Что общего между легендарным Индианой Джонсом и современными археологами? Куда исчезла гватемальская стела майя с надписями IV века? И как отечественные учёные выживают и работают в джунглях, кишащих змеями, комарами и клещами?
О непростых буднях и первых результатах исследований российской экспедиции в Гватемале рассказывают их непосредственные участники — кандидат исторических наук, доцент Мезамериканского Центра им. Ю. В. Кнорозова РГГУ Дмитрий Дмитриевич Беляев и младший научный сотрудник Мезоамериканского Центра им. Ю. В. Кнорозова РГГУ Сергей Викторович Вепрецкий.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с кандидатом исторических наук, доцентом Мезоамериканского Центра им. Ю. В. Кнорозова РГГУ Дмитрием Дмитриевичем Беляевым и с младшим научным сотрудником Мезоамериканского Центра им. Ю. В. Кнорозова РГГУ Сергеем Викторовичем Вепрецким.
М. Родин: Мы сегодня будем обсуждать первую археологическую экспедицию в Гватемале. Очень, кстати, странно, я почему-то об этом никогда не думал, но, как выясняется, российские ученые никогда не копали цивилизацию майя. И вот вы сделали это первыми.
Д. Беляев: Были отдельные люди, которые работали в экспедициях, как правило, эти экспедиции были западные. Всегда они совместные, иностранно-гватемальские, по законодательству этой страны. Поэтому, в принципе, люди, которые там работали, были. Они были из Москвы, из Новосибирска. Но действительно, организовать экспедицию, которая со своей иностранной стороны является российской (плюс гватемальские коллеги), удалось в первый раз, и Валерий Иванович Гуляев, патриарх нашей археологической мезоамериканистики, в свое время рассказывал мне, что он в советские годы пытался организовать археологическую экспедицию для раскопок майя, ссылаясь на примеры того, что копают наши товарищи из социалистического лагеря, прежде всего, польские археологи. Дошел даже до ЦК, но ему сказали, что валюты нету, и на ваши забавы археологические не будет тем более. Поэтому, к сожалению, не получилось.
М. Родин: А вот ещё интересная фабула у этих раскопок. Мы всё время говорим, что археология это поиск контекста, что нам нужен массовый материал, что контекст, систему мы восстанавливаем. А здесь фабула-то интересная: поехали искать конкретный артефакт. Вообще, как это случилось?
Д. Беляев: Не совсем. Да, конечно, фабула такая, что сама мысль у нас зародилась именно в связи с нашими проектами по документации иероглифических надписей майя, потому что и я, и Сергей, мы прежде всего эпиграфисты, мы занимаемся иероглификой. Но это не означает, что наш проект был нацелен исключительно на поиски одной конкретной вещи, нет. Там у нас и массовые материалы, и стратиграфия. Лично я большую часть времени вовсе не пытался локализовать то, о чем мы сейчас будем говорить, а копал основной стратиграфический шурф на главной площади.
С. Вепрецкий: Ну и картографирование, естественно, не забываем.
Д. Беляев: Да, про начало как раз Сергей расскажет, потому что он тоже стоял у истоков.
М. Родин: Да, давайте. Что за стела, куда поехали, что искали.
С. Вепрецкий: Ну да, история действительно очень долгая, это был 2013 год, наш первый сезон эпиграфического проекта в Гватемале.
М. Родин: Опишите, что это такое, чтобы мы понимали.
С. Вепрецкий: Отличается от археологического он тем, что мы документируем надписи, то есть мы их заново фотографируем с хорошим светом, потому что надписи все рельефные, нас они очень интересуют и, соответственно, мы делаем новую документацию.
М. Родин: То есть вы приезжаете в город майя. И там то, что открыто…
С. Вепрецкий: Необязательно город. Это может быть музей, это может быть хранилище, это может быть частная коллекция даже…
Д. Беляев: Сарайчик, в котором что-то лежит.
С. Вепрецкий: Да, то есть это любое место, где может сохраниться надпись майя. И мы с 2013 года этим активно занимаемся. Мы работали в Национальном парке Тикаль в Гватемале, в музее Морли. Это было, когда ко мне вдруг подошла пожилая пара. И вот женщина на русском языке, но с сильным американским акцентом спросила: “А кто здесь Сергей и Дмитрий?” Я сказал: “Сергей это я”. И сказала, что она узнала, что тут работают русские, это ее очень заинтересовало. Разговор дошёл до того, что это оказалась вдова очень известного археолога…
М. Родин: Секунду, я сейчас тоже контекст поясню. Тут важно понимать, что в международном сообществе русские исследователи ценятся как большие специалисты как раз по письменности майя, благодаря в том числе Кнорозову…
С. Вепрецкий: Прежде всего благодаря Кнорозову…
М. Родин: …который расшифровал эту письменность.
С. Вепрецкий: Да, разумеется.
Д. Беляев: С одной стороны, ценятся, а с другой стороны, всё-таки мы — экзотика в Гватемале. Все знают, что есть какие-то русские, которые работают, но встретить их в Гватемале это для всех большое удивление.
М. Родин: Итак, вдова археолога…
С. Вепрецкий: Вдова археолога. Её зовут Ольга Ставракис, она вдова очень известного американского археолога Денниса Пьюлстона (Dennis Puleston). Дмитрий Дмитриевич большой фанат его. Все мы большие фанаты, потому что он сделал большой вклад в мезоамериканскую археологию.
Д. Беляев: Это совершенно легендарная личность, потому что это человек, который разработал методику изучения поселенческой организации, его так называемые “просеки”, которые он делал, они позволили правильно реконструировать и найти большое количество жилых групп, в которых жили простые люди. Он реконструировал как раз поселенческую организацию на нижнем уровне, общины, плотность населения и так далее. И в то же время он легендарная личность, потому что он умер, когда его практически при ясном небе убило молнией на знаменитой пирамиде Чичен-Ице…
М. Родин: Как красиво для археолога…
Д. Беляев: Это самая романтическая… конечно, страшная, ужасная, но при этом самая романтическая смерть. Причём он там был со всей семьёй и молния ударила в него, а семья осталась жива. Это человек, которого знают все как с точки зрения научной, академической, и с точки зрения “индианаджонсовской”, которую мы подняли в самом начале.
С. Вепрецкий: Но самое смешное, что в 2013 году, когда его вдова к нам подошла и с нами поговорила, на этом история могла в принципе закончится, и ни в какой Эль-Энканто мы могли не поехать. Но дело в том, что уже когда я вернулся в Москву, меня пригласили в Литинститут прочитать доклад о каком-нибудь известном археологе, и Инна Андреевна Гвоздева, сотрудник кафедры истории древнего мира МГУ, попросила меня, чтобы вот этот археолог, чтобы было как-нибудь так интересно, и чтобы он как-нибудь особенно умер.
М. Родин: Прямо так и попросила?
С. Вепрецкий: Прямо так и попросила. У меня, в общем, не было сомнения, о ком я буду рассказывать. Это был просто жест, потому что Ольга Ставракис, его вдова, активно развивает его популяризацию. Она вывешивает его фотографии, она написала статью в Википедии про него, она сделала сайт. И я ей решил написать письмо. Я знал, что я могу скачать фотографии совершенно спокойно и использовать в своей презентации, но я решил попросить разрешения. Это был просто жест уважения. И у нас с ней завелась переписка. В какой-то момент она мне говорит: “Я слышала, что в Тикале закопана стела. Вам это интересно?” Я сказал: “Да. Нам это интересно”. В итоге она уточнила информацию и выяснилось, что это Тикальском парке, что городище называется “Эль-Энканто”. Когда я Дмитрию Дмитриевичу это сказал, он спросил: “Стела 1 из Эль-Энканто, та самая?”, я говорю: “Да, та самая”. Она действительно очень известная и очень интересная. Я думаю, что Дмитрий Дмитриевич, наверное, захочет поподробнее рассказать.
Д. Беляев: На самом деле, её обнаружили ещё сто лет назад, в 1910 г. местные сборщики резины, они называются “чиклерос”, обнаружили сам памятник и монумент. Сообщили об этом археологам, археологи туда приехали. Это был Ричард Мервин, один из важных археологов начала XX века, и потом там бывал Альфред Тозер (Alfred Tozzer), который эту стелу сфотографировал. Довольно долго она значилась как небольшая, корявенькая, непонятная стела, и в каталоге стел Сильвануса Морли проходила… И ее потом фотографировали археологи из Пенсильванского проекта, в котором работал Пьюлстон…
М. Родин: А как она выглядит? Какого размера?
Д. Беляев: Сама по себе она стояла на памятнике Эль-Энканто. Памятник по меркам того времени считался небольшим. Маленький памятник, в котором есть площадь, одна пирамидка и перед ней стоит стела. Стела тоже небольшая, где-то метр тридцать в высоту, и учитывая ту часть, которая в землю воткнута, она торчала бы из земли где-то на метр. Действительно, маленькая стела. И все археологи и эпиграфисты первой половины XX века считали, что это какой-то не очень понятный монумент, который где-то на периферии большого города кто-то воздвиг. Поэтому никто особого внимания к ней не проявлял. Были фотографии, выполненные разными археологами. Археологи Пенсильванского проекта попытались сделать с нее резиновый слепок, сделали только кусочек слепка, так и не доехали, хотя они добрались до этого памятника. Она значилась как один из монументов периферийных. На ней есть изображения и на двух сторонах надписи. Вот, собственно, и всё. И со времен Сильвануса Морли, который пытался анализировать её дату, считалось, что это где-то конец VI века…
М. Родин: Понятно, ничего примечательного.
Д. Беляев: Да, ничего примечательного. Видимо, именно поэтому особо никто не рвался с ней работать. В условиях очень необычных и неприятных, которые тогда были на севере Гватемалы, шла гражданская война, и разные группы набегали — то партизаны, то правительственные парамилитарные отряды. В этом хаосе ещё активно действовали грабители. Гватемальские археологи решили, чтобы эту стелу спасти, ее закопать. До этого, еще когда гражданская война была, но не в активной фазе, уже тогда грабители активно пытались вывезти монументы, различные другие археологические объекты…
М. Родин: Как сейчас в Ираке происходит.
Д. Беляев: Да, и вот такая печальная судьба постигла еще одну такую стелу на периферии Тикаля, которая стояла на относительно небольшом памятнике, который назывался Волантун. Грабители, чтобы ее вывезти, а она была довольно массивная, решили, что надо ее нагреть на костре, и потом водички плеснуть, и тогда она расколется на две-три части, и по кусочкам они ее вывезут в Белиз, скорее всего, и через Белиз потом продадут в Америку. А там оказался такой камень, что она просто треснула на сотни кусочков, развалилась. Сейчас, когда мы в 2013 году как раз работали в хранилище монументов в парке Тикаль, мы обнаружили гору каких-то непонятных обломков. Мы стали разбираться, и выяснилось, что это как раз девять тысяч кусочков стелы из Волантуна. Чтобы это судьба не постигла стелу из Эль-Энканто, гватемальские археологи Мигель Орега и Руди Лариос её решили закопать. Они закопали, они сделали какие-то заметки, сделали фотографии якобы свои, всё это тщательно сдали в хранилище в Национальном парке Тикаль…
М. Родин: То есть создали карту как в “Острове сокровищ”…
Д. Беляев: Да, поставили крестик как Флинт. Всё как надо. Через несколько лет в ходе боевых действий между правыми партизанами и левыми партизанами, незаконными вооруженными формированиями, левые партизаны пришли и все эти археологические хранилища в парке Тикаль сожгли.
