Могла ли стать прототипом для анекдотов целая семья Ржевских? Как определить личность офицера, оставившего целый дневник, но не подписавшего свои «мемуары»? Как лечились, как волочились за дамами полусвета, как переживали, попав в поле зрения Тайной канцелярии, российские офицеры времён Семилетней войны?
Об интересном историческом источнике, недавно обнаруженном в Российском государственном архиве древних актов, рассказывает Ph.D., доцент Высшей школы экономики Игорь Игоревич Федюкин.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с Ph.D, доцентом Высшей школы экономики Игорем Игоревичем Федюкиным.
М. Родин: Мы сегодня будем говорить о факте нахождения нового источника, из которого мы можем почерпнуть новые сведения про эпоху. Точнее, мы будем говорить о нахождении дневников некоего военного. Где, что и как вы нашли?
И. Федюкин: Действительно хороший вопрос: что означает найти новый дневник в XXI в., относящийся к веку XVIII-му? Казалось бы, всё уже известно. И находится он не в подвале или чердаке. Документы, которые мы находим, лежат в архиве, в данном случае – в РГАДА. И нахождение на самом деле означает понимание того, с чем ты имеешь дело.
В архиве давно лежит некий документ, он указан в описи. Какая-то пачка бумаг, трудно читаемые записи. Если на их обложке не написано, что это дневник какого-то известного человека, если он не лежит в контексте переписки Потёмкина с Екатериной или Шувалова с Паниным, стоит ли тратить силы на расшифровку такого документа, который довольно часто трудно читаем?
М. Родин: В РГАДА, насколько я понимаю, достаточно большой корпус таких документов, которые когда-то туда попали. Но они просто не разобраны и руки до них не доходят.
И. Федюкин: По большей части неразобранных документов почти нет. Например, это какая-то коллекция. Это комплекс документов, которые, может быть, собирал какой-то коллекционер в XIX в. На базарах, в рыбных лавках покупал какие-то старые рукописи, которые наследники выкинули. А потом эта коллекция была национализирована или куплена музеем, или архивом. Может, это то, что свезли после революции из бывших усадеб и каким-то образом это сложилось в единую коллекцию.
Так и этот документ лежит в такой коллекции, сборной солянке из сотен документов самого разного плана. Он описан в описи, как дневник. Он датирован, но не подписан. Пролистывая трудно читаемые страницы этого дневника, среди тех слов, которые удалось прочесть без дополнительной расшифровки, оказалась знакомая фамилия, имя. Героиня, жена главного героя основной моей книги, которой я сейчас занимаюсь. И оказалось, что именно к ней автор дневника заочно обращается в своих письмах, которые он включает в этот дневник, в какие-то сложные моменты своей жизни. И дальше я уже не мог не потратить несколько месяцев на расшифровку этого дневника.
М. Родин: То есть это такая куртуазная история: человек, влюблённый в жену вашего героя.
И. Федюкин: «Куртуазная» – может, слишком утончённое слово для тех реалий, которые мы описываем. Но да, человек влюблённый.
М. Родин: Как этот дневник выглядит?
И. Федюкин: Это очень симпатичный предмет. Ежедневник. Он похож на те, которые мы используем сегодня. Это самодельный ежедневник, или еженедельник, XVIII в. Человек, или кто-то по его просьбе, взял стандартный печатный календарь и вплёл в него между печатными страничками белые листы бумаги. Это всё переплетено в красивую кожаную обложку с клапанами, кармашками для того, чтобы вставлять туда какие-то записочки, бумажки. Очень современный в этом смысле предмет.
Он открывается – там пара печатных страниц с календарём, на которых указаны престольные праздники, луна, планеты, какие-то ещё подобные ключевые вещи. А дальше белые страницы, где человек может делать записи: хозяйственные, служебные, есть перечень каких-то его личных предметов, написанный другим почерком. Очевидно, что слуга, когда он собирался в поход, а всё дело происходит во время Семилетней войны, середина 1750-х гг., делал опись имущества, которое собирали ему в поход: подштанники, чай, сахар, кофе, чашки, ложки, шуба, платки, сапоги. И он по мере своего продвижения что-то вычёркивает: чай выпили, сахар съели, шубу продали. Он вносит туда копии своих писем, что люди часто делали в то время, и ведёт записи самого разного характера. В том числе свои философские, полупоэтические высказывания, например: «Нашёл пристанище. Надежда, счастье, прощайте! Довольно вы играли мною, играйте ныне другими!» Или: «Не надобно никому до того отчаиваться, чтобы ему взошло на ум, что не человек»; «О небо! Счастливый год проходит как лёгкий ветер, а неблагополучная минута кажется целым веком мученья». Не поспоришь. Ну и довольно регулярные дневниковые записи день за днём: что делал, куда ехал.
М. Родин: Это уникальный источник, который позволяет попасть, во-первых, во внутренний мир человека середины XVIII в., а во-вторых, в его бытовой мир. Как дальше развивается работа? Это же просто недатированная неподписанная тетрадка.
И. Федюкин: Прежде всего, её надо расшифровать. Для того, чтобы её прочитать, требуется несколько прочтений. И дальше, если текст не подписан, ты начинаешь разбираться, что же можно извлечь из самого этого текста. Дневник, действительно, довольно уникален для этого периода. В целом дневников в середине XVIII в. не так много. И чем ближе к концу XVIII в., тем более в XIX в., в каком-то смысле идёт уже вал дневников. А в начале-середине XVIII в. в России мода на дневники только зарождается, и большая часть дневников довольно скучные. Потому что они представляют собой максимально сухую хронику жизни человека. Календарь здесь не случаен. Сама традиция зарождается в том числе и как традиция делать какие-то пометки в календаре. Особенно когда с Петром появляются печатные календари, доступные многим. Это пометки максимально фактологического характера: родился сын, родилась дочь, женился, заболел, получил чин, орден. Такие, довольно скучные, вещи. Или просто перемещения: такого-то числа приехал на станцию такую-то. На следующий день – на станцию такую-то. И вот он неделю едет и просто перечисляет станции.
Этот дневник отражает усложнение того, что люди делают с дневником. Здесь мы видим и наблюдения какие-то, и рефлексию по поводу того, что с человеком в жизни происходит. Именно эта рефлексия очень интересна. Что заставляет человека задуматься о своей жизни? Что заставляет его выйти за пределы перечисления сухих фактов? Обычно это две вещи: часто это служебные, политические неприятности. Как же так? Меня должны были повысить, но не повысили! Какой-то соперник вырвался вперёд меня. Того-то государь приблизил, а на меня косо посмотрел. Как с этим жить? Почему со мной это происходит? И люди начинают размышлять в категориях фортуны: не я такой плохой, не я виноват, а то, что в XVIII в. называлось «колесом фортуны». И рассуждения об этом дают возможность человеку почувствовать себя лучше, описав, как он стоически переживает эти невзгоды. Дневник – это способ самолюбования, самоописания, самооправдания в собственных глазах, самоуспокоения. Дело не во мне, может, всё изменится. А если не изменится, то я извлекаю удовлетворение из того, что я с достоинством переношу удары судьбы. Это одна причина задуматься о себе и начать писать более подробно.
А вторая, это мы видим и в этом дневнике, и в этом смысле он более-менее уникален, это физиология. Это страдания, не связанные со службой, а связанные с физиологическими процессами. Несколькими десятилетиями раньше Борис Иванович Куракин, наш известный дипломат, подробно это описывает. Но вот этот дневник – это просто история болезни. Он болеет постоянно, и он об этом пишет. И это заставляет его делать просто записи подряд:
«23 апреля 1757 г. По вечерам зачёл по 10 капель принимать.
24 апреля. Поутру принял две пилюли слабительного, а также транспирацию потребил. А вечером потому же 10 капель принял.
25 апреля. Поутру принял слабительное, а вечером капли и транспирацию потребил.
30 апреля. Приехал от Ивана Григорьевича к тётке княгине Наталье Григорьевне. Последний раз капли принял. Также декокт (вытяжка из трав) перестал, а каждый день выпивал по две бутылки».
Вот он болеет, болеет. Описывает свои симптомы. Очевидно, он общается с врачами, он иногда это упоминает. Это тоже очень любопытно: в самых разных местах, в провинции даже, он встречает докторов-иностранцев. Они там уже есть. Это уникальный в этом смысле источник медицины. И врачи говорят ему за собой наблюдать. И он наблюдает. Например, декабрь 1758 г.: «Голова болеть перестала, но внутренняя и ножная части болят с перемежкою в разных местах. Тоски нет, только грусть велика. В первом часу пополуночи солоная и очень сильная мокрота пошла, так что и другая половина кружки доходит». То есть он свои отходящие мокроты измеряет кружками. И так далее.
М. Родин: А чем он болел?
И. Федюкин: Непонятно. На венерическое не похоже. Скорее всего, что-то вроде чахотки. И болеет он долго. У него есть стеклянный сосуд, видимо, тоже доктора ему посоветовали, для того, чтобы свои «урины» наблюдать и описывать какие-то их свойства.
И эта болезнь его подталкивает к тому, чтобы размышлять о своей жизни, о том, почему с ним это происходит, как ему с этим жить, потому что, конечно, он это воспринимает, как наказание. Вот, например: «Кажется мне, что несчастье наконец само, уставши, от меня отойдёт, когда оно видит, что за всеми его ухищрениями меня губительство до сего времени уморить не могло. Только я уже в такое прихожу бессилие, что смерть мне временами легче кажется, как те мучения, которые я от него терплю. Но когда, милостивая государыня, Богу так обо мне угодно, то Его самого и воля. Мне Его защита так крепка и надёжна, что я не боюся от несчастия никаких ужасных страхов и мучения. Только-б Он, Создатель мой, хотя бы мало подкрепил моё здоровье.» И так далее.
С одной стороны, он стремится себя подбодрить, изобразить стоическую уверенность. А с другой – на самом деле нет. Потому что дальше он пишет о том, как напивается пьян. И видно, что доктор ему порекомендовал пить водку в качестве лекарства. Стал он водку пить. И вот он пишет в декабре 1758 г.: «Читатель отселе может видеть, что я и подлинно был в смертном страхе, как тоска моя всегда болью нажалась. А чтоб такую тоску смертную прогнать, то я умножал мои чарки вина простого, которое мне лекарь пить много велел. И подлинно я сей день и ночь вина простого много пил.» – вино простое – это водка. – «Видит ли дорогой читатель моего журнала, как я себя отважил», — то есть подбадривал, — «не быв прежде никогда пьяницей, льстяся получить моё здоровье. А теперь вижу себя в смертном состоянии. Да что делать? Когда-нибудь умирать будет.» В тот же день дальше он пишет: «Я подлинно пьян теперь».
М. Родин: По почерку заметно, кстати?
И. Федюкин: Надо посмотреть.
«Чтобы безбоязненно умереть мог, то я много вина пил». То есть он от своей болезни впадает в какую-то, видно, депрессию и пишет, что он водкой пытается себя подбодрить. Но тем не менее он себя укоряет: «Что же я стал пьяницей, прежде никогда им не быв? Да и сколько моя жизнь продолжится, пить его буду. Я вижу, что пьяному легче умирать, чем терозвому, для того, что меньше страху».
Его физиология, его болезни подталкивают его к тому, чтобы выходить за сухой формат хроники, описания своих событий каких-то, чинов, рождений, смертей. Что достойно записи? Почему твои повседневные болезни, если ты не герой, не генерал, не министр, должны записываться? И многие люди не записывают. А здесь потребность рефлексии, рекомендации доктора подталкивают человека к тому, чтобы начинать записывать то, что исторической ценности не представляет. На самом деле, представляет огромную для нас сейчас, но если судить с позиций того времени, кому интересны мокроты простого майора?
М. Родин: И тут я бы хотел отметить ещё раз, что это важно в контексте эпохи. Потому что в допетровское время у нас таких личных записей вообще нет. Целый пласт эпохи от нас ускользает. А здесь он начинает появляться.
И. Федюкин: Абсолютно. А вторая важнейшая тема, которая здесь появляется, это тоже абсолютно уникальный в этом смысле документ, и она оказывается связана с болезнью, потому что он пишет про свои сердечные проблемы, устремления. Потому что, как даже видно в том абзаце, который я цитировал, он обращается к некоему читателю. Это тоже очень важное новшество – обращение к воображаемому потенциальному читателю. То есть он пишет как бы не только для себя. Но в данном случае он этого читателя конкретно называет, к нему обращён целый ряд писем, которые он здесь приводит, это тётушка княгиня Наталья Григорьевна Белосельская. Дама, которая старше его лет на десять и в которую он, по всей видимости, влюблён, потому что по другому это невозможно никак объяснить.
Он о ней беспокоится, постоянно, кроме того, что он ей пишет, он к ней обращается с различными пожеланиями. Даже дальше в этом абзаце: «Если мне подлинно будет в то время умереть случится, то бы я счастлив был и по смерти моей чтобы этот журнал моей жизни княгиня Наталья Григорьевна Белосельская могла видеть. Ибо я для неё столько стражду, а то бы я давно облегчение моё сыскал». То есть, видимо, прекратил бы свои земные мучения. Она ему снится во снах. Это тоже достаточно уникально, когда в источнике записываются сны. Он пишет, что снилось ему, как тётушка Наталья Григорьевна на лошадях куда-то выезжает, что-то ещё.
М. Родин: Замечательный персонаж – влюблённый ипохондрик.
И. Федюкин: Он влюблён, конечно. Что не мешает ему встречаться с другими. Всё таки жизнь походная. Хотя всё это происходит в тылу, эти два года он вместе с Ширванским полком марширует в пространстве примерно между Полтавой и Смоленском. Полк переходит со стоянки на стоянку, он тоже это всё описывает. Вот они поехали в Полтаву или в Харьков, вот они поехали в Киев с офицерами зимой, несколько недель в Киеве проводят, потому что там хоть какое-то общество, в отличии от деревни.
М. Родин: По тексту это видно: он упоминает географические названия, свои перемещения?
И. Федюкин: Да. Это всё он описывает, маршруты по станциям, мелкие детали: вот здесь он встретил мальчика-лунатика, где-то его цыганка обманула. И, конечно, по дороге он встречает девушек. Это тоже совершенно уникальные записи. Особенно это проявляется, когда он в конце приезжает в Ригу, именно на этом обрывается дневник. Это происходит в конце 1758 г. Там он сильно болеет. И понятно, что он едет как раз в действующую армию, в Семилетнюю войну. Там как раз большие потери и очевидно, что и сам полк марширует, и его, видимо, тоже переводят. Он пишет, как к нему приходят какие-то девушки. Приехав в Ригу, он оставляет в дневнике несколько записей на немецком языке русскими буквами, транслитом. Видимо, он не владел немецким и просил кого-то научить, как сказать несколько ключевых бытовых фраз. И это буквально: «Пойдёшь ли ты со мной гулять?», «Будешь ли ты меня целовать?».
Но самая замечательная надпись – это 15 ноября 1758 г. Подъезжая к Риге, он приехал на одну из почтовых станций ночевать. И вот две ключевые темы дневника: «15 ноября. Приехал ночевать туда-то. Слабило. Девки хороши.»
М. Родин: Как вы выяснили, кто это, и какие там данные есть, которые можно привязать к какой-то истории?
И. Федюкин: Дневник не подписан. Как понять, кто этот человек? Он не упоминает своих родителей. Конечно, он упоминает множество родственников. Братцы, сестрицы, тётушки. Он обращается к ним. И это позволяет сразу же какой-то круг очертить. Другое дело в том, что в этот период «братец», «сестрица» – это всё, что угодно вплоть до троюродных братьев и сестёр. «Тётушка» и «дядюшка» тоже может быть в нескольких ступенях родства. И при том, что половина дворянства Москвы находилась между собой в родственных отношениях, «дядюшка», «тётушка», «братец», «сестрица» – не слишком конкретные указания на то, кем этот человек может быть. Из того, что он говорит «сестрица Марья Ивановна Апраксина», или кто-то ещё, автоматически не следует, что он действительно брат этого человека. Он упоминает место своей службы и свой чин, что тоже немедленно сужает пространство поиска. Он секунд-майор Ширванского полка.
М. Родин: Это пехотный полк?
И. Федюкин: Совершенно верно. Ширванский полк – это один из бывших полков так называемого Низового корпуса. Внизу, на Каспии, в сегодняшнем Азербайджане, северном Иране полки формировались, когда Россия некоторое время оккупировала эти территории в конце петровского – начале аннинского царствования.
Казалось бы, найти список офицеров этого полка – и нет проблем. С помощью коллег, которые специально занимаются военной историей, список нашли, 1788 г. Нет там подходящего офицера. Всё таки в других источниках мы нашли упоминания о том, что помимо офицеров, которые в этом списке указывались, были ещё некоторые офицеры в этом полку, которые почему-то, когда составлялся список, не были внесены в него. Среди них оказался один такой Алексей Ржевский. Дальше уже можно проверить: действительно, по степеням родства он подходит многим из тех людей, которые упоминаются в этом списке. Действительно, тётушка Наталья Григорьевна Белосельская, в которую он влюблён. Действительно, этот Алексей Ржевский – один из многочисленных троюродных племянников этой Натальи Григорьевны.
М. Родин: Вам пришлось генеалогии дворянства поднимать для этого?
И. Федюкин: Да. И окончательное подтверждение – интересная деталь. Потому что он упоминает о своих отношениях с Тайной канцелярией. О том, что на него поступил донос в Тайную канцелярию. Он в панике, он пишет письма своим покровителям с просьбой как-то его выручить. Какой-то «бездельник», как он его называет, в Великих Луках, где он был по служебной надобности, отправил на него донос.
Это тоже интересное свидетельство ощущений человека, который знает, что на него донесли и ожидает, что за ним приедет «чёрный воронок»: «Я все случившиеся до сего времени в жизни моей несчастья с большой усердной крепостью терпел. А теперь уже темно, и более в крайность последнюю меня приводят, что я в таком месте буду», — имеется ввиду Тайная канцелярия и её застенки, — «где мне страшнее всякой смерти казаться может, да и в руках таких злодеев, которые всегда жаждут моей крови. Подумайте, милостивая государыня, не бедный ли я человек в жизни, когда ни одной из сих случаев несчастье меня не минуло? Я теперь со страху не знаю сам, что я делаю, что ежеминутно ожидаю из того места за собою присылки. Мне не будет тогда время о том вам подать надлежащее уведомление, когда меня за крепким караулом во всем известные повезут места.»
И действительно, как раз в этот же момент, когда он пишет это письмо, в протоколах Тайной канцелярии обнаруживается запись о том, что поступил донос на Алексея Ржевского за непригожие речи.
М. Родин: Архив Тайной канцелярии тоже в РГАДА хранится?
И. Федюкин: Да. Но, во всяком случае, отдельного дела на него нет и, судя по дневнику, никаких последствий для него это не имело.
М. Родин: А что он там говорил, неизвестно?
И. Федюкин: Неизвестно. В записях входящих указано, что поступил донос, сам он не упоминается. Но времена уже были относительно вегетарианские, всё-таки матушка Елизавета Петровна – не Пётр, не Анна Иоанновна.
М. Родин: Причём Елизавета Петровна уже при смерти.
И. Федюкин: Уже середина 50-х, да. Уже не страшный Ушаков, Александр Иванович Шувалов всем этим делом руководил, и уже попроще смотрели на такие глупости. Но благодаря этому подтвердилось, что это действительно Алексей Ржевский. И это, конечно, жутко интересно, в том числе потому что Ржевские – это семья большая и очень шумная и бурная, участники разных заговоров. Не случайно поручик Ржевский стал таким анекдотическим персонажем.
Княгиня Наталья Григорьевна Белосельская, его предмет воздыхания, его родственница по линии Ржевских. Её мать, в замужестве Чернышёва, известная Авдотья Ржевская по прозвищу «бой-баба», несовершеннолетняя любовница Петра I, одна из многочисленных. Иностранные дипломаты даже сообщали, что она якобы заразила Петра венерической болезнью, за что Пётр велел её мужу Чернышёву её побить. Мать её, Ржевская, в девичестве Соковнина, одна из участниц, аббатесса, известного петровского Всешутейшего и Всепьянейшего собора. Сама Наталья Григорьевна была, или, во всяком случае, считалась внебрачной дочерью Петра.
Многочисленные Ржевские в этот период упоминаются в самых разных делах Тайной канцелярии. Есть история о том, как один из Ржевских в конце 1740-х поехал с товарищами к девкам, а девушка, к которой они поехали, переехала, а там слуги хозяйские, драка: прислуга на прислугу с дубьём, офицеры достали шпаги, кого-то порубили, Ржевскому голову пробили. Другой Ржевский как раз в это же время попадает в поле зрения самой государыни: доносят на него, что якобы он с приятелями и слугами верхами ездит по Москве и прохожих бьют. А губернатор московский пишет, что ездить вроде не ездят, или по крайней мере делает вид, что ничего не знает, а правда в том, что он девушку увёз и без разрешения женился. Девушка приехала с матерью к его замужней сестре зимой в гости, и пока сестра развлекала мать какими-то разговорами, брат успел с девушкой обвенчаться. Губернатор пишет, что девушка вроде не жалуется. И так далее.
И поведение этого Ржевского на самом деле довольно нормальное. Вот эти попойки, «девки хороши».
М. Родин: То есть он вписывается в общую историю семьи Ржевских?
И. Федюкин: Вообще в историю молодых дворян того времени. Так жили в той или иной степени они все. Кто-то был побогаче, кто-то победнее. И это тоже жутко любопытно: казалось бы майор Ржевский, а в дневнике бросается в глаза, как он беден. Он считает каждый рубль, стреляет буквально по червонцу на врачей, в том числе и у своей тётушки. Приехал в Ригу – оказывается, у него кончились деньги и ему нечего есть. И вот Ржевский, майор Российской императорской армии, ходил и продавал шубу, и её не покупали. В Полтаве он купил задёшево овчину, сделал из неё шубу, а теперь с выгодой продал. То есть бедность довольно сильная. В этом смысле он уникален тем, что он всё это описывает.
М. Родин: И изнутри мы видим социальное устройство общества, его проблемы.
И. Федюкин: Повседневную жизнь. Действительно, многое из того, что описывается здесь, в письмах и дневниках по понятным причинам не пишут. И помимо буквально нескольких таких дневников самый информативный источник – это протоколы Тайной канцелярии, где описываются эти истории, похождения, причём с разных перспектив. А вот та сказала, что они безобразничали, а этот рассказывает: «Да, мы ехали в гости, но выпили, и правда: было дело, но не то, чтобы так уж сильно и не то, чтобы безобразничали, и вообще она сама нас в гости позвала». Тут же, может быть, какие-то бумаги изъяты, стишки какие-то непотребные у него нашли, разудалые песенки. Всё это оказывается в протоколах Тайной канцелярии. И в этом смысле этот дневник уникален тем, что он даёт нам взглянуть на эту жизнь глазами такого человека.
М. Родин: А что мы узнаём про Ширванский полк, про тыловые перемещения в эпоху Семилетней войны, быт в тыловых частях?
И. Федюкин: Это действительно любопытно, потому что идёт большая война. Но слово «война» он не употребляет ни разу. Казалось бы, раз он так волнуется по поводу смерти, рефлексирует о своей болезни, наверное он должен как-то отнестись к тому, что ему предстоит ехать в армию. Там, вообще-то, людей убивают, калечат. Нет, ничего. Ни слова. Это абсолютно фоновое знание, фоновая реальность, которая не удостаивается никакого описания, никакой рефлексии.
М. Родин: То есть он не боится смерти на фронте?
И. Федюкин: Да, или во всяком случае это не подталкивает его к каким-то описаниям. Он много размышляет по поводу своих сердечных страданий, своей возможной смерти от болезни, но не по поводу своей возможной смерти на фронте. Значит ли это, что возможная смерть на фронте воспринимается, как данность дворянской офицерской жизни? Если ты дворянская мать того времени, для чего ты растишь своего сына? Ты растишь с пониманием, что ему исполнится 17-18 лет и он пойдёт на войну. Из трёх одного-двух точно убьют. Наверное, это действительно что-то само собой разумеющееся.
М. Родин: Дело в том, что эпоха, о которой мы говорим – это ровно то, что описано в «Гардемаринах». И по книжкам получается, что для дворянина, понятно, что он выращивается для того, чтобы пойти служить, это либо ощущение чести, либо страха: «Я жду войну, чтобы там прославиться или сложить голову». Какая-то эмоция. А здесь – 0. Это странно.
И. Федюкин: Да. Можно ли это так интерпретировать – это хороший вопрос. Мы рассматриваем этот период сквозь призму службы. Что такое дворянин? Это человек, который полностью зациклен на чинах, орденах, службе, чести. И, наверное, во многом это действительно так. Но во многом это функция тех источников, которыми мы располагаем, потому что в основном это источники или служебного происхождения, или так или иначе связанные со службой. Если это переписка, то может быть это переписка между какими-то сослуживцами, которые, конечно, всё это обсуждают.
М. Родин: И, соответственно, этот ракурс заставляет думать, что всё вокруг этого и крутилось.
И. Федюкин: Да. В этом смысле, если попытаться взглянуть на историю этого столетия через какую-то иную призму, то, может быть, мы увидим что-то другое. Что может быть большей антитезой службе, чем какие-то похождения, как вы сказали, куртуазного, я скажу попроще: амурно-сердечного, полового характера? И действительно, если начать копать, то мы видим, что это очень важная часть реалий жизни людей того времени. Конечно, все дворяне живут этими похождениями. Именно с необходимостью осмысления, легитимации, описания этих своих похождений зачастую связано приобщение их к какой-то культуре, потому что как какая-то новая светская литература, импортная, западная, современная, попадает в поле зрения простого человека, дворянина? Она попадает зачастую именно в связи с любовными песенками.
Это песенки, которые люди пишут, исполняют или читают в контексте общения с дамами. Мы здесь видим у него попытки полурифмованной речи: «О небо! Счастливый год проходит как лёгкий ветер, а неблагополучная минута кажется целым веком мучения». Тут очевидна литературность, очевидно, он на что-то такое ориентировался. Но зачастую именно в будуаре, как бы мы сказали, кокотки, говоря попросту, шлюхи, обычный сержант гвардии середины XVIII в. мог столкнуться впервые с какими-то песенками, с живописью. В описи имущества легендарной Дрезденши, самой известной «мадам» Петербурга того времени, мы находим две картины с пастушками. Это отсылка к пасторальной живописи того времени, Фрагонар, эти все изображения пастушков и пастушек, модное направление живописи того времени.
Где ещё сержант гвардии столкнётся с современной культурой? У Сумарокова, ведущего поэта того времени, которого мы любим и ценим за его драмы и трагедии, в том числе и политические, огромный корпус его текстов – это именно любовные песенки. И Ломоносов его как раз в это время упрекает в том, что он – несерьёзный поэт, потому что его читатели и слушатели – это кадеты, пажи и гвардейские сержанты. То есть у той самой дворянской молодёжи, может, чуть помладше этого Ржевского, именно в контексте общения с дамами, как дворянскими, так и «полусвета», зачастую возникала потребность назвать то, чем они занимаются не грубым простым русским словом, а каким-то культурным французским, красивым, про какие-то амуры поговорить.
М. Родин: Благодаря таким источникам мы видим срез культуры, который от нас ускользает, потому что до нас доходят образчики высокой культуры. А эта, грубо говоря, «попса», чем жили люди, до нас не доходит.
И. Федюкин: Может быть это, любовные стишки, начало размышлений, описаний своего здоровья и являются подлинной историей Просвещения в России в XVIII в., более важным пластом, чем выдающиеся образчики, которые мы имеем. В этом смысле это то же самое, что мы находим применительно к Просвещению XVIII в. в Западной Европе. Если пол века назад история Просвещения – это Вольтер, Дидро, это какие-то гранды, в последние десятилетия историки понимают и пишут, что на самом деле люди не читали Французскую Энциклопедию. Бестселлеры XVIII в. во Франции – это по большей части порнография. Но именно через порнографию или полупорнографию расширялся круг читателей. Через неё развивалась привычка к чтению, через неё развивался рынок литературы, книгоиздания, в котором могли существовать в том числе и высоколобые авторы. И зачастую многие идеи, которые мы ассоциируем с Просвещением в каком-то максимально упрощённом виде через массовую литературу и доходят до широкой аудитории.
М. Родин: Что дальше должно происходить с этим источником? В каком он сейчас состоянии? Вы его переводили, перепечатывали?
И. Федюкин: Да, мы его набрали, перевели в компьютерный файл. Будем публиковать. Надеюсь, что в следующем году мы его опубликуем. Необходимо его привести в какой-то читабельный для современного читателя вид. Язык мы менять не имеем права, но то, что ГОСТ позволяет нам сделать и требует от нас: привести хотя бы пунктуацию в современный вид. Как минимум, разбить на предложения в соответствии с современной логикой. Люди того времени этого не делали: зачастую это предложения без конца и начала. Мы должны поставить точки и запятые. Нужно сделать большое количество комментариев: нужно объяснить современному читателю, что это за люди, что это за реалии. Медицинская тема требует особого комментирования. Например, он пишет, что «ел золото», чтобы вылечиться. Необходимо объяснить, что это значит.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий