Столетиями цивилизация майя была и для обычных людей, и для учёных всего лишь поросшими лесом загадочными руинами где-то в глубине джунглей Центральной Америки. О создателях этих монументов не было известно ровным счётом ничего. Над расшифровкой письменности майя бились больше ста лет, но безуспешно.
Однажды молодой советский историк заявил, что он нашёл ключ к текстам майя, ключ к дверям истории целой цивилизации, рисковавшей сгинуть в забвении. Но… ему никто не поверил.
О нелёгкой судьбе Ю.В. Кнорозова, основоположника современной майянистики, рассказывает кандидат исторических наук, доцент Мезоамериканского центра им. Ю. В. Кнорозова Исторического факультета РГГУ Дмитрий Дмитриевич Беляев.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с участием майяниста Дмитрия Беляева, кандидатa исторических наук, доцента Мезамериканского Центра им. Ю. В. Кнорозова Исторического факультета РГГУ.
Дмитрий Беляев – один из ведущих майянистов России и мира. Он активно участвует в международной научной жизни и как организатор конференций, и как соавтор многочисленных зарубежных исследователей. Дмитрий Дмитриевич активно работает в поле, организует археологические экспедиции в Гватемале и руководит проектом «Эпиграфический атлас Петена». В его рамках российские и гватемальские учёные находят, фиксируют и переводят ранее неизвестные надписи майя. Благодаря работе Дмитрия Беляева и его молодых коллег впервые было расшифровано большое количество иероглифов и прочтены тексты, которые рассказывают нам о неизвестных страницах политической истории этого мезоамериканского народа.
М. Родин: Я думаю, теперь уже все знают, что в 1952 г. наш соотечественник, Юрий Кнорозов, рассказал миру о расшифровке письменности майя. И сегодня мы поговорим о том, что на самом деле стоит за этим открытием.
Представьте себе ситуацию: монументальные постройки этой цивилизации столетиями стоят забытыми в джунглях, мы ничего не знаем об истории этого народа. И вдруг появляется человек, который говорит о том, что умеет читать его письменность. Казалось бы, нам открылся новый мир, и мы должны носить этого человека на руках. Но мир ему не поверил.
Как оказалось, своим открытием Кнорозов подорвал принципиальные установки не только самых уважаемых западных учёных, но и привычный взгляд на Мезоамерику советских марксистов. Он не просто научился читать эти тексты. Он попутно перевернул всё представление об этой цивилизации, показав, что это было классовое общество, очень похожее на ранние государства Старого Света. Об этом в ноябре 2021 г. мы поговорили с Дмитрием Беляевым.
У нас грядёт столетие Кнорозова в 2022 г. Но в 2021 г. вышла, можно сказать, ваша книжка. Потому что, во-первых, вы переводчик этой книги, а во-вторых, вы написали огромное послесловие, которое само по себе тянет на книгу. Поздравляю вас с этим.
Д. Беляев: Спасибо большое! Но это не моя книга, это книга Майкла Ко. Я переводчик, редактор, автор послесловия, но не автор этого шедевра. Майкл Ко – замечательный исследователь, и в то же время популяризатор науки, человек, который очень много сделал и для изучения древней Мезоамерики, не только майя. Его работы в Сан-Лоренсо по изучению первого крупного центра ольмекской археологической культуры открыли совершенно новую эпоху в изучении древней истории Мезоамерики. Они удревнили то, что мы называем цивилизацией, на полтысячелетия. Все считали, что ольмекская цивилизация начинается где-то в начале I тысячелетия до н.э., а раскопки Майкла Ко отнесли эту дату практически на XIV в. до н.э. И сейчас новые исследования мексиканских археологов, которые продолжают эту работу, начатую в своё время Майклом Ко и Ричардом Дилом, дают более древние даты того, когда люди жили в этом регионе. Мы понимаем, что Сан-Лоренсо гораздо больше, чем считали Ко и Дил. Я к тому, что он не только майянист, и это очень важно.
М. Родин: Мы сегодня говорим про разгадку кода майя. Давайте перенесёмся в 50-е гг. ХХ века, чтобы понять, насколько грандиозное событие случилось. Что в 50-е гг. человечество знало о цивилизации майя? До того момента, как была проведена дешифровка.