М. Родин: А, то есть карта исчезла.
Д. Беляев: Карта с крестиком, и все записки, и все фотографии, всё это пропало. И осталось только в головах у двух археологов и тех людей, которые им помогали.
М. Родин: И тут вдова того самого знаменитого археолога…
С. Вепрецкий: Она, видимо, связалась с самим Мигелем Орега и сказала, что есть такой монумент закопанный, и она очень по этому поводу переводу перевозбудилась, она сказала, что нужно срочно ехать, срочно его искать, его нужно спасти. Каждый год, начиная с 2013, мы это дело планировали, мы обсуждали, мы планировали предварительный визит, мы связывались с нашим так называемым старшим братом “Atlas arqueológico” в Гватемале, потому что наш атлас — это “Atlas epigráfico”. Они нам тоже на первых этапах помогали. В 2016 году был осуществлён предварительный визит, с русской стороны там был, к сожалению, только я…
Д. Беляев: …Или к счастью. Если бы я пошел туда в 2016 году, я бы оттуда уже не вернулся.
С. Вепрецкий: Даже несмотря на то, что визит длился всего четыре дня, это было в некотором смысле немножечко более жестко, чем сейчас, потому что приходилось каждый день ходить от машины до городища пешком. Это было примерно два часа туда, два часа обратно. С учётом того, что в самом городище мы тоже очень много ходили, то я в какой-то момент при жаре где-то +50 в самых сложных местах этого пути я уже начинал видеть галлюцинации. Я на полпути видел, что вон наша машинка стоит, хотя был ещё час впереди. Мы ездили туда, чтобы осмотреться. Чтобы понять, где ставить лагерь, чтобы понять, что это за площадь, чтобы проверить ту или иную информацию. Конечно, мы, безусловно, в первую очередь думали о том, что мы едем туда, чтобы этот монумент… он не просто нас интересует, нас интересует ещё в том числе то, чтобы его отвезти в нужное место, чтобы спокойно после этого работать.
Д. Беляев: Просто откопать, сфотографировать и закопать это… а потом тоже что-нибудь потеряется, и следующие поколения будут искать. А почему вдруг неожиданно я возбудился, услышав про этот монумент? Дело в том, что наш британский коллега, тоже специалист по письменности майя, Саймон Мартин, работая с разными текстами Тикаля и его округи, обратил внимание на этот монумент, и его передатировал. В 2000 году у него вышла статья, доклад он делал в 1998 году на первой европейской конференции майянистов, куда я приехал ещё аспирантом. И он сказал, что никакой это не конец VI века. Смотрите, по стилю монумент очень ранний, получается между 308 и 310 годами нашей эры.
М. Родин: А что это меняет?
Д. Беляев: Это означает, что это второй по древности датированный монумент не только в округе Тикаля, но и вообще во всей зоне майя. Самая ранняя в настоящий момент в майяских южных и центральных низменностях это стела 29 из Тикаля, это 292 год. Это, соответственно, 308 или 310 год. Это начало IV века, от этого времени у нас письменных источников не так много. А до этого был один, теперь вот два. Видно, что это уже довольно развитый стиль. Стела, конечно, по фотографиям была повреждена, но, тем не менее, некоторые элементы сохранились очень хорошо. Для понимания того, как развивалась письменность, нас тогда интересовала прежде всего письменность, это совершенно уникальный был памятник. Это такая же, как и другие надписи майя, царская надпись, которая сообщает о ритуалах, проводимых царем, упоминает его имя, его родителей, это очень важно для реконструкции династической истории Тикаля.
М. Родин: Что там написано, поподробнее можете рассказать?
Д. Беляев: В том-то всё и дело, что в связи с тем, что фотографии либо начала XX века, либо не очень хорошие, не очень понятно, что там написано. То есть там упоминается, безусловно, царь, которого звали Сиях-Чан-Кавиль, и он по хронологии является одиннадцатым правителем Тикаля. Его предки примерно за 250 лет основали династию. Где-то начало IV века должно быть.
М. Родин: То есть что-то про него. Имя читается.
Д. Беляев: Имя читается, титулатура его читается. Какой он ритуал провел, непонятно, к сожалению, по фотографиям. И потом есть перечисление богов, как всегда упоминаются боги, которым, очевидно, какую-то жертву принесли. И в конце надписи, на другой стороне, упоминаются его мать и его отец. Не очень понятно, потому что общий контур иероглифов виден на фотографиях, на прорисовках, а конкретно понять не очень, к сожалению, можно. Получается такая странная вещь, что памятник очень ранний, уникальный и так далее, а вживую-то его никто не видел. И мы, когда приехали в первый наш проект, в 2013 году, мы работали в основном с текстами из Тикаля, я все время думал: “А стела-то из Эль-Энканто где?” А потом я прочитал, что нигде, закопали. И больше вы её не увидите.
М. Родин: Хорошо, и как у вас так получилось, что после 2013 года вы вдруг наконец-то в этом году смогли туда поехать?
