Дмитрий Беляев в «Родине слонов»

Почему в Мезоамерике не было войн за ресурсы? Как майя удалось построить сложноорганизованное общество, опираясь на технологии каменного века? Как была организована морская торговля вдоль побережья Юкатана?

Об особенностях технологий и экономики Мезоамерики рассказывает кандидат исторических наук, доцент, ведущий научный сотрудник, заместитель директора Мезоамериканского центра им. Ю. В. Кнорозова РГГУ Дмитрий Дмитриевич Беляев.

Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, доцентом Мезоамериканского центра им. Ю.В. Кнорозова РГГУ Дмитрием Дмитриевичем Беляевым.

Михаил Родин: Сегодня мы продолжим разговор о мезоамериканских цивилизациях; мы уже немного поговорили об их письменности, о том, как ее расшифровали, и о том, как это дало ключ для изучения этих цивилизаций. А сегодня мы будем говорить об их технологиях, о том, почему они так сложились, почему они выглядели именно так к моменту прихода европейцев, и какие причины заставляли их развиваться именно в этом ключе. Давайте сначала определим сам предмет, который мы будем обсуждать: какие технологические особенности этих мезоамериканских цивилизаций мы можем выделить?

Дмитрий Беляев: Это одна из тех тем, которые всегда вызывают вопросы и скептические замечания (или непонимание) у тех людей, которые интересуются древней историей. И это справедливо не только для нас, то есть не только для современного человека: для европейца, например, XIX века, эти вопросы вставали точно так же.

Прежде всего это кажущееся несоответствие между не очень высоким уровнем развития технологии, как мы привыкли его оценивать (потому что для нас высокий уровень технологий — это металлургия, гончарное производство, гончарный круг, другие развитые технологические формы — этого в Мезоамерике нет, но об этом поподробнее тоже расскажем) и довольно высоким уровнем развития тех культурных признаков, которые мы также привыкли называть цивилизацией или связывать с ней. Например, архитектура: масштабное каменное строительство, пирамиды, платформы, скульптуры из камня, причем иногда сделанные не только из мягкого камня, но и из довольно твердых пород. Это производило впечатление и на европейцев, и, в свое время, на конкистадоров, потом на культурную Европу, которая в конце XVIII века начинает открывать этот новый мир, потом на путешественников XIX века. Поэтому будем честны: периодически появляющиеся идеи о том, что это все изготовили, сделали и построили не майя, не ацтеки и не другие народы Мезоамерики, а какие-то до этого существовавшие цивилизации, или, не дай бог, инопланетяне — это не есть изобретение современных фриков. Эта тема появляется с конца XVIII века, и она всплывает постоянно, только в разном контексте: научном и интеллектуальном. Эти древние цивилизации назывались по-разному: это были то, например, атланты, то инопланетяне, сейчас это снова то ли атланты, то ли инопланетяне. Самое парадоксальное, что исследователи, археологи, историки, антропологи, которые занимаются изучением Мезоамерики — в частности, майя, а также других культур — сталкивались со схожим набором лженаучных или околонаучных мифов что в конце XIX века, что в первой трети XX века, что сейчас. В общем, во многом дискуссии с фрическим околонаучным сообществом часто напоминают фрагменты из фильма «День сурка». Потому что где-нибудь в сети начинаешь дискутировать с человеком и понимаешь, что приводишь те же аргументы, которые приводил в свое время Эрик Томпсон (John Eric Sidney Thompson) в 20-е годы, когда доказывал, что не было никакой Атлантиды в землях майя. Его исследования в Лубаантуне показали, что не существовало никакой древней мегалитической культуры, которая была бы старше каменной архитектуры майя на несколько тысячелетий, и так далее. Приходится, к сожалению, повторяться; мы привыкли, что наша модель развития цивилизации и культуры строится на том, что уровень развития технологий и самого общества связаны друг с другом довольно жестко. Эта схема, с тех пор, как появилась трехчастная система «каменный-железный-бронзовый век», которая четко существует в сознании археологов и историков, над нами, конечно, довлеет.

Михаил Родин: Я вот сейчас провожу параллели с Древним царством Древнего Египта (это примерно середина 3-го тысячелетия до нашей эры, начиная примерно с XXVIII века). Это был энеолит, и технологически их цивилизация в то время действительно была не вполне развита. В основном там были каменные орудия, а медные встречались от случая к случаю.