Д. Беляев: Устоявшаяся точка зрения на конец 40-х-начало 50-х гг. состояла в том, что иероглифика майя – это не письменность. Что это специфическая система иероглифов, которая предназначена, во-первых, для записи календарных расчётов и дат. Эта составляющая была изучена довольно давно, ещё со времён Эрнста Фёрстеманна, немецкого исследователя, который этот код взломал в прямом смысле. Второй момент – это мистические, религиозные концепции, идеи, которые передаются при помощи этих иероглифов.
Т.е. ни в коем случае они не записывают язык. Они записывают некоторые математические и календарно-астрономические абстракции, а с другой стороны – религиозно-мифологические идеи.
Причём с точки зрения исследователей, которые тогда работали, существовало разделение: на каменных монументах – в основном календарь и астрономия, а в рукописях на бумаге – тоже календарь и астрономия, и мифологические, мистические, религиозные вещи.
Обратимся к фигуре Эрика Томпсона, который был ключевым исследователем в этой сфере, и как раз ровно в 1950 г. вышла его книга «Майяская иероглифическая письменность: введение». Книга очень важная: там было много написано про календарь, про структуру текстов. Она представляла собой очень существенное обобщение.
М. Родин: Англичанин Эрик Томпсон – безусловно, самый авторитетный в мире исследователь майя середины ХХ века. Археолог, эпиграфист, исследователь календаря и астрономии майя. Большую часть жизни он прожил в западном полушарии. Много работал в поле, изучал надписи на монументах и кодексы майя. Автор влиятельных научных и популярных трудов об этой цивилизации. Идеи Юрия Кнорозова воспринял в штыки.
Д. Беляев: Майкл Ко был знаком с Томпсоном не хуже, чем с Кнорозовым, а может даже и лучше. Очень часто его представляют большим другом Юрия Валентиновича. Безусловно, они были хорошими коллегами, и их можно назвать друзьями. Но друзьями по переписке: вживую они виделись не так часто. Майкл Ко со своей супругой приезжал в Ленинград в 60-е, потом он приехал в 1989 г., когда он начал работать над книгой «Breaking the Maya Code», которая у нас наконец вышла. Вот вживую они виделись не так часто. А с Томпсоном Ко виделся гораздо чаще, и, наверное, личного общения у них было гораздо больше.
В книге он ярко описывает, цитируя Томпсона, как тот обозначал, что такое письменность майя: «мешанина». Очень сложно было перевести на русский язык эти томпсоновские термины, которые он использовал в научном тексте. Сам Томпсон указал на некоторые языковые элементы, которые есть в иероглифике майя. Но он считал, что это ни в коем случае не передача языка. И все попытки, которые были предприняты к этому времени, оказались неудачными. Они были отвергнуты либо на основании того, что действительно были неудачными, либо на основании общего представления, что нет никакой фонетической составляющей, нет никакого реального письма.
У Томпсона, и в какой-то степени у Сильвануса Морли, важного представителя американской школы, тоже много сделавшего для археологии, для документации надписей, накладывалось особое видение цивилизации майя.
Томпсон считал, что цивилизация майя вообще уникальна. В книге Майкла Ко про это хорошо написано. Майкл Ко, правда, обращает внимание на такие элементы прежде всего в связи с письменностью и представлениями о мире, но у Томпсона, по сути дела, была стройная концепция, которую можно назвать, в принципе, теократической. Это уникальная цивилизация, в которой нет того, что есть в цивилизациях Старого Света. Там нет письменности, нет полноценных городов. Это не города, это полупустые церемониальные центры. В них живут жрецы. А люди живут вокруг и занимаются земледелием. А туда приходят, чтобы какие-то ритуалы провести, и т.д.
Томпсон специально этим вопросом не занимался, он про это не очень много писал. Но его работы стали интеллектуальной основой и этого. Про это писали другие исследователи.