Д. Беляев: Мы работали, мы по-прежнему думали, но всегда сталкивались с некоторыми затрудняющими обстоятельствами. Дело в том, что работа в Гватемале археологическая, будем честны, сложнее, чем работа наша эпиграфическая, документационная. Да, конечно, мы всегда очень горды, у нас есть открытый лист на археологические работы, там, правда, уточнение “археологические работы без раскопок”. Это не совсем археология. Все люди, которые чуть более снобистски относятся к археологии, всегда мне замечали: “Ну без раскопок же”. Ну, без раскопок. Потому что, во-первых, в Гватемале… Это вообще очень интересный подход, интересно было бы сравнить с тем, как работают в Египте наши коллеги. Понятно, что страна маленькая и у нее очень специфический подход к своему прошлому. Обжегшись на молоке в своё время, когда американские или европейские путешественники и коллекционеры бесконтрольно вывозили всё, что только можно, и поэтому очень много вещей, которые представляют объекты национального наследия Гватемалы, находятся сейчас в зарубежных музеях… Они создали жесткую систему контроля, то есть ты не просто получаешь открытый лист как таковой, ты представляешь определенный проект, и согласно гватемальскому законодательству, иностранцы не работают просто так. На каждого иностранца ты должен нанять одного гватемальца, поэтому экспедиции, притом, что организационно и финансово они иностранные, всегда совместные. И без этого никак работать нельзя. Кроме того, там совершенно жёсткие условия: обязательно присутствует инспектор, который приезжает, проверяет, как вы работаете. Я думаю, это может быть свойственно странам, которые в свое время очень сильно пограбили.
М. Родин: Очень похоже на Египет.
Д. Беляев: И всё довольно жестко регламентировано, и всё очень четко расписано в этом смысле. Это первый момент. Не совсем то же самое, что мы делаем. У нас тоже есть наши гватемальские коллеги, с которыми мы работаем, когда документируем надписи, но всё равно это тоже эпиграфисты, люди, которых мы знаем… И наш содиректор, она археолог, она всё очень хорошо организует. Это первый момент, организационный, всё-таки сложнее, потому что сразу вот эти сложности…
А второй момент — это Гватемала, и это не горная Гватемала, где открытый горный пейзаж, какие-нибудь заросли кустарника, а это тропический лес, национальный парк, который запрещено вырубать. И это сразу автоматически означает, что ты не можешь идти просто так, потому что ты потеряешься. Для этого нужны местные жители-проводники, люди, которые вырубают тебе просеку или дорожку в лесу… Это вещь организационная. Для этого нужны местные жители, которые знают, как выживать в сельве, для этого нужны местные рабочие, которые понимают, как правильно копать. Это, конечно, была вещь для меня парадоксальная, я никогда, до того, как начал готовить проект, не думал… Да, у вас археологов может быть пять-шесть-семь-восемь, при этом ещё к этому в два или три раза больше местного вспомогательного персонала, рабочих. Без них это бессмысленно. Два человека, один гватемалец и один белый. В начале XX века, это, может быть, возможно было, хотя тоже вряд ли, они всегда нанимали местных рабочих. Это груз финансовый, даже при том, что страна Гватемала не очень богатая, всё-таки там уже выработался определенный стандарт того, как это надо делать. Я когда общался со своими коллегами, а у нас есть много друзей, которые организуют археологические проекты, не только американцы, но и люди из бывшего соцлагеря. Большой археологический проект в Уашактуне — словацкий, Братиславский университет имени Коменского, и проект тоже очень хороший в Накуме, это польский, из Ягеллонского университета в Кракове. Вот когда мы с коллегами общались, я всегда задавал вопрос… Они описывали, как это всё сложно, и так далее… И вот я думал: “Ну нафиг”.
М. Родин: Получается,даже маленькая экспедиция — это большое организационное мероприятие, очень сложное, дорогое.
Д. Беляев: Да, безусловно. Потому что мы едем не просто сфотографировать. Учитывая весь контекст, эту стелу надо было спасать, а для этого надо было работать. Это первый момент. Плюс второй момент: когда мы стали думать с Моникой Антильон, моим гватемальским содиректором, сразу у них вопрос: “А что будет, если мы её не найдем?” Приехали, погуляли, не нашли и уехали. Моника — археолог-археолог, она во всех наших иероглифах особо не разбирается, ей всегда это скучно, и она сказала, что тогда обязательно нужен нормальный археологический проект с раскопками, с картографированием, с анализом керамики. Нам нужен тогда хороший картограф, нам нужен хороший керамист, нам нужны люди, которые в этом разбираются.
М. Родин: Штат опять растет.
Д. Беляев: Да, это всё вырастает. До этого, когда мы работали, мы понимали, что есть определённая финансовая заявка, что определенным образом надо работать, купить билеты, по крайней мере для нас, чтоб долететь. Теперь я понял, что организовывать археологический проект в Мезоамерике, даже маленький, это организационная работа ого-го какая. И очень сложная. Рассказы Сергея о том, как туда идти, еще больше пугали, потому что я представлял, что мы будем ходить каждый день по два часа по джунглям.
С. Вепрецкий: Когда Дмитрий Дмитриевич приехал туда и первый раз прошел, он понял, что он даже не представлял раньше…
М. Родин: “Если бы знал, я бы не поехал”, да?
Д. Беляев: Первый день, когда мы прошли… А дороги не было, она заросла, то, что прорубили два года назад, заросло. Поэтому, когда мы прошли первые, это было действительно больше двух часов. Я пришёл, я чуть ли не упал, я подумал: “Зачем я сюда приехал… Лучше бы я фотографировал надписи…” И вообще не пытался бы к этой экзотике, к этой жуткой романтике приобщиться. Была у нас мощная духовная поддержка в лице Валерия Ивановича Гуляева, который всегда мечтал о том, чтобы люди копали по-настоящему в Мезоамерике. Потому что проекты нашего центра, как правило, в Мексике и в Гватемале, в которых мы работаем с Галиной Гавриловной Ершовой, директором нашего центра, они всегда на письменность направлены. А тут сугубо археология.
М. Родин: Как всё-таки удалось эту экспедицию организовать?
Д. Беляев: Мы планировали её провести 2019 году. В конце прошлого 2017 года, наш коллега, тоже археолог, Василий Новиков, он сказал, что есть вероятность получить финансирование именно на археологическую экспедицию от нового появляющегося фонда, который будет спонсировать археологические исследования. Мы подали заявку, получили поддержку новосозданного историко-культурного фонда “Таволга”. Появилась возможность именно копать, и это было очень важно для нас, потому что это, с одной стороны, новый опыт, а с другой стороны, совсем новые результаты и новая перспектива. Мы разбираемся в археологических источниках, мы говорим о том, как археологические источники можно использовать для реконструкции истории, но одно дело — понимать это абстрактно, быть статистом, другое дело — самому эти данные получить.
М. Родин: Как вы решили эту проблему? Потому что должен быть опытный археолог-полевик, который умеет это всё делать.
Д. Беляев: Да, опытный археолог-полевик это Моника Антильон, содиректор с гватемальской стороны, она работала очень много в разных проектах, в том числе в проектах в джунглях. Она всегда мне говорила: “Дмитрий, вы обязательно должны тоже пожить месяц в джунглях, приобщиться к этому опыту…”
М. Родин: “…И тогда вы всё поймете”.
Д. Беляев: “…И тогда вы всё поймете”. Я потом пять лет надеялся, что я не буду жить в джунглях и всё это буду понимать исключительно из рассказов коллег. Потому что рассказы коллег всегда идут впереди археологии. Не знаю, почему так получается, но прежде чем человек из твоих знакомых, который поехал в первый раз в экспедицию, прежде чем он начнет рассказывать, что же он там нашел, он расскажет, как он туда попал и что там его встретило…
М. Родин: И как это ужасно.
Д. Беляев: Да, и как это ужасно. У меня почему-то именно такое ощущение. Потому что все наши российские коллеги, которые поехали учиться в США, вот наш друг и коллега Саша Токовинин, он первым делом стал рассказывать, кто его искусал.
М. Родин: Давайте выделим пять минут и расскажем про то, как там было ужасно с бытовой точки зрения. Как вы копали, чисто физически как это происходило?
Д. Беляев: С бытовой точки зрения было ужасно ещё до начала копания. Сергей — лицо, ответственное за логистику…
С. Вепрецкий: Конечно, джунгли в первую очередь это очень много живности. С нами ехал специальный человек, знакомый нашего содиректора Моники, его зовут Йованни де ла Крус. Он очень специфическая личность, он тренирует местных военных выживанию в джунглях. Сам он специалист по змеям. Вообще, он биолог, у него дома живёт несколько змеюк, в том числе ядовитых, его неоднократно кусали. Каскабель, гремучая змея, его кусала три раза в жизни. Он очень любит этим хвастаться. Причём он очень приятный человек. Он должен был нас в крайнем случае спасать. Он нам даже лекцию читал о том, что может нас укусить и что с нами потом может произойти. Причём задача его была нас успокоить, но Дмитрия Дмитриевича, я так понимаю…
Д. Беляев: Лекция была вечером после второго дня раскопок, уже темно. Я сказал: “Так, мы собираемся, неважно, что ночь, я иду обратно”. Это шутка, безусловно, но количество биомассы на квадратный сантиметр превосходит всё, что мы видим. Насекомые разного рода, змеи… Слава богу, правда, поскольку не было дождей, то змей было не так много. Нам повезло с погодой, потому что уже во второй половине мая обычно дожди идут, но последние несколько лет всё-таки с изменением климата там дожди начинаются чуть позже. Только два вечера шли дожди. Это хорошо, потому что это означает, что ничего не развязло. Все говорили: “Ой, не будет дождей, значит, не будет комаров”. Хо-хо, не было комаров, зато там были местные оводы или слепни золотистого цвета, и эта гадость кусается похуже комара.
М. Родин: То есть если тебя не кусают змеи, тебя всё равно будет жрать какая-нибудь мошкара, которая вообще неприятная?
С. Вепрецкий: В первую очередь нас кусали клещи разных видов. Причём виды клещей определяются по тому, что потом выскакивает на коже. Будем честны, чешется это до сих пор, причем иногда по-страшному. Если в нашем российском климате считается, что комары это ерунда, а вот если клещ укусил, надо срочно куда-то бежать, то там наоборот. Там комары больше опасности несут, потому что клещей мы снимали с себя десятками каждый день, и разной степени сытости были эти клещи. Это первое, что там действительно тревожит. А ещё такой маленький клещ, который называется “колорадио”, его заметить-то очень сложно, еще сложнее отличить его от родинки.
Немножечко дождей прошло перед тем, как мы туда зашли. Когда чуть мокренько становится, оно всё выползает. Прежде всего те же змеи. Например, в 2016 году мы встретили только одну змею внутри грабительского раскопа. Это как пещерка в здании, она в трещинке жила, потому что там ещё более-менее прохладно. Снаружи не было никого, потому что мы были в апреле, это очень сухо для змей.