Дмитрий Беляев: Да, когда египтологи стали лучше понимать Древний Египет, стало ясно, что это, на самом деле, тоже не совсем бронзовый век — действительно, каменные орудия играют по-прежнему очень важную роль. С другой стороны, лучшее знакомство с различными другими культурами, не только с мезоамериканскими, но и вообще другими архаическими, показало, что вот эта четкая, жесткая привязка к металлу все-таки является скорее наследием старых теорий развития общества. Но при этом она была очень важной. Был такой классик американского эволюционизма, Льюис Генри Морган (Lewis Henry Morgan), человек, который оказал гигантское влияние на развитие американистики и советской науки (через работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства»). Морган в своей работе «Древнее общество» довольно четко указывает, что один из важнейших шагов в переходе от варварства к цивилизации — это начало обработки железа (то есть даже не просто металлов, а именно железа) и появление письменности. Морган и его младший коллега Адольф Бандельер (Adolph Francis Alphonse Bandelier) совершенно отказывали американским цивилизациям в «цивилизованности», говорили, что это высшая или средняя ступень варварства, потому что никаких металлов у них не было, а это считалось как раз одной из самых важных характеристик. Характеристика эта была не слишком удивительна, но она, пожалуй, очень сильно отличала Новый Свет от Старого Света, от этой большой афроевразийской цивилизации.

Всегда, когда я рассказываю о характеристиках американских цивилизаций, я начинаю с этого. Металлургия — это не просто не составляющая американской цивилизации: даже на самом ее излете, когда накануне прихода испанцев появилась технология обработки металлов, появились медные и частично бронзовые орудия, по-прежнему это не была деятельность, которая все захватывала. Тут можно предположить много всего: например, что это связано с особенностями мезоамериканского мышления (цивилизационщики вообще, наверное, много бы построили на этом различных теорий). Но нельзя это объяснить нехваткой отсутствием месторождений, потому что месторождения на самом деле были.

Михаил Родин: То есть ресурсы у них были для того, чтобы что-то изготавливать?

Дмитрий Беляев: Да, хотя, конечно, не везде можно было добывать ту же медь или какие-то металлы, пригодные для изготовления сплавов на основе меди: оловянистых или мышьяковых бронз, например. Но, опять-таки, и в Старом Свете месторождения тоже были не везде, будем честны. Месторождения меди — это очень важный, ключевой ресурс, поэтому не зря, например, египетские цари совершали походы на Синай: там были медные рудники. Итак, месторождения были: в Западной Мексике, в некоторых горных районах — конечно, не такие богатые, как, скажем, в других регионах. Но, тем не менее, были.

Но вот что здесь очень важно и показательно: вот это отсутствие металлургии — это, с моей точки зрения, самый важный аргумент против различного рода паранаучных гипотез о плаваниях из Старого Света в Америку, которые оказали решительное влияние на развитие мезоамериканской цивилизации.

Михаил Родин: Тогда бы пришельцы принесли с собой что-то?

Дмитрий Беляев: Да: первым делом люди, которые приплыли бы туда из Китая, из Египта, из Финикии, бросились бы добывать металлы, а не строить пирамиды или отесывать каменные блоки при помощи каменных орудий. А поскольку никаких находок, например, какой-нибудь китайской бронзы Иньской эпохи, нет, то все разговоры о «сходстве иконографий», «сходстве мотивов» ничем не обоснованы.

Михаил Родин: Но есть же еще одно доказательство того, что это все местные технологии: благодаря данным археологии мы видим, как растет и развивается это общество, как развиваются методы обработки камня, как эволюционирует эта культура.

Дмитрий Беляев: Да, конечно. Здесь, правда, следует признать, что первопоселенцы прибыли в Новый Свет, прекрасно зная, как обрабатывать камень, и самые ранние каменные индустрии демонстрируют великолепное знание всех техник, например, ретуширование.

Михаил Родин: Мы говорим про 15-е тысячелетие до нашей эры, а это уже поздний неолит?

Дмитрий Беляев: Скорее, это уже то, что на Ближнем Востоке называли бы эпипалеолитом: это прекрасные технологии, и раньше в это время есть очень хорошие, качественные технологии, связанные с обработкой камня. В Мезоамерике, если мы говорим именно про Мезоамерику, самая важная, пожалуй, технологическая революция произошла где-то на рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до нашей эры, и она была связана с инновациями в обработке обсидиана. Вулканическое стекло, то есть обсидиан, мезоамериканское население использовало очень активно; месторождений обсидиана меньше, чем, например, месторождений кремния (кремень есть практически везде), и в основном они сосредоточены в вулканических регионах. Зато обсидиан дает возможность изготавливать сложные орудия, из него проще изготовить орудия с острой режущей кромкой, и так далее.

Михаил Родин: В чем его преимущество? Он более колкий, и с ним проще работать?

Дмитрий Беляев: Да, поскольку это вулканическое стекло, он, с одной стороны, более хрупкий, а с другой стороны, он удобнее для изготовления именно режущих орудий. Обсидиан известен довольно давно: первое обсидиановое орудие датируется примерно концом палеоиндейского периода, а это 8-е тысячелетие до нашей эры. Потом его активно используют в архаический период — там, где есть месторождения. На рубеже 2-го и 1-го тысячелетий до нашей эры где-то на юге Мезоамерики какая-то культура (какая — не очень понятно, но, скорее всего, какая-то культура из располагавшихся на тихоокеанском побережье, в предгорьях Гватемалы, Чапаса) разработала методику изготовления так называемых призматических ножевидных пластин из отщепов обсидиана. Это пластинки, которые в сечении имеют форму призмы; у них более-менее стандартные формы. Они скалываются с обсидианового ядрища, и при определенном навыке можно довольно быстро изготовить большое количество стандартных заготовок, потом эти заготовки куда-то вставить и получить режущую поверхность. Это будет, предположим, нож — более острый, чем нож из кремния. Пластины можно вставить в древко с двух сторон и получить знаменитый мезоамериканский обсидиановый «меч», широко распространенный по всей Мезоамерике. Мы называем его макана: этот термин заимствован из языков индейцев с Антильских островов (на языке науатль это оружие называлось макуауитль). Фактически, это был меч, хотя и достаточно хрупкий; и, конечно, это была совершенно другая техника.

Михаил Родин: Но сломанные детали всегда можно было заменить.

Дмитрий Беляев: Да, и такой «меч» позволяет отрубить голову, руку, ногу, разрубить щит, хлопковый панцирь и так далее. Вообще все сложные инструменты можно изготовить, сочетая вот эти пластины — небольшого или среднего размера. И это первый момент: можно создавать комбинированные орудия, причем делать это более эффективно, чем, скажем, с помощью микролитической техники ближневосточного неолита. Второй момент: ножевидные пластины удобнее транспортировать. Это резко повысило масштабы торговли обсидианом: одно дело, если вы тащите на себе несколько добытых вами нуклеусов, то есть ядрищ, и совсем другое, если это небольшие плоские ножевидные пластины, которые можно аккуратно сложить, переложить тканью и транспортировать в гораздо больших количествах.

Михаил Родин: То есть это, по сути, «полуфабрикаты».

Дмитрий Беляев: Да, их можно было использовать, как есть (если нужны были длинные заготовки) или расколоть. Кроме того, их можно было периодически затачивать. Для мезоамериканской цивилизации это было настоящей технологической революцией. После этого, действительно, до появления металлов и технологий их обработки (а происходит это очень поздно, примерно во второй половине XIII в. или даже в XIV — XV вв.) ничего сверхъестественного в мезоамериканских технологиях не происходит. И разные проблемы, которые встают перед мезоамериканскими обществами разного уровня развития, а затем и перед формирующимися государствами и первыми империями, решаются за счет не технологических инноваций (хотя они были, например, в строительстве), а за счет правильной организации труда. Вот это — тот момент, который, наверное, следует поставить в центр нашей сегодняшней беседы: правильная организация труда оказывалась важнее прогрессивных технологий.

Михаил Родин: Мне всегда было интересно, как-то повлияли вот эти открытия в обработке обсидиана на экономику этого региона? Условно говоря, появились ли какие-то центры, которые снабжали другие регионы этими ресурсами? Зависели ли одни регионы от других?

Дмитрий Беляев: Вот это даже парадоксальная, в какой-то степени, история. Мы привыкли, что, если есть такой важный ресурс, да еще сконцентрированный в нескольких местах, то, конечно же, крупные политические центры должны ставить его под свой контроль. Обязательно неподалеку от такого месторождения должна вырасти какая-то важная столица, или, наоборот, какой-то сильный центр должен начать контролировать эту точку. Но в Мезоамерике мы видим ситуацию, для нас во многом парадоксальную.

Вот, например, горная Гватемала. Там есть несколько такого рода месторождений, и самое важное из них — это месторождение, которое называется Эль-Чайяль (на самом деле это целый комплекс месторождений). Там добывается такой специфический серый обсидиан, причем добывается до сих пор и используется для различных поделок. Есть еще месторождение: это запад Гватемалы, ближе к границе с Мексикой — называется оно Сан-Мартин-Хилотепек. Оба месторождения эксплуатируются довольно давно, еще с архаического периода. Но в определенный момент (наверное, где-то в II в., может быть, в конце III в. до нашей эры) Эль-Чайяль явно ставит под свой контроль растущая столица одного из самых мощных политических объединений Гватемальского нагорья — Каминальуйю, которая потом становится центром одного из первых государств на Гватемальском нагорье. И видно, что для Каминальуйю добыча этого обсидиана, а, скорее, даже контроль над торговлей и его распространением — это один из важных источников государственной власти. В то же время никаких государственных мастерских или чего-то подобного там нет. Там, в этой долине, по-прежнему живут какие-то люди; они выламывают эти обсидиановые глыбы, предварительно обрабатывают, а вот цари Каминальуйю контролируют его дальнейшую обработку и, собственно, торговлю им.

А вот с Сан-Мартин-Хилотепеком ничего такого не происходит: поблизости нет ни одного крупного центра, который хотел бы его захватить. На протяжении значительной части того времени, когда в Мезоамерике формируются первые иерархические политические объединения (сначала вождества, затем сложные вождества, затем ранние государства), то есть приблизительно с середины 1-го тысячелетия до нашей эры до 1-го тысячелетия нашей эры, это по-прежнему полунезависимая, практически автономная долина. В ней есть множество мелких поселений: каждое из этих поселений занимается добычей обсидиана и его предварительной обработкой. Затем эти полуобработанные ядра куда-то отправляют, возможно, торгуют ими. А расположенный поблизости политический центр не такой уж гигантский — то есть никаких «бонусов» от контроля он не получил. Ну, видимо, какая-то столица небольшого вождества там была, но не более того.

Михаил Родин: Почему так? Что мешало это сделать?

Дмитрий Беляев: После того, как там провели исследование археологические экспедиции под руководством Джеффри Брасвелла (Geoffrey Braswell) и Эуджении Робинсон (Eugenia Robinson), этот вопрос так и остался невыясненным. Все они, когда начинали работать в этом регионе, были уверены, что найдут доказательства, найдут, какому центру подчинялось месторождение (или, наоборот, найдут собственную столицу рядом с этим месторождением), но ничего не было найдено. И это странно. Одна из гипотез предполагает, что месторождение находилось на границе между несколькими соперничающими политическими образованиями, и ни одному из них не удалось его подчинить. Но это тоже не очень понятная гипотеза, потому что по этому региональному обследованию не выстраивалась карта.

Другая гипотеза: может быть, никто не стремился поставить под свой контроль это месторождение. Тогда получается, что там существовала какая-то своеобразная рыночная экономика (не в привычном нам смысле, а в том, что там действовали рынки), и в этом смысле функционирование рынка всех устраивало: никто не хотел создать систему централизованной редистрибуции, все были довольны тем, что они получают.

Михаил Родин: Может быть, существуют еще какие-то месторождения, про которые мы не знаем, и которые как бы распределяли и ресурсы, и силы?

Дмитрий Беляев: Нет. Обсидиан — это очень хороший материал в том смысле, что в его отношении не так сложно делать элементный анализ на происхождение, и мы, в принципе, знаем основные месторождения для каждого города южной, центральной и северной Мезоамерики и более-менее представляем, откуда, из каких месторождений он поступал. Были неизвестные месторождения: тогда провели анализ и выяснили, что да, действительно, мы не знаем таких месторождений. Но как раз для южной и юго-восточной Мезоамерики видно, что Эль-Чайяль и Сан-Мартин-Хилотепек — самые главные месторождения (также потом стал известен Иштепек на востоке Гватемалы). Ничего такого сверхъестественного, что изменило бы нашу картину распределения обсидиана, нет.

Михаил Родин: Если мы сравним ситуацию с ситуацией на Ближнем Востоке, который нам более привычен, так как все-таки лучше изучен, там мы можем говорить про такую стадию развития, как докерамический неолит. Дальше нее, как я понимаю, мезоамериканцы не продвинулись. Как у них обстояло дело с керамикой?

Дмитрий Беляев: Здесь опять-таки еще одна черта, который тоже для нас необычна. Керамика для Мезоамерики — это тоже не оригинальное изобретение, это инновация, которая приходит извне. Вообще то, что происходит с керамикой в Мезоамерике, для многих людей выглядит странно.

Михаил Родин: А что значит «приходит извне»? Насколько я понимаю, первопоселенцы туда дошли до того, как в Старом Свете появилась керамика.

Дмитрий Беляев: Да, это так, и в Мезоамерике отсутствует керамическое производство где-то до рубежа 3-го и 2-го тысячелетий до нашей эры. Керамика появляется примерно в это время, и, судя по всему, заимствуется с юга, из Центральной Америки, а туда она попадает из Америки Южной, где она и была изобретена.

Михаил Родин: То есть это все-таки внутреннее заимствование — не из Старого Света?

Дмитрий Беляев: Да, конечно. И это тоже очень показательно, потому что для нас это в определенной степени дико: керамика, на наш взгляд, это вообще одно из самых ранних изобретений человечества, и мы знаем, что в Старом Свете керамика появляется гораздо раньше земледелия. Скажем, Дальний Восток, наше Приамурье, Корейский полуостров, Японский архипелаг — там жутко ранняя керамика, еще эпипалеолитическая. В Мезоамерике все не так: сначала начинается доместикация культурных растений, и этот процесс идет сложно, длительное время; и только тогда, когда формируется земледельческий комплекс как таковой, начинает заимствоваться керамика. Причем, видимо, она заимствуется как элемент технологии — но не бытовой, а социально престижной. Это заключили археологи, которые работали на юге Америки, в ареале культуры мокайя. Их гипотеза состоит в том, что сначала была заимствована не бытовая керамика, а парадная: богато орнаментированные сосуды, которые использовались для приготовления и подачи пищи на праздничных пирах.

Михаил Родин: А как же они обходились в быту без керамики? Мне кажется, сельское хозяйство все-таки неразрывно связано с керамикой.

Дмитрий Беляев: Это интересный вопрос: до того, как в Мезоамерике появилась керамика, основные сосуды изготавливались из тыквы-горлянки. Тыква-горлянка — это классика в том плане, что это первое доместицированное здесь растение. До сих пор идут дискуссии, было оно принесено из Старого Света людьми, или эти тыквы случайно приплыли сюда из Азии. Самые ранние доказательства доместикации тыквы-горлянки относятся приблизительно к 9 000 году до нашей эры; из этой тыквы делалось все.

Михаил Родин: Но это относительно некрупный сосуд?

Дмитрий Беляев: У него не гигантские размеры, но вполне себе удобные средние: можно вырастить тыкву, отлично подходящую для готовки — естественно, не на огне. Здесь использовалась одна из древнейших форм приготовления горячей пищи (и любой горячей субстанции), которая до сих пор практикуется в некоторых деревнях, например, в штате Оахака: это так называемые «супы из камней», когда в посуду бросают раскаленные камни. Точно так же, по всей видимости, готовили в сосудах из тыквы-горлянки.

Михаил Родин: В общем, в Мезоамерике керамика появилась поздно, и долгое время не очень активно развивалась, просто благодаря тому, что там был природный сосуд, с помощью которого можно было вполне обходиться. Что дальше происходило с керамикой?

Дмитрий Беляев: А вот дальше керамическое искусство — именно искусство, а не ремесло — развивалось очень активно. Причем это становится одной из характерных черт мезоамериканской культуры, и мы знаем это по всем музеям — куда ни зайди, мы видим великолепную мезоамериканскую керамику. Но, если мы будем оценивать ее с точки зрения традиционного понимания развития технологий, то мы увидим, что, несмотря на сложные формы, прекрасную орнаментацию, а зачастую и массовое производство, она достаточно просто организована. Дело в том, что гончарный круг не получил развития, хотя есть гипотеза о том, что он был известен и частично использовался; в основном керамика была все-таки не гончарная, а лепная. Это очень сложно понять, потому что сначала это было известно только по европейским описаниям; потом, когда в середине и 60-х годах XX века стала развиваться этноархеология, стали наблюдать за тем, как в традиционных индейских общинах изготавливают керамику. Тогда стало ясно, что одна из самых популярных технологий — это жгутокольцевая система, когда друг на друга наслаиваются кольца, затем мастер заравнивает их и получает сосуд. Таким образом и появилась идея о том, что именно так и поступали в Мезоамерике.

Несколько лет назад в Музее искусств округа Лос-Анджелес куратор коллекции мезоамериканской керамики вместе с местными физиками и химиками начала очень интересный проект по анализу этих сосудов — очень хороших, красивых, высококачественных, с прекрасной росписью и иероглифическими надписями (они относятся к классическому периоду майя, то есть к V — VIII вв.). Разбивать эту керамику, конечно, не стали — во-первых, сама по себе она прекрасна, во-вторых, после такого куратора просто посадили бы; вместо этого они стали использовать радиографию и рентген — чтобы понять, как это все было сделано. И группа выяснила, что даже эти царские сосуды (а это была явно царская керамика, изготовленная в мастерских, работавших по заказу царя) с великолепной росписью и прекрасно выполненными иероглифическими надписями все равно выполнялись вручную, по этому же самому методу, при котором стенки представляли собой последовательность таких колец. Их выравнивали и получали вот такой сосуд.

Михаил Родин: Я так понимаю, тут мы, как и в случае с металлургией, не очень можем объяснить, почему «не пошло».

Дмитрий Беляев: Честно говоря, да — до сих пор для археологов это одна из самых больших загадок. Принцип крутящегося колеса в Мезоамерике знали; почему им не пришло в голову, что его можно использовать для изготовления гончарного круга, мы не знаем. Все-таки гончарный круг — не самое сложное изобретение, оно не требует металлургии высокого класса или еще чего-то в таком роде: его можно сделать довольно просто. Но такого не произошло. Мы видим, что эти ремесленники, даже высокопрофессиональные, все равно пользовались такими стандартными приемами: например, чтобы получить сосуд квадратной формы, сначала изготавливали круглый, а потом обрубали лишние детали. При исследованиях такие технологии тоже очень хорошо прослеживаются. У цивилизации, видимо, существовали какие-то внутренние консервативные или, наоборот, инновационные механизмы, которые не позволяют развивать привычные нам технологии.

Если мы будем рассматривать Старый Свет (волей-неволей мы постоянно сравниваем с ним Новый), то вспомним, что в Китае XV века технологическое развитие было во многом остановлено директивно некоторыми решениями китайского императорского правительства. Они остановили возможную волну Великих географических открытий, издавая указы о запрете мореплаваний (все мы знаем трагическую историю с окончанием заморских походов Чжэн Хэ). Может быть, конечно, европейские авторы, которые про это пишут, преувеличивают, потому что развитие все-таки происходит — и тогда, и позже, в XVI веке. Но, может быть, в Мезоамерике тоже была какая-то общеполитическая тенденция — не использовать такого рода инновации.

Михаил Родин: А вот гончарный круг выводит нас на другую, казалось бы, тоже банальную технологию, которую мы упомянули, и которая почему-то тоже там не развилась — использование колеса.

Дмитрий Беляев: С колесом тоже интересная история. Теперь мы знаем, что общая мезоамериканская цивилизация и локальные цивилизации внутри нее колесо знали — это прекрасно видно по встречающимся в культурах (прежде всего, располагавшихся по побережью Мексиканского залива) игрушкам на колесиках. Например, очень популярной игрушкой были ягуарчики на колесиках. Такие игрушки есть в разных музеях: у нас в зале копий мезоамериканского искусства РГГУ тоже есть копия из Национального музея в Мексике. Я всегда привожу туда студентов и показываю, что колесо мезоамериканцам на самом деле было известно.

Судя по всему, колесо как элемент транспортного средства не использовалось по следующим причинам. Первая: не было животных, которых можно было бы использовать в качестве упряжных. Лошадей не было, быков тоже, разве что тапир?..

Михаил Родин: Но ведь телега на колесах гораздо эффективнее, чем переноска поклажи на спине?

Дмитрий Беляев: Сама по себе телега, которую тащит человек, не особенно эффективна. Куда эффективнее тачка, но именно тачка — это относительно недавнее изобретение; если мы будем изучать историю технологий Старого Света, то увидим, что тачка была изобретена в Китае всего лишь во II или III веке до нашей эры. Дело в том, что тачка предполагает достаточно неплохое развитие металлургии: исходя из известных мне публикаций по истории колесного транспорта в Старом Свете, могу сказать, что для изготовления если не втулок, то хотя бы подшипников необходима, по меньшей мере, бронзовая металлургия. А если надевать деревянное колесо на деревянную же ось, трение получается слишком большим, и вся технология из-за этого выходит совершенно неэффективной: оптимальнее нести груз как раз на спине. На настоящий момент существует именно такое объяснение, и мне оно представляется достаточно правдоподобным.

Михаил Родин: То есть мы знаем, что транспортных технологий там не было.

Дмитрий Беляев: Да, но это не решает вопрос с гончарным кругом: достаточно было положить его горизонтально, и на нем было бы очень удобно делать горшки. Хотя те же игрушки на колесиках — достаточно позднее изобретение (вторая половина 1-го тысячелетия до нашей эры или, может быть, начало 2-го); поэтому, возможно, к моменту появления колеса уже настолько была стандартизована технология изготовления керамики, что инновации там уже были не нужны.

Михаил Родин: Хорошо: у них нет животных, которых можно было бы запрягать, у них не развита металлургия, которая позволила бы создать какой-то колесный транспорт — но хоть какие-то транспортные технологии у них были, или поклажу переносили исключительно люди?

Дмитрий Беляев: Люди с поклажей — это основная транспортная технология. И, безусловно, довольно эффективная.

Михаил Родин: То есть она не тормозила развитие экономики в целом и не «разрывала» регионы?

Дмитрий Беляев: Конечно, она требовала определенных дополнительных усилий. Здесь играет роль срок самого перехода: во-первых, люди все же менее выносливы, чем вьючные животные, во-вторых, кроме самой поклажи, люди должны были нести какое-то количество еды для себя. Судя по ранним колониальным испанским описаниям, выстраивание логистической схемы требовало больше усилий, чем при использовании вьючных животных. Необходимо было иметь перевалочные станции, запасы продовольствия и так далее. Эта система известна по ранним колониальным документам, но не очень хорошо изучена для более раннего времени (для 1-го тысячелетия нашей эры, для классической и постклассической эпох). И у нас должны быть археологические данные по таким станциям и складам, должны оставаться какие-то небольшие крепости. Вообще грузы, которые носили мезоамериканские носильщики, судя по испанским описаниям, были достаточно большими, и караваны носильщиков были, таким образом, довольно эффективны.

Михаил Родин: Мне кажется, что такая ситуация задерживала развитие «нормальной» экономики, оставляя больше места для экономики «престижной» — такой, при которой на большие расстояния перемещаются товары высокой стоимости и небольшого веса.

Дмитрий Беляев: Если мы говорим о перемещениях товаров на дальние расстояния, то в древних экономиках самая важная роль отведена именно «престижной». Это, обычно, или стратегические ресурсы вроде олова, которое поставлялось с Ближнего Востока в Месопотамию, либо как раз престижные товары. В случае с Мезоамерикой такого рода стратегическим товаром был как раз обсидиан — из месторождений его на несколько сот километров доставляли носильщики. Безусловно, был водный транспорт: но он, понятно, не мог использоваться везде, только на побережье или крупных реках, а крупных рек в Мезоамерике было не так много. И вот в сфере водного транспорта мы как раз видим некие инновации.

Михаил Родин: Как выглядели эти суда? Насколько они были большими?

Дмитрий Беляев: Гигантскими они, конечно же, не были: в основном это были лодки-долбленки, однако не просто лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева — у них были, например, нашивные борта. Судя по ранним колониальным описаниям, в такую лодку влезало 30–40 человек. Такого рода лодки изготавливали еще в середине XX века на горных озерах в Гватемале. Для ее создания берут кусок большого дерева, делают из него основу и потом набивают на нее деревянные борта. Технология к XX частично была утеряна, но человек 20 в такие лодки все равно могло влезать.

Знаменитое описание такого торгового судна, которое встретил Колумб во время своих плаваний — это классика, потому что с него всегда начинаются работы, связанные с изучением морского транспорта. Это записи не самого Колумба, а его родственника. В них содержатся сведения о том, что они плыли по заливу, который мы сейчас называем Гондурасским, и неподалеку от какого-то острова наткнулись на лодку, в которой было около трех десятков человек; в центре лодки был сделан помост, а также было видно что-то вроде шатра (этот момент не очень ясен, поэтому кто-то пытается даже выдать этот шатер за парус, но, по всей видимости, это не так). Помимо мужчин-гребцов в лодке были и женщины. Описывается груз, который был на этой лодке: хлопковые ткани, медные колокольчики, топорики и всякие прочие вещи. Одна из моих любимых страниц в этом описании рассказывает про какао-бобы: рассказывается о том, что у местных жителей были какие-то зерна, похожие на привычный нам миндаль, и они их очень-очень ценили. И, когда один из них уронил такое зерно, он кинулся его поднимать так живо, «как будто упал на землю глаз». Это было понятно: бобы использовались как валюта.

История эта случилась довольно далеко от берега; тут Колумб сделал, по всей видимости, самую серьезную ошибку. Когда он спросил мореплавателей, откуда они плывут, они начали махать руками куда-то в сторону открытого моря и говорить: «Майям, майям», имея в виду, по всей видимости, какой-то из городов майя, возможно, с побережья Гондураса, но Колумб туда не поплыл, а поплыл дальше — открывать Южную Америку. Таким образом, Мезоамерике досталось еще 12–13 лет спокойного развития. Другие испанские авторы (например, Берналь Диас дель Кастильо), которые сталкивались с прибрежными государствами майя, а также с прибрежными государствами Мексиканского залива, говорят, что у них были большие суда, куда влезало 30–40 человек, что сравнимо, в принципе, со средним драккаром, плававшим по Восточной Европе.

Михаил Родин: Да, было описание одного из походов Олега, о котором говорится, что он собрал какое-то количество судов, в каждом из которых сидело по 30–40 человек.

Дмитрий Беляев: В принципе, при более продвинутых технологиях лодки могли быть и больше. Мы знаем, что по мере приближения к нашим временам объемы товаров, которые перемещались по морю, увеличивались — хотя, конечно, это была каботажная торговля, и вся навигация сосредотачивалась около побережья: тут мы видим все больше товаров, которые попадают из Мезоамерики в другие регионы.

Существует гипотеза, которую выдвинул американский археолог Энтони Эндрюс (Anthony Andrews) — то ли IV, то ли V (это целая династия археологов). Его гипотеза говорит, что накануне испанского нашествия существовала целая навигационная система, которая охватывала все побережье полуострова Юкатан, причем поддерживалась она не централизованными усилиями какой-то политической силы, а сообществом торговцев. Обследуя побережье Юкатана (у него было несколько проектов регионального исследования), он обнаружил, что на побережье стоят изолированные храмы, причем примерно на регулярном расстоянии — 15, 20, 25 км. Он предположил, что эти храмы использовались, во-первых, людьми, которые высаживались и приносили жертву богам-покровителям путешественников, во-вторых, кем-то, кто зажигал на их вершинах огни — они стоят так близко к побережью, что могли служить маяками. Эта навигационная система начиналась примерно с лагуны Де Терминос (это самый юг полуострова Юкатан, там, где он переходит в штат Табаско), затем шла на север, к штату Кампече, затем вдоль всего побережья Юкатана и заканчивалась белизскими лагунами и островами.

Михаил Родин: Вы сейчас описываете сложную организационную схему, и я вспоминаю, как в начале программы вы говорили о том, что технологические прорывы мезоамериканцы заменяли организацией труда. Я так понимаю, это как раз важный аспект.

Дмитрий Беляев: Да, это серьезная гипотеза, которая всегда нравилась многим исследователям, в том числе мне. Если она получит подтверждение и в дальнейшем (потому что работы по этому поводу ведутся), то это будет важный показатель того, что серия кризисов классической мезоамериканской цивилизации, а точнее сказать, ее трансформация между классическим и постклассическим периодами, включала в себя появление новой торговой элиты. Серией кризисов это можно назвать потому, что разные государства приходили в упадок в разное время. В свое время мы с моим другом и коллегой Александром Токовининым написали обзорную статью о торговле у майя: там мы отмечаем, что в постклассический период (это первой половине 2-го тысячелетия нашей эры) в религиозной иконографии появляется бог, связанный с торговлей. До этого существовал бог, который не был торговцем как таковым: он связывался с изобилием, с товарами, хотя, возможно, какие-то сопряженные с торговлей функции у него были. А вот в постклассический период постепенно появляется и специализированное божество, которое занимается непосредственно торговлей: очевидно, на его образ оказал образ ацтекского бога торговли (по Мадридскому кодексу мы видим, что у бога майя «ацтекский» квадратный нос и характерное для ацтекской иконографии выражение лица). Это важно, потому что у некой социальной группы появляется бог-покровитель именно тогда, когда эта группа начинает играть какую-то важную роль в идеологии и социальной структуре общества.

В то же время, конечно, нельзя сказать, что торговля — это занятие исключительно частных предпринимателей. Роль власти (в догосударственное время — вождеских элит, далее государственной) была велика. Торговлей, особенно на дальние расстояния, занимались во многом члены царских семей, и узловые точки торговли (хабы) были, конечно, подконтрольны властям важных государств. Если мы говорим про эту предполагаемую торговую сеть вокруг Юкатана, то там было несколько важных точек. Там, где начиналась эта сеть, такой точкой был город, который по более поздним источникам назывался Шикаланго, а на языке майя — Сак-Тан. Это был один из самых крупных торговых центров, который мечтали завоевать ацтеки. Потом, уже в конце 1-го тысячелетия нашей эры, функционировал портовый центр на острове Уаймиль, у побережья штата Кампече — чуть позже он пришел в упадок. А крупнейшей точкой (правда, не на западном, а на северном побережье) становится остров Isla Cerritos, который располагался неподалеку от побережья и был очень важным, так как являлся портом Чичен-Ици — крупнейшего (в X веке) политического центра на Юкатане, столицы могущественного государства. Это был полноценный государственный порт и перевалочный пункт: прибывающие с запада там торговали, а прибывающие с востока — приобретали (покупали или обменивали) товары.

Михаил Родин: Система, которую вы описываете, напоминает мне нашу европейскую Ганзу, с тем отличием, что там были независимые города-государства.

Дмитрий Беляев: Сначала эта система в значительной степени контролировалась Чичен-Ицей, затем, когда она пришла в упадок — Майяпаном, а затем, после его разрушения в 1440-х годах, никто не контролировал торговлю вплоть до прихода испанцев. Это действительно была серия таких полунезависимых объединений, а в отдельных случаях это были и вовсе независимые политические объединения: например, острова у восточного побережья Юкатана, конкретно знаменитый остров Косумель. По мезоамериканским меркам он был относительно большим, и на нем размещалось несколько городов. Таким образом, это было некое мелкое независимое «княжество», находившееся в союзе с «княжествами» побережья. Причем это был центр, важный в плане не только торговли, но также и религии: там находилось святилище богини Иш-Чель, к которому приходили со всего Юкатана. Опять-таки мы видим, что здесь в повышении качества экономических связей и количества товара важную роль играет правильная организация. Кроме того, она помогала правильно наладить снабжение внутренних районов: по всей видимости, товары, которые появлялись на побережье, уже «растекались» вниз по множеству дорог с помощью тех самых пеших караванов.

Михаил Родин: Я правильно понимаю, что с тихоокеанской стороны торговля была организована похожим образом?

Дмитрий Беляев: С этим сложнее, так как у нас меньше источников, но здесь у нас есть не менее интересная история — уникальное сообщение, записанное в 1520-е годы испанцами: в нем говорится, что на тихоокеанское побережье западной Мексики раз в два года откуда-то с юга приплывали люди на больших кораблях с парусами. Это дает серьезные основания полагать, что из Южной Америки, из Эквадора, на бальсовых плотах под парусами люди могли доплывать до западной Мексики.