Это цивилизация мирная. Майя в классическую эпоху не воевали. Потому что там всем управляли мирные жрецы – астрономы. Они, конечно, держали в ежовых рукавицах крестьян, ремесленников, но войны, как таковой, не было. И, соответственно, это цивилизация без элиты в нашем понимании, без знати. Потому что всем управляли жрецы. Какие-то светские администраторы, может быть, и были, но в основном знать и высший класс общества – это жрецы. Вот такая цивилизация, как я в своё время написал, «четырёх «без»».
Представления Томпсона основывались, с одной стороны, на его собственных археологических работах. Он, вообще-то, был великим археологом. Когда его представляют «врагом Кнорозова», создаётся ощущение, что это непонятно кто. Ничего подобного: это человек, который работал в поле десятилетиями, открыл и раскопал очень много археологических памятников, представил миру очень много данных.
С другой стороны, его взгляды основывались на его полевых антропологических работах. Он собирал этнографические материалы, в частности, на территории Британского Гондураса, нынешнего Белиза, на территории Мексики. У него было комплексное видение того, что такое цивилизация майя, основанное на национальном характере нынешних майя (ему нравилось, что они – дружелюбные, открытые люди), и на доступных ему данных.
Кнорозов противостоял не какому-то узкому мнению Томпсона. Идея Кнорозова противоречила целой большой теоретической концепции. С некоторыми основаниями, последователями, и т.д. Тем, мне кажется, важнее был вызов Кнорозова. Одно дело, если вы не согласны с чтением какого-то сюжета или датировкой рукописи. Другое дело – когда в дисциплине есть устоявшаяся теоретическая основа, а вы подрываете один из важнейших её столпов.
М. Родин: Правильно ли я понимаю, что в 1950-х гг. про цивилизацию майя говорили, как про цивилизацию, чью событийную историю мы не знаем и не можем восстановить? Взаимоотношения их государств были неведомы.
Д. Беляев: В своё время были идеи, что, может быть, там что-то такое написано. Ещё в начале ХХ века знаменитый искусствовед Герберт Спинден, размышляя о монументах майя классической эпохи, говорил, что, наверное, там изображены какие-то носители власти, а подписи что-то такое означают.
Один из неудавшихся дешифровщиков – представитель французской школы ХХ века Жан Женэ, человек, который сделал новый перевод на французский язык многих источников, в частности, заново переводил Пополь-Вух. Его судьба сложилась трагически: он покончил с собой в годы Великой депрессии. Есть каменные монументы, в частности, в Яшчилане. Там на телах персонажей высечены иероглифы. Это была сцена, которую по-другому трактовать было нельзя. Томпсон вокруг неё аккуратненько ходил и никогда с ней не спорил. Там нарисован правитель и его помощник. Они держат в руках копья и хватают за волосы и другие части тела пленников. На телах этих пленников написаны иероглифы. И Жан Женэ в работах 1920-х гг. логично предположил, что это их имена и титулы.
И даже Сильванус Морли, который тоже считал, что это не письменность, рассуждал, что, может быть, где-то в какой-то надписи что-то такое и есть. Правда, потом он от этого отказался.
Если у вас жреческая элита, нет войн и городов, то всё, что интересует правящий класс – это запечатлеть течение времени, астрономические события. То, что в текстах майя могли быть запечатлены лунные и солнечные затмения, циклы планет, и т.д. – это было вполне известно. А никакой записанной политической и событийной истории в таком обществе быть не может.
Отметим, что действительно это, видимо, было важно для Томпсона, потому что потом уже, в конце 50-х-начале 60-х гг., он воспринял идеи о том, что надписи могут быть историческими, которые высказала американская исследовательница русского происхождения Татьяна Проскурякова. Хотя и продолжал не соглашаться с Кнорозовым. Томпсон писал ей: «Видимо, вы правы. И похоже, что майя были настолько же глупы, как и всё остальное человечество».
Наверное, на томпсоновское понимание того, что за цивилизация была у майя, могла оказать влияние Первая мировая война. Для многих британских интеллектуалов Первая мировая война была чуть ли не страшнее, чем Вторая. Есть гипотеза, что для Томпсона это был такой сильный удар, ужасающий момент, свидетельствующий о кризисе афро-евразийской цивилизации, что он искал идеал в этом древнем мире Нового Света. Где-то же должно было быть такое человечество, которое не устроило мировой войны.