М. Родин: Я так понимаю, что там ещё с водой были проблемы. То есть с обеспечением.
Д. Беляев: Да-да, потому что памятник сам находится, если от центра Тикаля по прямой, то десять-двенадцать километров, то есть немножечко. Но прямой там нету, поэтому сначала надо по просеке, которую в своё время прорубил Пьюлстон, которая стала дорогой. Надо проехать где-то около часа на машине по местной дороге, а потом надо идти до того места, где уже можно разбить некоторый лагерь, где-то около пяти километров. Повторюсь, это лес, и не наш лес, потому что в нашем лесу можно посвистывать, на белочек смотреть, а там надо смотреть прежде всего под ноги, потому что запнешься о какой-нибудь пенёк, о какую-нибудь лиану и всё.
С. Вепрецкий: А спустя дней пять выясняется, что не только под ноги, потому что змеюки могут быть ещё где-то на деревьях.
Д. Беляев: А, да. Есть такие змеи, которые маскируются под лианы и висят рядом с тобой.
М. Родин: Надо поговорить о том, что копали. Что за памятник, как он выглядел, когда вы пришли туда, и как вы проводили эти раскопки?
Д. Беляев: Мы очень ценим работу Пенсильванского проекта, который работал в 50-е и 60-е годы. Карта этого памятника, которая была составлена предварительно… Он проходил по категории так называемых “малых центров”, то есть каких-то административных или экономических центров в округе города, в округе Тикаля, большой столицы, которые обеспечивают контроль за местным населением, за торговлей. В своё время в ходе анализа керамики было предложено, что там рядом находился центр керамического производства, который работал на периферию.
Когда мы пришли на памятник и наши рабочие начали расчищать площадь в этой южной группе, прежде всего выяснилось, что это, конечно, совсем не соответствует плану, который везде опубликован. Памятник по этой схеме состоял из двух групп — южной и северной. На южной — площадь, пирамида, она казалась пирамидкой на этом плане. На север идёт дорога, которая соединяет с северной группой, а северная группа более замкнутая, там несколько зданий вокруг площади, и кажется, что это что-то наподобие жилого комплекса элиты. Вокруг, наверное, были жилые постройки, простые домохозяйства, но их не было видно. Этот план совершенно не соответствовал реальности, потому что эта “пирамидка” в южной группе на самом деле — пирамида 20 метров.
М. Родин: Я придумал жёлтый заголовок, для какого-нибудь жёлтого издания: “Российские археологи нашли новый мегаполис майя”.
Д. Беляев: На самом деле, это действительно пирамида 20 метров, и исходя из того, что мы предполагали, что это ранний классический период, IV век, это большое строение для этого периода. Стало ясно, что место для установки этой самой стелы выбран неслучайно, потому что явно эта южная группа была явно ритуальным центром с этой пирамидой. Группа северная, это очевидно действительно было место, может быть, административное, жила там местная знать. Потом наш Родриго, наш картограф гватемальский, с своими помощниками, опять-таки с местными помощниками, потому что надо порубать в лесу просеки… Он начал составлять приблизительный план памятника и тут неожиданно выяснилось, что есть одна группа на северо-восток, тоже довольно большая, что рядом располагается каменоломня, откуда, видимо, добывали камень для строительства, для облицовки зданий. Причём она очень интересно расположена. Надо будет в дальнейшем взять пробы, посмотреть местные памятники, монументы или элементы архитектурного декора, изготовлены они из этого камня или нет.
Вот эта северо-восточная группа, в неё нельзя попасть из группы северной, потому что там овраг протекает. Поэтому надо спуститься вниз по дороге, там есть специальное здание, которое, видимо, было точкой контроля. Плюс ещё большая группа на западе. Когда сделали карту, выяснилось, что она большая, площадь где-то 200 на… Ну, по крайне мере, там 200 метров в стороне. Там очень много замкнутых комплексов, которые напоминают жилые или административные ансамбли. И вообще, проходя по дороге при предварительном обследовании, мы увидели довольно неплохой, конечно, не такой, как в Тикале, не мегаполис, но, тем не менее, довольно неплохой сводчатый дворец, со сводом майя, который обвалился наполовину, с которым тоже очень интересно будет поработать. То есть памятник оказался больше и масштабы архитектуры несопоставимы. Сергей, на что обратил внимание?
С. Вепрецкий: Я бы хотел рассказать про…
М. Родин: Про шурфовку, наверное?
С. Вепрецкий: Про шурфовку, конечно. Мы сразу знали, что у нас будет меньшее количество стратиграфических шурфов, чтобы предварительно понять стратиграфию площади, мы понимали, что большее количество шурфов мы бросим на поиск монумента. Мне это в какой-то момент напоминало настольную игру, где есть четыре сыщика, пятнадцать попыток, и в зависимости от каждой попытки становится понятно, где дальше, где можно, где не можно, где нужно копать, где не нужно копать.
М. Родин: На всякий случай: шурф это маленький раскопчик метр на метр, когда ты углубляешься в почву, чтобы понять, попал ты туда или нет.
С. Вепрецкий: Условно да. По нашей информации, которую мы получили до проекта, она должна была быть в южной части, к югу от здания 440, в некотором западении. Сказали, что яма была выкопана довольно большая в конце 70-х годов, и глубина где-то метр. Стратиграфический шурфы мы копаем до конца, до материка, который там называется “roca madre”. В этом никаких проблем нет, но в случае с остальными шурфами у нас было разрешение докопать до того момента, пока мы не поймем, что здесь ее нет, до чего-то жёсткого более-менее, до известнякового слоя, который явно не затронут, то есть его можно ещё докопать, но уже необязательно. Или, например, если бы мы утыкались в пол площади, понятно, что пол не тронут, мы могли его оставить.
М. Родин: А площадь была известнякового…
Д. Беляев: Это, как мы в свое время говорили, штук. Она была вымощена им. Она выровнена, засыпана землей и глиной, а сверху несколько слоёв этого самого штука, который придавал красоту, чистоту и всяческий порядок.
М. Родин: Сколько в итоге шурфов поисковых сделали?
С. Вепрецкий: Мы сделали поисковых шурфов, собственно говоря, пятнадцать минус два это тринадцать. У нас было два стратиграфических больших шурфа и тринадцать шурфов поисковых. Конечно, они друг от друга очень сильно зависели. Например, первый же практически поисковый шурф дал очень важную информацию, мы нашли место, где этот уровень площади, основной, заканчивается, и, видимо, начинается какое-то углубление, начинается терраса, причём в которой тоже есть штуковый пол. Моника копала этот шурф, там была найдена линия камней, то есть сама терраса, что показывало, что на этой линии по всей площади монумента быть не может. И чуть дальше тоже, потому что там пол. А у нас была информация о том, что археологи не ломали пол. Они копали там, где сами предполагали, что нет никакого интересного материала. Они не вредили археологии. Вот это западение, о котором шла речь, оно было к югу от площади, которая рядом со зданием 440. По факту оно зажато между платформой, которая находится к югу от здания. Мы понимаем, что если к югу от здания платформа, там мы копать не будем, потому что там пол. Зона была вполне себе лимитирована, и…
Д. Беляев: Но всё равно большая.
С. Вепрецкий: Она большая, да, но если грамотно эти шурфы расположить, а я считаю, что мы это сделали, можно было совершенно спокойно понять, где… Потому что ловили мы прежде всего эту большую яму. То есть надо было поймать кусочек этой ямы.
М. Родин: Сейчас я пытаюсь образ какой-то найти, чтобы объяснить, как, что происходило. Мне кажется, это больше всего похоже на игру “Морской бой”, когда на бумажке играют.
С. Вепрецкий: Практически. Только убить надо один однопалубный корабль за пятнадцать выстрелов. На очень большой площади. Каждый новый шурф нам показывал, что на этих линиях нет, начинается жёсткий известняковый слой на глубине 40 сантиметров, и что это вообще зона, где не может быть такая глубокая яма. Соответственно, надо выше. Дополнительная информация была о том, что они ее тащили, важно было понять, как они её закапывали. Несли, делали какие-то носилки, что-нибудь. Нет, они её просто волокли по земле и это не могло быть очень далеко. Они так и говорили, что это не очень далеко. Когда мы спросили, меньше ли это 50 метров, они говорили, что безусловно меньше 50 метров от того места, где она была изначально. Слава богу, место, где она была изначально, мы представляли, потому что оно как раз на картах отмечено до сих пор.
М. Родин: А вот такой вопрос. Почему вы были ограничены только пятнадцатью шурфами?
С. Вепрецкий: Вопрос очень хороший. Это связано прежде всего с тем, что сам проект был рассчитан на две недели. Мы, может быть, и больше бы копнули. Но с учётом разрешений и с учетом процесса получения этого разрешения, мы понимали, что мы, с одной стороны, с финальной стороны, ограничены летом. Потом начинаются дожди и копать бессмысленно. С другой стороны, мы не знали, когда мы это разрешение получим. Нам повезло, потому что некоторые проекты до сих пор ждут разрешений, а подавали они заявки даже раньше нас.
Д. Беляев: Но с дождями мы действительно, повторюсь, угадали, потому что мы выехали и начались дожди.
М. Родин: Грубо говоря, вы были просто временем ограничены?
С. Вепрецкий: Да, более того, наш содиректор, она, имея свой опыт, говорила, что если мы берем пятнадцать шурфов, надо раскопать. А потом выяснилось, что нам могли предоставить, но…
М. Родин: А, вы заранее в бумажке пишете, в открытом листе…
Д. Беляев: Да, я же говорю, там всё очень строго.
М. Родин: Хорошо. Как я понимаю, тактику поиска по ходу вам пришлось изменить.
Д. Беляев: Естественно, потому что на местности всегда это выглядит по-другому. То есть когда ты смотришь на карту, а вот здесь два здоровых дерева и между ними ничего закопано быть не может. Этот момент был всегда важный, потому что тактика по ходу меняется, и теперь мы прекрасно понимаем, что она меняется очень быстро.
С. Вепрецкий: Ещё один очень важный момент. Когда я выезжал в один из разов за водой, а мне каждые два дня приходилось выезжать и за водой, и за едой, я проезжал всегда через парк Тикаль. Я каждый раз заезжал в администрацию, чтобы их поприветствовать, чтобы сказать, как идут работы. Поскольку там есть очень много людей, которые не просто знакомы с археологами, которые закапывали эту стелу, они были знакомы ещё с рабочими, которых сейчас уже нет в живых, но они были с ними знакомы. И есть даже один человек, который ходил в Эль-Энканто с одним из этих рабочих, и ему этот рабочий показывал, что вот где-то здесь. С этими людьми я сталкивался, и они мне иногда давали новые детали. В том числе, например, мне три человека начали говорить, что там речь была про дерево рамон знаменитое…
Д. Беляев: Хлебное дерево.
С. Вепрецкий: …Да, и что они сделали отметки мачете на этом дереве и что где-то рядом с ним. Опять же, от первоисточников мы эту информацию не получили, но поскольку несколько человек говорит… Мы действительно нашли много этих деревьев вокруг этого здания, не то что в этом южном западении. Самое любопытное, что в этом южном западении было только одно дерево рамон, но на нём не было никаких отметок. Правда, спустя сорок или пятьдесят лет эти отметки могли просто отпасть, потому что…
М. Родин: …Зарасти.
Д. Беляев: Да, Рамон просто кору сбрасывает.
С. Вепрецкий: Когда нам стали рассказывать, ну вот мы там посадили рядом деревце, это, конечно, смешно. Посадить деревце в джунглях, чтобы отметить что-то, что вы закопали. Это тоже приводило периодически к мыслям, потому что надо что-то менять. “Индиана Джонс”, конечно, получился. Это несомненно, это многие отметили. И коллеги, и друзья, типа: “А что, а серьезной наукой вы там не занимались?”
М. Родин: Я так понимаю, стелу вы не нашли в итоге.
Д. Беляев: Да, стелу мы не нашли…
С. Вепрецкий: Я бы это переформулировал: там, где нам сказали, её нет.
М. Родин: Хорошо, давайте уже поговорим о позитивном. Что нашли? Серьезной наукой занимались?
Д. Беляев: О позитивном. Довольно много материала. Правда, я пока не могу сказать, потому что наши гватемальские коллеги, — керамисты, — ещё работают, чтобы составить керамическую хронологию. Но уже понятно, что памятник — вовсе никакой не малый центр, то есть не какой-то там случайно возникший административный узел, нет. Не то чтобы новый мегаполис, но тем не менее вполне приличный город, явно ещё со своей округой. И дальше надо заниматься и понимать, как он функционировал…
М. Родин: А что за материалы нашли?
Д. Беляев: Прежде всего это керамика, безусловно, это самый массовый материал. Было довольно много кремнёвых осколков, некоторые кремнёвые изделия. Керамика и кремень — два самых важных материала. Не так много мы нашли обсидиана, про который мы говорили.
М. Родин: Куска четыре, если не ошибаюсь.
Д. Беляев: Где-то пять у нас кусочков. Потому что там, где мы работали, это были нежилые контексты, это были не жилые группы, там, где обсидиан больше хранился. Хотя одному нашему гватемальскому коллеге удалось, видимо, в мусорку попасть одним шурфом, поэтому очень хорошо он там покопал. Там много материала керамического. И ясно несомненно, что памятник более древний, чем предполагалось, то есть он не ограничен IV—V веками, потому что главный шурф в центре площади около метра тридцати от поверхности, и там начинается уже скальное основание. То есть не материк в нашем смысле, а скальное основание, которое бессмысленно долбить. Там была керамика позднеформативная, это IV—III века до нашей эры. Такая, которая отличается восковой поверхностью красного цвета, с ангобом очень качественным, сама по себе такая толстая, мощная. Повторюсь, сейчас наши керамисты и содиректор работают, чтобы лучше понять…
М. Родин: А вы сказали, что про этот период, это IV век…
Д. Беляев: Да, до нашей эры…
М. Родин: …Мало письменных источников. А археологических много? Перспективы раскопки на этом памятнике вообще интересные?
Д. Беляев: На всяком памятнике майя перспективы раскопок гигантские. Потому что всё время будем узнавать что-то новое. Здесь интересен тот факт, что это был город, связанный с Тикалем, никаких сомнений. Это видно и по надписи. По тому, что мы предварительно мы знаем о надписи. Поэтому интересно понять, в IV веке до нашей эры он тоже был связан с Тикалем или это был центр какой-то местной общины, какого-то политического образования? Было бы очень интересно. Там нет монументальной архитектуры, которая характерна для этой эпохи, для IV—III веков до нашей эры, специфические так называемые Е-группы. И более поздней архитектуры, триадных комплексов, мы на карте не нашли при визуальном ознакомлении. Тем не менее, население было. Причем это была не небольшая деревня, потому что керамического материала довольно много. Интересно понять, когда Эль-Энканто попадает в орбиту Тикаля? В IV веке нашей эры — уже безусловно да.
М. Родин: Хорошо. Будете ли вы дальше копать и что со стелой будет дальше? Я так понимаю, сериал не закончен.
Д. Беляев: Нет, сериал не закончен.
С. Вепрецкий: Нет, сериал продолжается. Мы пока не знаем, будет ли это в следующем году, очень хотелось бы не останавливаться, не терять этот кураж. Мы планируем сделать более крупное исследование, то есть уже не ставить первой задачей поиск монумента. А ставить первой задачей несколько нормальных раскопок, чтобы понять археологический контекст. Параллельно, естественно, мы будем проверять другую информацию, которая может возникнуть по поводу монумента.
М. Родин: Вы же вычеркнули большую площадь поиска, где нет. Новые мысли, где есть, имеются?
С. Вепрецкий: Появилась новая информация. Но мы уже не будем полагаться на слова. Я думаю, что ехать туда надо будет с какой-то серьёзной техникой типа георадара.
Д. Беляев: Такого рода эксперименты хороши, они интересные. Мы про них так хорошо поговорили, “индианаджонскость” повысилась, рейтинг “индианаджонскости” передачи повысился. Но поскольку у нас проект по-прежнему ещё и эпиграфический, нам эти данные нужны тоже. Хотя я, повторюсь, планирую, что мы будем работать во всех основных группах, смотреть их хронологию, понимать, как они друг с другом связаны. Возможно, мы получим данные лидарной съемки этого района для того, чтобы лучше понять карту. Так что много впереди перспектив.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий