это считается особенной красотой. В Китае чем меньше ножка – тем элегантнее придворная дама, которая, имея такую ножку, даже не могла ходить, её носили. И Ань Лушань, якобы услышав о красоте Ян-гуйфэй, это, естественно, миф, покусился на центральную власть и в итоге страна подверглась восьмилетней разрушительной войне, в которой погибло огромное количество населения.

М. Родин: Но, скорее всего, за этим стояли социально-экономические причины.

А. Рябинин: Естественно. Ань Лушань был один из цзедуши, то есть одним из военных правителей округа, который имел большую власть, подминал под себя значительную часть армии. И, воспользовавшись этой армией, он пошёл на столицу и захватил её. Дело в том, что 755 г. – это вторая половина династийного цикла.

Специфика династийного цикла такова, что в начале его большое количество населения просто погибло. Много земли и мало налогов, потому что маленький государственный аппарат. Через несколько поколений аппарат огромный, а земли мало, потому что китайцы делят землю между всеми сыновьями. А сыновей много: 5-6, а то и больше. В конце династийного цикла семья просто не может себя прокормить, платить налоги. Огромный аппарат требует большой зарплаты, и все недовольны. И Ань Лушань воспользовался этим общим недовольством для того, чтобы поднять войска и ввергнуть Китай в разрушительную гражданскую войну.

М. Родин: О каких ещё общих чертах мы можем говорить? В это же время появляется практика выделения военных поселений ближе к границам.

А. Рябинин: Да. Такие же поселения были и в Византии. Там были воины, которые вели хозяйство и одновременно должны были охранять границу. Это общее явление.

М. Родин: Это экономически обоснованно, потому что держать там огромную армию не выгодно. Надо посадить на землю людей, которые сами себя обеспечивают и, если что, воюют.

А. Рябинин: Это общее. А спецификой Китая было вот что. И сасанидский Иран, и Византия – это страны горные. Если вы посмотрите на восточный Китай (западного Китая тогда ещё не было: ни Тибет, ни Синьцзян, ни Монголия не принадлежали Китаю), то это поверхность, ровная почти как стол. Если пренебречь Хуанхэ и Янцзы, ну и реками малой величины, то преодолеть все преграды очень просто. Поэтому всю эту территорию необходимо контролировать. Нужно усиливать жёсткость администрации, доводя её до каждого крестьянина.

Поэтому в Китае появилась специфическая надельная система. Государство учитывало количество крестьян, и каждому крестьянину из центра выделялось определённое количество земли. Вот, умирает какой-то налогоплательщик – у семьи урезается количество земли. Рождается новый, достигает совершеннолетия, 18-20 лет, – ему прирезается. А это должен обеспечить огромный государственный аппарат, который за всем этим следит. И такого непосредственного контроля не было ни в сасанидском Иране, ни в Византии. И эта система просуществовала достаточно долго. Формально она возникла в 280 г., в начале империи Цзинь, хотя полнота её применения дискуссионна. А в период Суй и Тан она применялась на полную катушку. И только при империи Сун 960 года она фактически была отменена и заменена двойным налогом, подушным и поземельным, который исчислялся, исходя из непосредственного количества земли.

Ещё очень важная вещь, которая в каком-то смысле параллельна с нашими ближневосточными и азиатскими реалиями – это так называемые «сильные дома», или «большие дома». Но и тут есть своя специфика, потому что китайские богатеи никак не могли себя легализовать. Человек, который имел огромное количество земли, купленной, либо захваченной, либо уступленной, имел дворец, небольшую армию, собственных ремесленников и торговых агентов, которые работают на него, формально числился таким же налогоплательщиком, как и работающий на его земле крестьянин.

Китай делился на управляющих и управляемых: административный аппарат, чиновничество и нечиновничество. Нечиновничество делилось на крестьян, которые занимали привилегированное положение, ремесленников, менее привилегированных, и купцов, которые были самые непривилегированные. С точки зрения китайской политической теории роль купцов вообще непонятна: люди, которые перевозят с одного места на другое и получают за это прибыль. Это не порядок. Потому что всё должно производиться на месте.

М. Родин: Много раз чиновники вообще хотели вырезать эту систему, как ненужную.

А. Рябинин: Китайское государство всегда боролось с частными ростовщиками, пытаясь этот финансовый канал отнять и приобщить в свои руки. На это была направлена знаменитая реформа Ван Аньши, про которую мы тоже пишем довольно таки много.

М. Родин: Этот период условно можно назвать периодом больших империй, что в западной части Евразии, что в Китае. Какой потом случился перелом и что произошло? Какие главные причины повлияли?

А. Рябинин: Мы здесь подходим к такому явлению, как Монгольская империя. Это кочевая империя, которая изначально была просто вождеством, то есть у неё отсутствовал государственный аппарат, и Чингисхан напрямую договаривался с вождями. Получилось таким образом, что империя Чингисхана в качестве вождества, т.е. политии низшего таксономического уровня, господствовала над политиями высшего таксономического уровня, в частности, над Русью.

Эта мощная империя, которая охватывала территорию от Японского моря до Карпат, соединила Азию и Европу. Это евразийская империя. И в этом смысле мы с Китаем в XIII в. находились в одном государстве. С другой стороны, когда в 1274 г. монголы попытались захватить Японию, её спас Камикадзе, «божественный ветер». И после этого японцы стали строить стену. Через восемь лет была вторая, значительно более мощная экспедиция. И здесь тоже был огромный флот, построенный не только в Китае, но и в Корее. Они высадились на Кюсю и опять буря разметала флот и спасла Японию. Персы, китайцы строят стены от кочевников. И японцы, которые, казалось бы, должны были чувствовать себя в полной безопасности, тоже начинают строить стены, отгораживаясь от нашествия иноземцев.

Эта монгольская империя охватывала Иран, восточную часть Малой Азии. Монголы чуть не разбили мамлюков. Если бы мамлюки их не разбили, они бы захватили северную Африку. Это мощнейшая империя, которая очень сильно повлияла на всю экономическую, политическую, социальную историю входивших в неё государств. На какое-то время там был установлен жесточайшими методами мир. Считалось, что девушка, выйдя из Пекина и неся на голове корзину с золотыми украшениями, могла дойти до Багдада, и никто не осмелился бы на неё покуситься.

М. Родин: Это говорит о порядке, который существовал на торговых путях.

А. Рябинин: Действительно. Другое дело, что ценой этого порядка стала деградация политической системы. Потому что установленная жёсткими методами деспотическая власть высасывала всё из общества. И после завоеваний, которые были совершены Чингисханом и его наследниками, востоку приходилось довольно долго приходить в себя.

М. Родин: То есть Китай пострадал примерно так же, как наши территории.

А. Рябинин: Я думаю, Китай пострадал даже больше, чем Русь.

М. Родин: Я вообще про запад, про Иран тот же самый.

А. Рябинин: Иран больше пострадал, чем Русь. Какая идея у кочевников? Они вторгаются на определённую территорию, и им не нужны поля, им нужны пастбища. И они сгоняют местное население на юг и превращают поля в пастбища. Это не просто сверхэксплуатация. Значительная часть народа погибает, а другая не находит себе места. Далее, когда монголы осознают, что они натворили и что они не могут вести себя в земледельческих областях так, как ведут себя в степях, они начинают возвращать крестьян обратно. И это ещё больший урон для крестьян, которых гонят иногда не на родные места, а просто для того, чтобы посадить население, которое будет давать урожай.

То есть земледельческое население очень терпит от кочевников. И здесь ландшафт играет колоссальную роль. Равнинный Китай терпит в наибольшей степени. Гористый Иран – в меньшей, а лесная Русь – меньше всего, потому что в лесах монголы совершенно не заинтересованы.

М. Родин: Какие выводы мы можем сделать из вашего исследования? Настолько ли монотонна китайская история, как нам представляется?

А. Рябинин: Оказывается, что нет. Я с огромным уважением отношусь к российским и зарубежным китаистам, которые тратят жизнь на то, чтобы исследовать не просто одну династию, а часть правления династии. Иногда человек проводит всю жизнь, исследуя 40-50 лет китайской истории. Но в каком-то смысле у китаистов глаз немного замылен. Они видят повторяемость.

М. Родин: Для нас китайская история – это образец цикличности.

А. Рябинин: Довольно сложно уловить ту специфику, те отличия, которые есть между династиями. В то же время, если мы будем сравнивать параллельно с ходом всемирной истории, то эти отличия кажутся не такими выпуклыми, но продолжениями специфики общемировых трендов. В ослабленном, замаскированном виде, но они проявляются. Например, тот самый период, который отделяет древние империи от средневековых. Он и в китайской, и европейской истории называется одинаково: тёмными веками. Это период после конца Хань и до начала Тан, с конца II в. и до начала VII в. И в европейской истории с V в. до IX в.

М. Родин: Общий пульс вызывают общие причины. Мы можем эти причины выделить?

А. Рябинин: Я опять же обращаюсь к своей любимой теме – к кочевникам. Потому что кочевники не знают границ. Если вы посмотрите на северные границы земледельческих цивилизаций, то это северная граница Китая, дальше идёт Великая Степь, она переходит к Средней Азии, от Средней Азии идёт к Ирану, через Иран идёт к Малой Азии и Северному Причерноморью, дальше перепрыгивает через Чёрное море и доходит до Паннонии. Весь этот пояс от Паннонии до Китая – это проходной двор для кочевников. И на этом фоне кочевники приносят определённые изменения в существование земледельческих цивилизаций. Причём специфика этих цивилизаций выражается в том, как они реагируют на этих кочевников. Реакция разная, но везде она есть. И эта реакция называется Средними веками.