М. Родин: В 50-е годы история цивилизации майя воспринимается, как цивилизация без событийной истории. И тут появляется Кнорозов, который говорит, что это всё можно читать. Как человек, который никогда не был в Новом Свете, просто по изображениям мог расшифровать эту письменность? Насколько я понимаю, он не был большим специалистом даже в археологии этого общества.
Д. Беляев: То, что он не был специалистом в археологии, может быть, даже в какой-то степени и помогло. Материал он знал. Многие доступные материалы он читал. Но здесь в определённой степени какой-то парадокс, когда мы смотрим с более широкой точки зрения и пытаемся понять, что же там происходило в широком историографическом контексте, ещё и в связи с историей нашей исторической науки. Кнорозову, например, в голову не приходило, что в древних текстах может не быть записана история. Исследования Татьяны Проскуряковой были очень важны для американской науки и в целом, но, наверное, они в меньшей степени произвели впечатление на Кнорозова. Потому что ему и так было понятно: если это древняя иероглифическая письменность, то там это должно быть всё записано.
Татьяна Проскурякова – один из самых влиятельных исследователей майя. Переехала с семьёй в США ещё до революции. Разработала методику структурного анализа монументальных текстов майя, которая стала основой метода условного чтения иероглифических надписей. Она позволяла понимать общий смысл текста без дословного перевода. Это дало возможность реконструировать политическую историю майя. Кроме того, Татьяна Проскурякова – автор множества графических реконструкций мезоамериканских городов.
Д. Беляев: И здесь первый очень важный момент, который и Майкл Ко в своей книге подчеркивает. Томпсон категорически не воспринимал историко-сравнительный метод, как метод, который что-то может дать для глобального понимания проблемы. В принципе, он его использовал. Когда Татьяна Проскурякова прислала ему свои расчёты про то, что определённые серии дат в надписях майя очевидно соответствуют правлениям, и проанализировала также мотивы на стелах: что каждая серия дат связана с определёнными стелами, где эти мотивы повторяются. Сначала человек сидит в определённой нише, потом он стоит, приносит какие-то жертвы, и т.д. Она предположила, что эти серии дат соответствуют индивидуальным правлениям. Томпсон по началу это раскритиковал, используя сравнительные данные. Т.е. нельзя сказать, что он совсем отрицал этот метод. Но он не считал, что сравнительно-исторический метод может дать какое-то кардинальное понимание.
Исходя из этого он, судя по всему, не считал, что история человечества едина. Для него, наверное, каждая цивилизация представляла собой отдельный замкнутый микрокосм. Поэтому нет смысла применять к цивилизации майя то, что мы знаем о древнеегипетской или древнекитайской цивилизации.
В противоположность этому Кнорозов сформировался как исследователь в рамках понимания единства и взаимосвязи всемирного исторического процесса. Не в марксистском смысле. Если посмотреть на кнорозовскую методологию, марксистского там практически ничего нет. Там есть обязательные отсылки, но, если мы уберём оттуда эти цитаты, там останется Кнорозов.
М. Родин: В марксизме, тем не менее, важно понимание, что есть какие-то общие тенденции.
Д. Беляев: Да. И Кнорозов, когда ему надо было доказать, это в своих работах вполне разумно использовал. Сергей Карпюк в «Родине слонов» говорил, что советские учёные освоили такую методику. Кнорозов сравнивал, и говорил, что в рабовладельческих государствах всё так и так. Но, если убрать слово «рабовладельческие», и написать вместо этого «архаическая государственность», ничего не изменится. Наверное, идеи Кнорозова были ближе не к марксизму, а к обновлённой версии классического исторического эволюционизма.
Кнорозов понимал, что есть закономерности. Что все человеческие цивилизации развиваются не абсолютно одинаково, но по схожим моделям. И, что очень важно, Кнорозова интересовали сюжеты, связанные с пониманием истории культуры в широком смысле слова. Социально-экономическая и политическая история – это не совсем его сфера. Он соглашался с тем, что, безусловно, экономика и социальный строй важны, но центральным моментом он считал то, как человеческие коллективы самоорганизуются. А это мы понимаем через то, как они себя самоосмысляют. Поэтому, когда наступает определённый уровень развития человеческих коллективов, они достигают определённых размеров, определённой экономической, социальной сложности, у них появляется необходимость в организации политического, интеллектуального пространства. И появляется необходимость в создании научных знаний. Поэтому появляются жрецы, которые контролируют научные, религиозные знания. И появляются письменности. Там, где есть ранние цивилизации, есть и ранние письменности.
М. Родин: Подробно о самом процессе дешифровки мы говорили с Галиной Гавриловной Ершовой. А здесь я хотел бы отметить, насколько важна изначальная методологическая установка. Томпсон, чьи взгляды близки к цивилизационному подходу, отметает сходства в процессе развития между разными цивилизациями. В каждой из них он ищет нечто уникальное, особенное. И тем самым лишает себя большого количества инструментов познания. Кнорозов же, убеждённый в том, что в истории есть закономерности, наоборот, начинает искать общее и сравнивать. И именно это позволяет ему предположить, что письменность майя устроена так же, как письменность других цивилизаций, находящихся на примерно похожем уровне развития.
Т.е. это письменность смешанного типа. Она состоит из идеограмм, т.е. знаков, имеющих звуковое и смысловое значение, грубо говоря, обозначающих слово, фонетических знаков, в большинстве своём знаков, обозначающих слоги, и ключевых знаков, которые сами по себе никак не читаются, но относят другие знаки к каким-то категориям. И эта мысль пришла к Кнорозову совсем не с потолка.
Д. Беляев: Кнорозов учил древнеегипетский под руководством Авдиева, ходил на какие-то занятия по древнекитайскому. Как раз тогда у нас начинает формироваться школа изучения древнекитайской письменности. И его однокурсница Татьяна Васильевна Степугина стала одной из первых специалисток по шанской цивилизации. Поэтому ему было где это изучать.
В своё время Майкл Ко написал доклад, который потом издал, как статью. Он сравнил диплом Томпсона и диплом Кнорозова. Сколько и какие дисциплины изучал Томпсон, и сколько и какие изучал Кнорозов. И там всё стало понятно. Хоть это было британское образование, которое ценилось, но это был некий набор дисциплин, который сам Томпсон сформулировал под свои интересы. Когда он учился, он был уже не слишком молодым. А у Кнорозова было классическое европейское образование. В его советской версии, но тем не менее со всеми фундаментальными дисциплинами, со всем, чем нужно. Говорят, что этот доклад Майкла Ко произвёл на американских, европейских специалистов всеобъясняющее впечатление.
Кнорозов провёл гораздо более существенную работу с точки зрения того, что такое вообще древние цивилизации Америки. Диссертация Кнорозова была посвящена изучению «Сообщения о делах в Юкатане» Диего де Ланды, как историко-этнографического источника. Основной задачей его диссертации было продемонстрировать, что у майя было рабовладельческое классовое общество. И поэтому у них могла быть письменность. Это совершенно изменило ландшафт видения американистики. Потому что до этого, с момента нового издания на русском языке Моргана в середине 1930-х гг., в основном все писали, что вся древняя Америка, как и указано классиками марксизма-ленинизма, это военная демократия, первобытно-коммунистическое общество. Когда Кнорозов показал ошибочность этого, видно, как вся советская наука моментально переструктурируется.
Было важно не просто дешифровать письменность как таковую. Кнорозов перевёл для советской науки мезоамериканские культуры в плоскость изучения раннеклассовых обществ древнего мира. Об этом реже говорили и писали, потому что величие подвига по прочтению текстов это заслоняло.
М. Родин: Получается, Кнорозов разгадал код майя не только в смысле чтения письма, а в смысле кода этой цивилизации в гораздо более широком смысле. И тут мы можем перейти к тому, как происходил процесс принятия этого. У нас не было крупной школы американистики. И человек с этой периферии выдвигает идею, которая радикально расходится с научным мейнстримом. Как это происходило? Почему Томпсон сразу не принял это и раскритиковал монографию Кнорозова? Казалось бы, если уже научился читать, то любой человек в любой точке мира может этот текст прочитать.
Д. Беляев: Насчёт любой точки мира – это, конечно, сложно. История интересная и чуть сложнее, чем то, как её представил Майкл Ко. Поскольку это советская наука, и историческая наука находилась на острие идеологической борьбы, то в этом смысле реакция Томпсона понятна. Но то, как это происходило со стороны Кнорозова, тоже обладало своими особенностями. Он пользовался поддержкой со стороны Сергея Александровича Токарева, своего научного руководителя в Московском университете, и со стороны Сергея Павловича Толстова, официального руководителя советской этнографической науки, у которого в руках были сосредоточены практически все ключевые должности.
Сергей Толстов – один из самых влиятельных людей в историко-этнографических науках Советского Союза середины ХХ века. В разные годы он был деканом истфака МГУ, директором Института этнографии, директором Института востоковедения, главным редактором журнала «Советская этнография». Руководил Хорезмийской археологической экспедицией. Поддерживал работу Юрия Кнорозова по расшифровке письменности майя.
Д. Беляев: И с самого начала считалось, что если это ему удастся, а, судя по всему, это должно было ему удаться (это, видимо, давно поняли его руководители и начальники), то это будет важнейшее доказательство преимущества советской науки над наукой западной.
Это непростая эпоха в истории советской исторической науки. По ней очень сильно ударила борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. И не надо думать, что это была какая-то внешняя борьба. Очень многие учёные старой школы пострадали. Их съели более молодые и амбициозные. В древней истории это привело к тому, что не надо было цитировать западных учёных. В «Вестнике древней истории» исчезло резюме на французском языке. А в это время человек занимается тем, что интересно было только западным учёным.
Есть биография Кнорозова, написанная Галиной Гавриловной Ершовой. Мне кажется, это очень хорошо, что она вышла до перевода книги Майкла Ко, потому что сначала лучше посмотреть на отечественный взгляд, а потом уже на западный.
Она очень много уделяет внимания поддержке Кнорозова со стороны Толстова и Токарева. Но она упирает на то, что они видели, что он – гений. Они действительно это видели. Но, с другой стороны, они были людьми прагматичными. Особенно Толстов. И они понимали, что из его гениальности может вырасти важная вещь для советской науки, которая во многом строилась на том, что она должна противостоять науке западной.
Статья в «Советской этнографии» ещё не вышла, а уже в «Литературной газете» Ольдерогге, востоковед, африканист, один из крупнейших «генералов» советской науки, который поддерживал Кнорозова, уже пишет про эту статью. И эта статья была переведена на английский и опубликована в «New York Times», опять-таки до выхода статьи Кнорозова. Кнорозов там назывался «красный филолог». Это было 13 августа 1952 г., на следующий день, или через день после того, как эта статья вышла в «Литературной газете». Не знаю, читал ли Томпсон «New York Times». Наверное, читал.
М. Родин: Судя по фильмам, эта газета – обязательное чтиво для американского человека.
Д. Беляев: Статье Кнорозова было предпослано введение Толстова о том, что за столько лет англо-американские буржуазные учёные не смогли разгадать письменность майя, и только наш советский учёный смог это сделать.
А мы знаем, что Томпсон был антикоммунист, человек правых убеждений. Тут оно сыграло свою роль. Люди, которые имели с Томпсоном общих знакомых, говорили, что он был человек довольно авторитарный, в том смысле, что «я прав, и всё». И это противостояние для него было очень личным. Поэтому он пишет резкую рецензию, в которой реализует все свои критические замечания. И в смысле, что он не согласен с общим подходом, и в смысле того, что он не согласен с конкретными наблюдениями. В частности, он находит, что Кнорозов предполагает, что в тексте упоминается ягуар, а в сопутствующем изображении, соответственно, изображён олень. И Томпсон пишет: «Вот они какие, марксистско-ленинские ягуары».
И у него это постоянная тема. Уже когда он уходит на пенсию и возвращается из США в Великобританию, он в одном из писем говорит, что если бы загадка майя была действительно разгадана, он бы пошёл на Хайгейтское кладбище и поставил цветы Карлу Марксу, но нет, не поставит, потому что Кнорозов ничего не разгадал. Томпсон это воспринял не только как интеллектуальный вызов, но и как идеологическую диверсию. Похоже, что тут идеологический фактор играл важную роль с двух сторон.
Второй очень важный момент: специалистов, которые бы что-то понимали в письменности майя, было не так много. Было довольно много археологов благодаря обширным проектам, которые спонсировались Институтом Карнеги. И в США. И в Мексике сформировалась хоть не многочисленная, но своя археологическая школа.
Это люди, которые знают о цивилизации майя, но смотрят на эти иероглифы, как на какие-то птички. Толком сказать ничего не могут. Буквально по пальцам можно пересечь тех, кто мог разобраться и аргументированно что-то сказать. Сильванус Морли уже скончался. Томпсон мог что-то сказать. Татьяна Проскурякова ещё не начала заниматься иероглифами, как таковыми. Она в тот момент занималась прежде всего иконографическим анализом, анализом стиля. У неё в 1950 г. вышла книга по исследованию скульптуры майя. Это базовая книга по искусствоведческому, иконографическому анализу. Я думаю, даже в США людей, которые в этом разбирались, было, наверное, не больше десяти человек. А то и меньше.
М. Родин: Получается, не было сообщества, которое открыло кодексы и начало их читать благодаря расшифровке. Один не принял, другой засомневался – и это могло уйти.
Д. Беляев: Конечно. В научном сообществе рецензии очень важны, потому что они показывают реакцию. На работу Кнорозова очень многие рецензии были такие: с точки зрения системной типологии письма – всё прекрасно, но мы не майянисты, разобраться не можем. А майянисты в лице Томпсона и ещё пары людей смотрели на это довольно скептически.
И не случайно, что группа поддержки Кнорозова вырастает не из людей с устоявшимися взглядами, а из молодых. Тот же самый Майкл Ко, ещё одна фигура – Девид Келли. Они по-другому смотрели на мир. Их, может, привлекала сравнительная методика. И они более открыты. Они читают Кнорозова и говорят: «Чёрт подери, это же работает!» В отличие от Томпсона они понимают, как работают другие древние системы письма. Томпсон не знал ни клинописи, ни древнеегипетского, никакого другого письма. Майкл Ко вообще служил на Тайване, и он там выучил китайский язык и письменность. Он непосредственно разбирался в том, как функционируют такого рода системы письма.
А из старого поколения, по сути, никто идеи Кнорозова так и не воспринял. Даже Татьяна Проскурякова, которая сама сделала революционное открытие, понимала, но до конца фонетические принципы Кнорозова не восприняла. Очень часто говорят, что Проскурякова прочитала тексты в Паленке, Яшчилане с помощью кнорозовских открытий. Ничего подобного. Её методика была совершенно иная. Когда она обнаруживала, например, что определённое сочетание иероглифов появляются на триумфальных монументах с военными сценами, и там после даты идёт иероглиф, который Кнорозов уже прочитал, как «захватывать», она очень осторожно пишет, что, может быть, это подтверждает.
Но, повторюсь, это старое поколение было не так многочисленно.
М. Родин: Новые люди понимали, что это надо использовать, и это получалось. Т.е. просто научились читать.
Д. Беляев: Да. Если посчитать тех, кто что-то понимал в письменности и в языках, то, получается, сторонников Кнорозова было среди них человека три. А против Кнорозова – человека четыре, условно. И Проскурякова, которая была посередине. Поле было такое маленькое, что дискуссия, которая вылилась чуть ли не на страницы мировой печати, на самом деле была очень ограниченная.
Критическая масса появилась только ко второй половине 70-х. В 1979 г. была организована конференция в Олбани, посвящённая фонетизму в иероглифической письменности майя, на которой американские учёные официально признали кнорозовскую методологию. И после этого начинается современный этап, хотя в нём тоже много разных моментов.
М. Родин: Сколько сейчас в мире людей, способных прочитать надписи майя?
Д. Беляев: Людей, которые работают с иероглифическими текстами, можно разделить на две категории. Первая категория – это те, которые могут выделить базовые сочетания и знают, как они читаются. Таких людей несколько десятков. Может быть, даже наберётся сотня-полторы по всему миру. А людей, которые читают эти тексты в прямом смысле, существенно меньше. Больше всего их в США, потому что там это считается частью американской истории, плюс много денег и археологических проектов.
М. Родин: А сколько их там?
Д. Беляев: Где-то около 20-30-ти человек. В Мексике сформировалась своя школа, их там, правда, по-прежнему меньше. Почему – это загадка. Понятно, почему это не прижилось тогда: старые мексиканские археологи тоже во всё это не верили. Это были очень националистически настроенные мексиканские археологи, не очень любившие гринго в культурно-историческом смысле. Но в то же время у Альберто Руса были прекрасные отношения с Томпсоном. Он написал очень хорошую рецензию на работу Кнорозова, где сказал, что очень здорово, что появились такие идеи, и пусть этот молодой русский приезжает в Мексику и работает с нашими коллегами. Но в конце концов он отнёсся к этому очень скептически.
Как это ни парадоксально, одна из бурно развивающихся европейских школ – это российская. Не только в силу Кнорозова, но и в силу того, что мы далеко от Латинской Америки, каждый полевой сезон возить всех студентов копать памятники у нас не получается, и люди, которые занимаются древней Америкой, работают с письменностью.
М. Родин: Сколько людей в Москве может читать?
Д. Беляев: На уровне профессионального чтения из старшего поколения – трое, из младшего – четыре-пять человек. Т.е. мы приближаемся к десяти. Это не считая молодых студентов, магистрантов. Я имею в виду научных сотрудников или продвинутых аспирантов.
А в Европе парадоксальная ситуация. Там была яркая, интересная и новаторская школа в Испании, которая выросла из антропологической, археологической проблематики. Один из самых ярких представителей европейской эпиграфики – Альфонсо Лакадена, у него были студенты. Но он три года назад скончался. Плюс в Испании происходят сложные процессы в системе высшего образования. Это наглядный пример того, как школа умерла. Студенты разошлись: кто-то занимается не эпиграфикой, кто-то в Мексику перебрался, чтобы там защищать диссертации.
М. Родин: Был пример про какую-то международную конференцию начала ХХ века. Там фотография, где все физики-ядерщики. И говорили, что если бы там взорвалась бомба, в мире не было бы ядерной физики ещё несколько десятков лет. Тут то же самое.
Д. Беляев: У нас была история, как в 2008 г. проходил круглый стол в Паленке, посвящённый Яну Грэму. Ян Грэм – это один из крупнейших специалистов в нашей области, который создал документационный проект «Корпус иероглифических надписей майя». Он объехал Мексику, Гватемалу, фотографируя надписи, прорисовывая их, чтобы с ними можно было работать. Сам он их не читал. И, поскольку это было приурочено к его юбилею, туда пригласили представителей всех школ. Мы летели на самолёте, и кто-то сказал: «Если самолёт упадёт – то всё».
Наши коллеги в Германии жалуются, что там умерла школа, в том числе связанная с письменностью майя, в Гамбургском университете. А она была в своё время одной из самых мощных. Там была школа вообще изучения древней Америки. Там работал Гюнтер Циммерман, человек, который составил первый современный каталог иероглифов майя, и который провёл первые палеографические исследования. Он выделил почерка в Дрезденском кодексе. Там работали другие специалисты: археологи, этнологи, и т.п. Школа умерла по прозаической причине: студентов перестало это интересовать.
И это тоже интересно. Кнорозовское открытие произошло. Читай – не хочу. Но нельзя сказать, что победная поступь кнорозовизма охватила весь мир.
И в конечном счёте остаётся три научные державы. Те же самые, которые спорили в момент открытия. Мы не упомянули Томаса Бартеля, немецкого исследователя, связанного с гамбургской школой. Он был скорее последователем Томпсона, и считался его интеллектуальным преемником. И дискуссия была трёхсторонней: Кнорозов, Томпсон и Бартель. Устойчивее всего изучение письменности майя по-прежнему, не смотря на сложности, в Германии, в США и в России.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий