Фёдор Успенский в «Родине слонов»

Сколько династий было на Руси, и какие у них были отношения с Рюриковичами? Как имя может стать достоянием рода, которое «дарят» только верным «союзникам»? Почему родство с половцами было своеобразным «джокером» в княжеских междоусобицах?

О том, с какими европейскими домами были в родстве Рюриковичи, и о хитросплетениях внутридинастических связей в домонгольскую эпоху рассказывает доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, профессор РАН, заместитель директора Института славяноведения Фёдор Борисович Успенский.

Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с доктором филологических наук, членом-корреспондентом Российской академии наук, профессором РАН Федором Борисовичем Успенским.

Михаил Родин: Сегодня мы начнем разговор о династических связях: сначала будем говорить о Рюриковичах, потом о Романовых. Мне кажется, что это интересный вопрос, потому что часто всплывают такие разговоры – мол, нами всегда правили «немцы», или «вот такой-то царь – это последний русский царь у нас на престоле». На самом деле ситуация, как всегда, гораздо сложнее и гораздо интереснее. Естественно, нам придется разбираться в международной политике и говорить о том, как связаны между собой европейские династии.

Федор Успенский: При этом имеет смысл говорить о династии как о самостоятельном организме: Рюриковичи, которые правили Русью очень долго, сопоставимы только с династиями египетских фараонов.

Михаил Родин: И еще японскими династиями.

Федор Успенский: Да. А в Европе никто так долго не правил «по праву крови». Последний Рюрикович на престоле – это Василий Шуйский, и это XVII век, при том, что династия заступает на престол еще в дохристианское время. Это серьезный срок. И, конечно, за такую долгую жизнь династия (от, грубо говоря, Рюрика до Василия Шуйского) ощущала себя единым родом, связанным кровью, родством, правом на власть, которое давала эта кровь. Когда-то эта династия начиналась как семья, и, дробясь и разрастаясь в каждом поколении, выросла в могущественный и очень жизнестойкий организм: его действительно можно назвать «долгожителем» на престоле. Какие механизмы лежали в основе этой династии – это отдельная загадка; тут, конечно, не обойтись без обсуждения международных связей. Не менее показательны и интересны какие-то связи, которые царили внутри рода Рюриковичей.

Я в основном буду говорить только о домонгольском времени – по большей части потому, что я лучше представляю себе именно эту эпоху. Но обсуждать вопрос, правят нами «немцы» или нет, довольно странно, и мы, конечно, не будем этого делать. Правили, в любом случае, скандинавы, потому как Рюриковичи – несомненно, скандинавы. Они, возможно, ощущали, как сейчас модно говорить, свою скандинавскую «идентичность», но я подчеркиваю, что это абсолютно современный конструкт, который придуман нынешними исследователями. Сами Рюриковичи, общаясь друг с другом, естественно, не пользовались никакими терминами вроде «идентичности» и не очень обсуждали свою этническую принадлежность – их интересовало совершенно не это. Уже в третьем поколении они, конечно, ощущали себя правителями этой земли, и это очень хорошо прослеживается по имянаречению. В первых поколениях мы видим именно скандинавские имена, которые прижились в восточнославянской среде: это, собственно, Рюрик (я верю, что он не был реальной фигурой, да и многие исследователи считают, что «Рюрик» был конструктом летописца), затем Игорь, Олег, Ольга – а ведь это все Ингвар, Хельги, Хродрик и так далее.

А вот уже у Игоря и Ольги появляется наследник, по всей видимости, единственный (поздние летописи приписывают еще кого-то, но это уже, видимо, фикция), носящий славянское имя Святослав. Никаких сомнений в том, что это славянское имя, нет, хотя оно само по себе очень интересно и уникально для той эпохи – излюбленным славянским именем оно станет только потом. Но тогда оно было редким; считалось даже, что оно представляло собой перевод элементов из имени Рюрика и Ольги, потому что Олег – это Хельги, то есть «святой», «священный», а Рюрик (Хродрик) – «слава». Существовали остроумные, хотя и абсолютно нереалистичные теории по поводу такого «склеивания» элементов из имен; дело в том, что конкретно насчет имени Святослав у нас нет примеров, чтобы имена образовывали таким образом. Хотя в целом теория это не такая уж и беспочвенная: тогда очень любили различные «эхо» в именах, повторы, аллитерации – например, чтобы сына Владимира звали Всеволод, и основа «в[о]лод-» перекочевывала от отца к сыну. Такие созвучия были нередки; поэтому теория, может быть, и не совсем абсурдная, но и не вполне правильная.

Так вот: мы видим у скандинавских правителей наследника со славянским именем. Это не значит, что скандинавские имена исчезли: они просто полностью обрусели, как и те самые скандинавы, которых уже в XI веке мы застаем совершенно «славянскими» правителями, которые нанимают тех же скандинавов (варягов) к себе на службу. Конечно, связи есть; но ничего такого уж особенно скандинавского в них не наблюдается. Поэтому глупо говорить о том, были это «иноземные» правители или нет; безусловно, всех этих князей в конце XI можно считать «русскими».

Михаил Родин: Если мы будем говорить хотя бы не про «условного» Рюрика, а про Олега и Игоря – мы видим какие-то их связи с родиной, с другими восточноевропейскими династиями?

Федор Успенский: В том, что доносят до нас древнейшие письменные источники, летописи, конечно, что-то проскальзывает. Я бы не сказал, что там есть целостное описание этих связей, но Владимир Святославич, младший из трех сыновей Святослава, когда происходит некий династический коллапс на Руси, бежит все-таки, по-видимому, в Скандинавию.

Михаил Родин: К родственникам?

Федор Успенский: Вероятно, да, и там отсиживается. Другие случаи тоже есть. Например, Ярослав Мудрый, женатый на шведской принцессе Ингигерд, дочери Олафа Шведского (Швеция, заметьте, была крещена уже при нем – в то время как Русь была крещена относительно давно) приглашает к себе на службу разного рода варягов. Ведут они себя очень по-разному – в частности, некоторые из них очень эффективно ему помогали в его политической борьбе, а присутствие некоторых, наоборот, вызывало недовольство. Был ли это исключительно «бизнес», то есть обычный найм, либо он привлекал именно родственников, мы не всегда знаем, но сам Ярослав и через свое происхождение, и через свой брак с Ингигерд (которая, кстати, на Руси получила имя Ирина), конечно, был связан с многими скандинавскими правящими домами. И, если не прямые родственники, то свойственники, то есть родственники по браку, у него были очень могущественные. Думаю, что время от времени они актуализировали свое родство, связи, побратимства, дружеские контакты – несомненно, они к этому прибегали и не теряли связи с исторической родиной.

Если говорить про XII век, то там вообще происходит вторичная «скандинавизация». Многое в ней связано с семьей Владимира Мономаха, который был женат несколько раз: позже я расскажу о том, как женились князья, потому что это, конечно, были не только романтические отношения (хотя и их не надо сбрасывать со счетов), но это почти всегда был матримониально-военно-политический союз. Итак, Мономах был женат на «англичанке». Я невольно прибегаю к привычным для человека XXI века терминам, конечно, в том числе к таким вот современным этническим определениям. Какая она была «англичанка» – это, конечно, вопрос. Она была дочерью Харальда Годвинсона, который в 1066 году проиграл битву при Гастингсе (точнее, у него было две битвы: битву с норвежцами он выиграл, но тут же проиграл вторую битву Вильгельму Завоевателю). Так началось знаменитое нормандское вторжение, при котором Англия была захвачена, и там сменилась вся парадигма и власти, и культуры, и языка. Дочь Харальда бежала к родственникам в Данию; после чего ее выдали замуж за русского князя Владимира Мономаха – как минимум наполовину грека, потому что мать его происходила из византийской династии. Мы кое-что знаем о дочери Харальда: ее звали Гида, но это ее имя при рождении; о том, как ее звали на Руси, нам неизвестно. Возможно, она получила какое-то христианское имя – некоторые историки предполагают, что Анна, но напрямую об этом не говорится ни в одном источнике. В этом (по-видимому, счастливом) браке у нее с Владимиром Мономахом было много сыновей. Старший из них, то есть наследник Мономаха, стал сначала новгородским, потом киевским князем, и был вообще одной из популярнейших фигур домонгольской Руси – это был Мстислав Великий.

Предполагаемый дед Владимира Мономаха Константин Мономах

Мстислав, в свою очередь, был женат на шведке, дочери шведского конунга, или короля, Инге Старшего. Это был уже нормальный династический брак – не такой, какой был у Гиды, которая была выдана замуж после того, как бежала из захваченной Англии. Хотя, конечно, и Гиду, несомненно, выдали ни в коем случае не потому, что надо было выдать абы за кого – браки с русскими князьями, безусловно, очень ценились. Это была хорошая партия, и речь не шла о том, чтобы выдавать девушек бог знает куда, на край земли.

Михаил Родин: Ценились браки с русскими князьями вообще или только с великими князьями?

Федор Успенский: Для того времени, о котором мы говорим, такая градация была не очень актуальна. Вся эта терминология «великих князей» и «подручников» появляется уже ближе к Московской Руси, то есть гораздо позже. А вот тогда все Рюриковичи были во многом равными друг другу людьми – хотя, конечно, в этом тоже есть существенное преувеличение и упрощение, потому что имели значение и старшинство, и престолонаследие. Это все, кстати, в ту эпоху было устроено не совсем таким образом, как мы привыкли: для нас привычнее модель, при которой отец просто отдает сыну власть (либо предшественник – преемнику, которого он выбирает). Там же, в ту эпоху, был так называемый лествичный порядок престолонаследия, когда правление переходило от брата к брату, то есть по горизонтали, а не по вертикали. Тут было очень важно, кто старший, кто младший: например, в выигрышной ситуации оказывался сын старшего брата, и так далее.

Но это некая идеальная структура, которая никогда не была ни целой, ни постоянной. Из-за разных принципов престолонаследия возникали многочисленные конфликты, и, собственно, вся внешняя и внутренняя политика Руси определялась борьбой за княжеский престол. Но словосочетание «великий князь», если и появляется в летописях того периода, то только в качестве своеобразного величального эпитета, а не титула – такой системы отношений еще не было. Хотя были, конечно, князья, которые занимали лидирующие или, наоборот, второстепенные позиции – то есть некоторая иерархия и «разговор по понятиям», разумеется, были и тогда.

Была еще такая вещь, мимо которой трудно пройти, говоря о престолонаследии. Самая страшная вещь, которая могла случиться – это смерть князя при жизни его собственного отца. В таком случае его дети вообще выпадали из всей системы престолонаследия. Эти дети тут же назывались «князьями-изгоями», их начинали обижать, не отдавать им родовые вотчины с имуществом и вообще всячески притеснять. Конечно, они страшно из-за этого переживали и боролись за власть, как могли. Некоторым это удавалось, но только в том смысле, что им удавалось ввести свою линию рода в рамки борьбы за власть, и с ними начинали считаться. Не случайно имя Рюрик, появившись в качестве имени основателя династии, потом долгое время нигде не фигурирует – есть Олеги, Владимиры, Святославы, а Рюриков нет. И появляется оно после долгого перерыва именно в такой «изгойской» ветви рода: там вспоминают, что этим именем никто не пользуется, хотя им можно воспользоваться как козырем, указывая, таким образом, что владельцы его принадлежат к этой династии и являются ее частью. Вот так имя вторично появляется в династии.

Михаил Родин: А те князья, которых мы знаем уже по более позднему времени – например, эпохе Московской Руси и даже послепетровским временам – это случайно не те «отрубленные веточки»?

Федор Успенский: Конечно. Больше того, они живут и сейчас – именно те потомки Рюриковичей, о которых мы говорим. Естественно, сейчас им ничего не принадлежит, никакие волости, ничего. Чуть позже происходила централизация власти, и у князей просто отнимали их родовые владения – а вообще, конечно, у них были и вотчины, и имущество. К числу имущества, кстати, принадлежали не только земли – имя также считалось династическим имуществом. Его нельзя было отдать за пределы рода, как нельзя было отдать княжеский престол какому-нибудь боярину – он наследовался только по отцу.

Михаил Родин: А что вы имеете в виду под именем? Ведь сына нельзя было называть именем отца – только через одно поколение имя могло повторяться.

Федор Успенский: Вы совершенно правильно заговорили о базовом принципе: сына нельзя было называть в честь живого отца. Речь идет о династических именах древнего, дохристианского происхождения. Скажем, у Рюриковичей, условно с 988 года, момента крещения Руси, было как минимум два имени. Одно они получали от родителей (древнее, дохристианское, такое, как Ярослав, Святослав, Всеволод, Мстислав), а другое имя им давалось при крещении. Под ним они причащались.

Михаил Родин: Это были такие имена, как Василий, Андрей?..

Федор Успенский: Да, также Иван и так далее. Долгое время в домонгольской Руси существовали две этих параллельных системы имянаречения, и Рюриковичи сделали из этого даже некий «язык имен»: у каждого имени была своя «ниша», и каждое из них обслуживало совершенно определенные социально-культурные сферы – где-то употреблялось только крестильное имя, где-то, напротив, только династическое.

Михаил Родин: Возвращаясь к ранее сказанному: именно династическое имя, предположим, Мстислав, считалось родовым у какой-то ветви?

Федор Успенский: Чтобы увидеть это, можно хотя бы бегло взглянуть на родовые таблицы, например, полоцких князей. Это совершенно особая ветвь Рюриковичей, дети старшего сына Владимира Святого – Изяслава. Они точно такие же Рюриковичи, как и прочие, но после некоторых династических кризисов в начале XI века они очень обособились и заимели совершенно специфические имена, практически не встречающиеся в других династиях – Всеслав, Брячислав. Генетически они вообще ничем не отличаются от тех же потомков Ярослава Мудрого, но они все-таки несколько обособлены. По совести, это вообще самая старшая линия, которая остается после Владимира Святого, и они имели огромные династические права на власть. Знали об этом не только они сами, но и тот же Ярослав Мудрый, младший брат Изяслава, основателя династии полоцких князей – и он всячески третировал их.

Михаил Родин: Но власть дальше пошла именно по линии Ярослава.

Федор Успенский: Да, это те же Мономашичи – потомки Мономаха, который, как известно, был внуком Ярослава Мудрого. Так постепенно у Рюриковичей выделилась эта «генеральная линия», но это было результатом действий, скажем так, не всегда легитимных – например, история с Борисом и Глебом. Она важна по разным причинам, но, прежде всего, это братоубийство, и братоубийство кровавое, произошедшее уже в христианскую эпоху. То, что Владимир Святой убил своего брата, не ставилось напрямую ему в вину, потому что он в то время еще не был крещен. А вот князья-христиане, убивающие друг друга в борьбе за власть – это было совершенно иное. Не зря эта история так настойчиво сопоставляется с библейской, – про Каина и Авеля – и на это есть основания.

Святые Борис и Глеб, икона нач. ΧΙV в.

Другое дело, что история это была темная: все свалили на Святополка, который после смерти Владимира Святого решил занять Киев, и, в принципе, имел на это полное право. Проблема со Святополком заключалась в том, что он был, как говорит история, «от двух отцов». Специалисты до сих пор спорят о том, кто был его отцом – то ли он сын Ярополка, старшего брата Владимира, которого он убил, то ли он сын Владимира, который после убийства брата, как написано, «залеже жену братню грекиню». Это значит, что он взял в жены жену своего брата – а это неслыханная вещь. И неизвестно, был ли Святополк сыном Владимира, либо жена Ярополка на момент убийства последнего была уже беременна, и Владимир просто усыновил ее ребенка.

Михаил Родин: А современники знали, как обстояло дело, и это именно мы сейчас не можем разобраться по источникам?

Федор Успенский: Современники, думаю, многое знали. Дело в том, что источники дошли до нас в «готовом» виде. Не хотелось бы так говорить о любимых мною древнейших русских летописях, но я не исключаю, что история с убийством Бориса и Глеба – это первый акт политической пропаганды, который мы видим со страниц летописей. Хотя, конечно, может быть, и нет. Есть совершенно независимые скандинавские источники, которые описывают ту же историю с убийством братьев-князей, но там убийцей выступает Ярослав. Трудно считать, что это какие-то заказные источники, потому что они писались в Исландии в XII веке, и там летописцам не было дела до того, что творилось на Руси. Они описывали совершенно другую историю о том, как один скандинав лихо и браво ведет себя на Руси, зарабатывает там много денег и, в частности, убивает князя Бориса – по приказу князя Ярослава, как наемник. Человек приезжает со своей дружиной на Русь, чтобы обогатиться, и совершает такое смелое предприятие; так что этот рассказ – почти авантюрный роман. Но там дана совершенно другая версия смерти Бориса, и заказчиком убийства выступает именно Ярослав; поэтому на этот счет копья ломаются до сих пор. Но не исключено, что на Святополка Окаянного (а он, кстати, именно поэтому и Окаянный) просто, как говорится, повесили всех собак – при том, что когда он пришел в Киев и хотел взять там власть, он имел на это полное право, от какого бы отца он ни был рожден. Если от Ярополка – значит, от старшего среди братьев; если от Владимира – значит, как старший среди сыновей Владимира. И в том, и в другом случае он имел право на эту власть.

Печать Святополка Окаянного

Так разразился страшный междинастический кризис, появились первые общерусские святые. Дело в том, что до этого подобные братоубийства воспринимались князьями как некая неприятная семейная история, а вот уже после смерти Бориса и Глеба этот маховик развернулся и превратил все в трагедию шекспировского уровня. Что примечательно: предположим, Святополк убил двух своих братьев. Что это означает? Это означает, что его должны «забанить» в династии, и имя его должно исчезнуть. Но ничего подобного не происходит, и в честь Святополка Окаянного довольно охотно называют появляющихся на свет княжичей, имя никуда не исчезает. Вообще создается такое впечатление, что да, был такой семейный локальный конфликт, но все это дело прошлое, а князь был по-своему славный, почему бы и не назвать его именем?

А вот потом имя Святополка действительно маргинализовалось, но это произошло позже, когда разросся культ Бориса и Глеба (в крещении Романа и Давида) именно как общерусских святых: а произошло это довольно рано, уже при Мономашичах, но не только – Рюриковики вообще довольно охотно «подняли на щит» этот культ. Это произошло, например, и в семье Святослава, князя черниговского, сына Ярослава Мудрого, который назвал своих детей в честь убитых братьев – Глебом, Романом и Давидом (династическое имя Борис он не использовал). А вот полоцкие князья взяли и династические имена убитых княжичей, и крестильные, и получили четыре княжеских имени: Борис и Глеб, Давид и Роман.

Михаил Родин: Мы уже поговорили о том, как сложно была устроена внутридинастическая ситуация, теперь давайте поговорим о том, что происходило вовне, потому что вряд ли они женились только друг на друге.

Федор Успенский: Конечно, нет, и вы правильно затрагиваете эту тему: все начинается совершенно не с того, что они женятся друг на друге, а именно с их внешних связей. Потому что можно сказать, и это не будет преувеличением, что весь XI век (после того, как в конце X века Рюриковичи принимают крещение и становятся как бы «полноценной» европейской династией) уходит у Рюриковичей на внешние связи и браки с иностранками. Огромную роль тут сыграл Ярослав Мудрый, который раздал всех своих дочерей в разные концы земли – но не он один, потому что охотно не только женились на иностранках, но и выдавали замуж дочерей за границу.

Михаил Родин: А куда выдавали? Как далеко?

Федор Успенский: Повсюду в Европу – например, нам известно, что дочь Ярослава Мудрого, Анна, стала королевой Франции. Другая девушка из потомков Ярослава была отдана замуж за императора Священной Римской империи. Отдавали девушек в Скандинавию и Венгрию, а также очень любили родниться с ближайшими соседями – поляками, затем чехами. В общем, в XI веке такие браки были очень распространены. Казалось бы – Рюриковичам бы дома разобраться, а у них вовсю процветает внешняя политика, и как раз благодаря этим бракам. Но тому, что Рюрик и его потомки были так сосредоточены на внешних связях, есть простое объяснение: в течение всего XI века они были слишком близки друг к другу по родству, и еще не могли жениться друг на друге, а династический брак, соответственно, не мог быть использован для нужд внутренней политики.

То, что брат не может жениться на сестре, и так понятно. Но у церкви в этом плане были очень хорошо разработаны все системы, пришедшие из Византии: согласно им, жениться можно было начиная только с седьмой степени родства. Не буду обременять слушателя и поясню, что те же троюродные брат с сестрой жениться не могли, а вот их потомки – уже вполне. Но в XI Рюриковичи, повторяю, были слишком близки для заключения внутридинастических браков. И только в 90-е годы XI века, наконец, выдается генеалогическая возможность для того, чтобы одна семья из династии выдала девушку замуж за княжича из другой семьи династии; как только это происходит, брак заключается немедленно. Тогда на Рюриковичей обрушивается совершенно новое «ноу-хау» – возможность заключать внутридинастические браки.

Михаил Родин: И это влияет на политику.

Федор Успенский: Это сразу меняет всю парадигму политики, сразу же все акценты распределяются иначе. Это не значит, что Рюриковичи уходят от заключения внешних браков – совсем нет: во-первых, есть инерция и привычка, во-вторых, генеалогическая возможность заключать браки внутри династии закрывается, как только используется. Потому что в таких браках рождаются дети, которые снова являются близкими родственниками, и снова не могут жениться друг на друге, и опять надо ждать. Это очень причудливый ритм, который, тем не менее, прослеживается по летописям – я бы сказал, что это ритм политики Рюриковичей XI – XII вв., который очень живо нам явлен по летописям, особенно, если смотреть на это сквозь призму именно брачной политики.

Михаил Родин: Мне интересен еще вот такой аспект: мы говорим о внешней и внутренней политике, но мы также знаем, что Рюриковичи довольно быстро «ославянились» и адаптировались, хотя генетически и оставались скандинавами – а женились ли они на представителях местной знати?

Федор Успенский: Не хочется модернизировать некоторые понятия, но к «чистоте династии» Рюриковичи относились очень трепетно. Я бы с этим не преувеличивал, но дочерей на сторону они все-таки не выдавали, а роднились только с представителями европейских династий, либо заключая внутридинастические браки. Ни о каких браках со знатью из, например, Смоленска или Полоцка мы не знаем. Единственное, что нам известно, это несколько эпизодов, когда в жены брали не княжну Рюриковну и не иностранную принцессу, а новгородку. Новгородцы котировались в чем-то как равные.

Михаил Родин: Это же были боярские рода?

Федор Успенский: Да, это были знатные боярские рода, и не случайно в летописях сказано, что «новгородцы суть люди варяжские», то есть за новгородцами признавалось их варяжское происхождение. И, вероятно, Рюриковичи смотрели на новгородцев как на некую «белую кость», сопоставимую с ними по родовитости. Никаких объяснений в источниках мы не находим, но данные о нескольких браках с новгородками мы находим. По каким-то очень косвенным данным мы знаем, что в конце XII века какая-то княжна Рюриковна была выдана замуж за человека «русского», не княжеского происхождения. Там появляется какой-то смутный родственник «русских» князей, который генеалогически принадлежит к Рюриковичам только по материнской линии, а отец его к этой династии не принадлежит. Но это – исключительный случай.

Михаил Родин: Но есть же еще Малуша.

Федор Успенский: Кто бы еще знал, кто такая эта Малуша… Если вы имеете в виду мать Владимира Святого, которая была милостницей у княгини Ольги, то это отдельный вопрос. Известно, что Владимир Святой, младший из сыновей Святослава (после Ярополка и Олега), был бастардом. Но вообще – что такое бастард именно в дохристианское время? Это мы не очень понимаем, потому что одно дело, когда есть христианский брак, заключенный в церкви, с венчанием – и с бастардами, рожденными вне такого брака, все понятно. Такие случаи мы знаем. Например, знаменитый князь Ярослав Осмомысл, живший в XII веке, имел любовницу Настаську, с которой прижил сына; в отличие от своих законных сыновей, этого сына он очень любил и именно ему отдал власть. Сына этого звали Олег Настасьич – летопись называет его не по отчеству, а по «матчеству», подчеркивая его незаконное происхождение. Правда, передача ему власти привела к трагическим событиям: в городе вспыхнуло восстание, у него отобрали власть, а Настаську сожгли. Словом, ничем хорошим это не кончилось.

А вот что такое «бастард», «наложница» и «законная жена» в дохристианское время – это предмет отдельного разговора, причем не на одну передачу. По всей видимости, люди жили в ситуации многоженства, при этом существовало понятие наложниц, и для происхождения человека имел большее значение социальный статус матери, а не брачный. Одно дело, если твоя наложница из знатного рода…

Михаил Родин: И такое бывало?

Федор Успенский: Да, вполне. По крайней мере, если брать ту же Скандинавию, которая к Руси была очень близка в это время, там такое было сплошь и рядом. Конунг имел законную жену, при этом у него были наложницы, и составители саг специально оговаривают, что это были не рабыни, а представительницы знатных семейств, и в чем-то это было даже престижно – когда кто-то из женской половины твоей семьи становился наложницей у конунга. Это сразу обуславливало некую к нему близость.

Так вот на Руси, вероятно, тоже имело значение происхождение твоей наложницы – матери твоего ребенка, как бы «внебрачного». Вот в случае с Владимиром Святым получилось так, что он родился именно от женщины низкого происхождения, рабыни и служанки. Мы почти ничего не знаем про эту Малушу; были предположения, что она была дочерью Мала, древлянского князя, того самого, с которым поквиталась Ольга. Это домыслы, мы ничего достоверно об этом не знаем. Но что мы знаем точно – она была милостницей Ольги, то есть она была зависимым от княгини Ольги человеком: то ли служанкой, то ли рабыней, непонятно. Но именно с ней прижил сына Святослав. Таким образом, вероятно, Владимир был бастардом не потому, что он родился не от какой-то законной жены (от кого родились Ярополк и Олег, мы просто не знаем), а потому, что родился от женщины со сложным, неоднозначным статусом. Именно это выводило его из парадигмы законных и незаконных сыновей. Но по жизни Владимира не особенно видно, что отец его притеснял или считал каким-то «не таким».

Михаил Родин: Его посадили на Новгород – а это хороший престол.

Федор Успенский: Нам не до конца понятно, чем был в ту пору Новгород, но да – вроде бы ничего. А вот тот эпизод, когда он сватается к Рогнеде, весьма показателен. Она говорит «не хочу розути робичича, а Ярополка хочу», то есть «не хочу выходить замуж за сына рабыни, а хочу за Ярополка». Собственно, это единственный эпизод, из которого мы можем заключить, что Владимир в какой-то степени был белой вороной в своей семье. Ну, как мы знаем, все обернулось совершенно иначе, и Рогнеда стала прародительницей вообще всех Рюриковичей, которые затем жили и правили на Руси.

Владимир сватается к Рогнеде

Михаил Родин: А сама Рогнеда – ведь она не из Рюриковичей? В то время было независимое княжение, и это была другая династия?

Федор Успенский: Совершенно верно, да и на Руси в ту пору, видимо, была не одна династия Рюриковичей. Это мы их воспринимаем как некое тотальное явление, а это вовсе не так. Существуют, например, летописи договоров с греками, где фигурирует «всякое княжье», и это не Рюриковичи. Это, видимо, какие-то княжеские рода, которые тоже претендовали на власть.

Михаил Родин: И, насколько я понимаю, они не все были скандинавского происхождения?

Федор Успенский: Может быть – но мы ничего о них не знаем. Вы, возможно, помните тексты договоров Руси с греками (их несколько в составе летописи): они замечательны тем, что это такой кладезь скандинавских имен. Именно оттуда происходит знаменитая фраза «Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф…» и так далее – дальше идут списки явно скандинавских имен. Но уже среди них, в этих договорах, попадаются славянские имена, причем женские, династические; имена, которые говорят о том, что династии были очень смешаны. Ну, строго говоря, сидит в Полоцке этот Рогволод, отец Рогнеды; про него сказано, что он пришел «из заморья», а откуда именно, не сказано – из Рейкьявика, Осло или Копенгагена. Скорее всего, «из заморья» значит «из Скандинавии». На это, в частности, указывает и этимология его имени, потому что оно довольно прочно этимологизируется как скандинавское Рагнвальдр, а имя его дочери, которая стала Рогнедой, – как Рагнхильд. Обратите внимание на эти «переклички»: «рог-», «раг-». Тогда очень любили при выборе имени делать так, чтобы компоненты одного имени перетекали в другое.

Таким образом, про Рогволода мы знаем только, что происходил он, как вы совершенно верно заметили, из какой-то независимой династии, которую Владимир подмял под себя в прямом и переносном смысле. Но кто они, откуда они, совершенно не прослеживается.

Михаил Родин: То есть Рюриковичей надо воспринимать как самую удачливую семью на этой территории?

Федор Успенский: Да, это, можно сказать, «альфа-самцы», которые выдавили всех остальных, причем довольно рано; во всяком случае, в конце XI – XII вв. мы застаем только Рюриковичей, и никаких остаточных династий уже нет, никакого «всякого княжья» уже не существует. Так или иначе, брак с Рогнедой имел под собой (конечно, кроме того факта, что она ему и просто приглянулась) идею поглощения какой-то совершенно независимой династии, что было важно в его конкуренции с Ярополком. Возможно, семью Рогволода и нельзя было назвать династией, но можно обозначить ее как начинающуюся династию. Тем не менее, заметьте, что на ней он женился, а всех остальных истребил, и от этой династии ничего не осталось.

Михаил Родин: А вот еще один мотив, который мне кажется интересным. Мы поговорили о внутридинастических отношениях, о западных связях, но ведь был же еще и юго-восток.

Федор Успенский: Безусловно. Если вы имеете в виду кочевников, то вы абсолютно правы, потому что тут тоже есть свои интересные закономерности, и я постараюсь максимально быстро и коротко о них рассказать. Во-первых, конечно, Русь страдала от печенегов – с ними мы сталкиваемся уже на страницах летописей. Тут мы мало что знаем – возможно, браков с кочевниками и не было. Затем на Русь, буквально, как саранча, набегают половцы, и вот тут мы можем наблюдать, как Рюриковичи, которые проигрывали им все сражения просто в пух и прах, очень быстро научились с ними каким-то образом договариваться. И довольно скоро после появления половцев Рюриковичи начинают с ними родниться: они явно заключают мирные союзы, но также подкрепляют их браками – а именно «русские» князья берут в жены половчанок, и с большой охотой. Никогда не наоборот: мы практически не знаем ни одного случая, когда бы «русская» княжна была выдана за половца.

Победа половцев над русскими князьями

Михаил Родин: То есть они не считали их равными себе?

Федор Успенский: Совсем не считали: половцы были язычниками, а Русь была уже христианской. И, конечно, те половчанки, которых брали в жены Рюриковичи, были обязаны принимать крещение. Показательно, что мы не знаем ничего ни про одну из них: просто знаем, что брак был. Например, мы знаем, что жена Юрия Долгорукого была половчанкой, а Андрей Боголюбский, соответственно, был наполовину половцем, а также, вероятно, и Всеволод Большое Гнездо. Никаких уточнений про этих половчанок на страницах летописей мы не находим – ни как их звали в крещении, ничего. А вот о самих фактах брачных союзов мы знаем, и всегда это было одностороннее явление: Рюриковичи брали в жены половчанок, и никогда не бывало наоборот.

Есть один исключительный пример, и он исключителен по разным параметрам. Одна княгиня (не княжна, это важно), то есть женщина, уже побывавшая замужем за «русским» князем, да к тому же сама происходившая из знатной ветви Рюриковичей, рано овдовела, будучи еще молодой. От этого брака, кстати, у нее был ребенок. После смерти своего мужа, Владимира Давыдовича, она бежит «в половцы» и выходит замуж за половецкого князя Башкорда. Факт неслыханный, но летописец никак на нем не заостряет внимания: видимо, это была исключительно ее инициатива, она затосковала на Руси и сбежала. Тут много интересного. Во-первых, летописец не говорит, как этот брак совершался, ведь ее муж был явно язычником, а она, несомненно, христианкой, так как она родилась и выросла на Руси XII века. Она отпала от христианства?.. Как это было? Христианская церковь запрещала сожительство христиан с язычниками – значит ли это, что он принял крещение? Об этом ничего не известно: он фигурирует везде только как князь Башкорд. Это загадка, один из нерешенных вопросов. Во-вторых, замечательно то, что ее сын от первого брака остался на Руси. А это был XII век, эпоха внутриполитической борьбы; Рюриковичи, конечно, обратили внимание на то, что сын этой княгини остался без отца, налетели на него (родственники в этом плане отличались крайней алчностью) и попытались отобрать все его княжеские уделы. И его «отчим», князь Башкорд, приходит ему на помощь с многотысячной армией половцев и помогает ему и родне первого мужа своей жены. Это звучит, конечно, в духе скандала в благородном семействе, но никакого скандала не было, и эта помощь была принята: никаких протестов не было видно или слышно. Не буду углубляться в детали, но кончилось тем, что он смог отбить этого молодого княжича.

Михаил Родин: Насколько я понимаю, тот момент, что они начинают родниться с половцами, тоже очень сильно влияет на внутреннюю политику?

Федор Успенский: И не только на политику: но также и на быт и обиход Рюриковичей. То, что в их жизнь пришли половцы, привело к тому, что больше внимания начали обращать на женскую линию родства, что до сих пор Рюриковичам было не очень нужно. То есть любому Рюриковичу было важно, кто его мать, безусловно, но при распределении порядка престолонаследия женская линия, то есть линия по матери, вообще никак не учитывалась – принципиально было только, кто ты по отцу. А тут мы вдруг видим, что после контактов с половцами начинает учитываться и материнская составляющая.

Что делает князь, рожденный в таком смешанном браке? Например, Святослав Ольгович, новгородский князь, который при крещении стал Николаем, был наполовину половцем; мы это хорошо знаем, потому что его отец, Олег Святославич, был женат на половчанке. Чуть что, он бежит, как сказано в летописи, к «диким уям», то есть дядьям по матери. Было также понятие «стрый», то есть дядя по отцу, как бы второй отец – на случай, если с родным что-то случится. По родовому правилу, он должен либо уничтожить племянника и все отнять, что часто и бывало, но все-таки чаще случалось, что стрый помогал молодому княжичу, брал его на свое попечение, и, фактически, действительно являлся первым человеком после отца. А вот уй раньше вообще особого значения не имел; однако, когда появляются половцы, эти дядья становятся очень существенными козырями в этой «игре в подкидного дурака», если так можно выразиться… Так вот, Святослав Ольгович бежит к уям, те приводят многотысячные войска, и он делает что хочет, захватывает, что хочет, решает все династические конфликты – просто потому, что половцы считают его не просто «русским» князем, а сыном женщины из своего народа. Они считают его близким родственником и охотно ему помогают. Конечно, он им, вероятно, каким-то образом и платит за это, но у них все равно очень тесные контакты и отношения, потому что он не человек, пришедший со стороны, а часть их мира, хотя, безусловно, и «русский» князь. Нам неизвестно, как выглядел – возможно, он и сам был кривоног и раскос, но, в любом случае, кочевниками он воспринимался как родственник.

Именно поэтому с момента контактов с половцами начинает считаться и родство по женщине – матери. Это вдруг приобретает вес. Всевозможные контакты и союзы с половцами сразу предполагают некое зерно предательства: такой союз может быть изменен в любой момент. И часто так и происходило: союз разрывался, половцы обижались, приходили с войной, разбивали князей (либо те разбивали их), после чего опять заключали союз. И образовывался такой правильный, как бы стихотворный, ритм; для заключения таких союзов использовалось несколько средств. О первом, то есть о браках, мы поговорили. Второй – это случаи, когда Рюриковичи отдавали свои имена (помните, мы говорили об имени, как о неотчуждаемом имуществе?) половецким княжичам. Например, Игорь Святославич, герой «Слова о полку Игореве», всю жизнь дружил и даже, возможно, состоял в побратимстве с половецким князем Кончаком. Игоря звали в крещении Георгием (Юрием). И вот мы видим, что после всей этой истории с пленом (где Игорь был на очень почетных условиях, а Кончак несколько раз заступался за него) у Кончака рождается сын, которого называют Юрием. То есть появляется половецкий княжич Юрий Кончакович, который явно наречен в честь побратима или ближайшего друга отца. То ли это мода, то ли очередной союз между Игорем и Кончаком, который, как печатью, закреплялся вот таким «подарком» в виде имени.

Так появляются несколько династических имен, которые входят в именослов именно половецких династий, и в половецкой элите появляется какой-нибудь Ярополк Тамзакович, Роман Кзич, Юрий Кончакович и так далее – вот такие молодые князья, имена которых были плодами военно-политических союзов. Так что контакты с половцами были огромны и не менее значимы для династии, чем внешние контакты с Европой и прочим миром; более того, как вы понимаете, контакты исчезают с татаро-монгольским нашествием, причем половцы бегут к «русским» князьям и предупреждают их, призывая объединиться против татар. Кто-то соглашается, кто-то нет, и половцы оказываются, фактически, уничтожены с приходом татаро-монголов. И начинается уже совершенно другая эпоха: с новыми оценками и новыми парадигмами.