Как получилось, что термин «эллинизм» стал порождением филологической ошибки? Почему историки разного времени воспринимали эллинизм то как эпоху упадка, то как время расцвета греческой цивилизации? Чем отличались друг от друга разные «локальные версии» эллинизма в разных регионах?
Об эллинизме и изменениях в восприятии этого явления рассказывает доктор исторических наук, профессор кафедры истории древнего мира Института восточных культур и античности РГГУ Олег Леонидович Габелко.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с доктором исторических наук, профессором кафедры истории древнего мира Института восточных культур и античности РГГУ Олегом Леонидовичем Габелко.
М. Родин: Сегодня мы будем возвращаться к одному большому периоду в истории человечества, который лично для меня не очень хорошо освещён. Я его боюсь: там слишком много всего намешано, слишком много имён, событий, и т.д. Но тем не менее, это действительно важный эпизод в истории человечества, когда столкнулись две цивилизации. Ладно, цивилизации сталкиваются часто, но эти умудрились «подружиться» и породить общее культурное поле. Сегодня мы будем говорить об эллинизме. Попытаемся разобраться с этим феноменом.
Давайте начнём с терминов. С кем бы я ни говорил из историков, все почему-то говорят, что эллинизм – это плохой термин. При том, что придумал его исключительно уважаемый человек. Почему?
О. Габелко: Человек глубокоуважаемый и очень интересный, Иоганн Густав Дройзен. Как написано в его эпитафии, «Великий немецкий историк и политик». Надо сказать, что термин употреблялся и до него, правда довольно редко. Употребил его тоже человек вполне достойный, философ Гердер. Употребил в похожем контексте, в котором использовал Дройзен: применительно к восприятию наследия греческой цивилизации иудеями. А вот Дройзен в 30-40-х гг. XIX в. написал трёхтомный труд «История эллинизма». Первый том назывался «История Александра Великого», второй – «История диадохов», третий – «История эпигонов». Термины «диадохи» и «эпигоны» он заимствовал у греческих авторов, Иеронима Кардийского и Нимфида Гераклейского.
И там он дал своё толкование этого термина. И как ни странно он, будучи прекрасным, конечно, специалистом, прекрасно зная греческий язык, тем не менее допустил такую филологическую ошибку, которая и породила все неоднозначности в трактовке термина «эллинизм». Дело в том, что он, обращаясь к тексту «Деяний апостолов», увидел там термин «эллинисты» и посчитал, что это некие восточные греки. Хотя на самом деле это были евреи, говорящие по-гречески, и тем самым противопоставляемые евреям, придерживавшимся традиционных взглядов и религиозных воззрений. И он посчитал, что эллинизм – это некое распространение греческой культуры.
Надо сказать, что в другой книге, тоже связанной с Иудеей, «Второй книге Маккавейской», «эллинисты» употребляются уже в несколько отличном смысле. Но тем не менее Дройзен исходил из своего понимания. Он считал, что эллинизм – это время после походов Александра Македонского, когда греческая государственность и культура распространяются среди, как он изящно выразился, «отживших культурных народов Востока». И в результате этого распространения греческой культуры создаётся та общецивилизационная среда, в которой возникает христианство. Дройзен, как глубоко верующий человек, придавал именно этому факту решающее значение.
Он по своим философским воззрениям был гегельянцем. Гегель рассматривал историю как процесс саморазвития мирового духа, который воплощается в деятельности тех или иных народов. Под «отжившими культурными народами Востока» Дройзен понимал персов, вавилонян, египтян.
М. Родин: То, что мы называем Древним Востоком.
О. Габелко: Да. Мировой дух воплощался в деятельности греков и македонян. Что-то похожее на теорию пассионарности Гумилёва. И в результате завоеваний Александра Македонского, который в оценке Дройзена предстаёт личностью совершенно эпохального значения, фактически мир был разделён на то, что было до Александра и то, что стало после, создаётся новое общество, новая цивилизация, где превалирует греческий язык и культура. Создаётся определённое географическое и цивилизационное единство.
Здесь, конечно, многое правильно и справедливо. Но всё-таки почему мы этот термин считаем неудачным? Наверное, нет, действительно, исследователя, который на этом бы не акцентировал внимание. Понятно, что Дройзен создавал свою концепцию в эпоху колониальных захватов. Это время, когда Запад активно захватывал, причём самыми разными методами, военными и экономическими, и восток и юг. Эта историческая обстановка не могла не наложить отпечаток на концепцию Дройзена. Здесь речь идёт о завоевании. О том, что активный, деятельный, энергичный Запад завоёвывает, покоряет, преобразовывает косный, пассивный Восток.
М. Родин: Да, тогда, во-первых, и в терминах не стеснялись, и, насколько я понимаю, он экстраполировал ситуацию своего времени непосредственно на прошлое.
О. Габелко: Он прямо, конечно, не экстраполировал её. Но, наверное, нужно учитывать, что он был, как в советское время говорили, чуть ли не прусский реакционер, потом стали говорить, что он консерватор. После истории эллинизма он занялся историей прусской монархии. Он был достаточно видным немецким политиком. Но прямых экстраполяций у него не было. Он достаточно строгую научную линию вёл. Но явно печать времени на его концепции лежит.
И в дальнейшем, ещё в XIX в., эллинизм воспринимался как продолжение греческой колонизации, но колонизации совершенно иными средствами и методами проводимой, качественно отличными от того, что собой представляла великая греческая колонизация, когда небольшие контингенты греческих колонистов селились на побережье, выстраивали ту или иную систему отношений с окружающими варварами. Где-то воевали, где-то торговали. Но естественно речь шла именно о взаимодействии. Применительно к эллинизму зачастую говорили именно о колонизации уже образца Нового времени. Когда западные державы покоряют, подчиняют и начинают политически, административно и экономически эксплуатировать те или иные территории в Азии, Африке, и т.д.
И кстати нужно отметить, что такие концепции, применительно особенно к эллинистическому Египту, существуют до сих пор. Не в столь вульгарном виде, разумеется, но имеют место быть. Другое дело, что с ними спорят. Но сам факт существования таких взглядов достаточно показателен.
М. Родин: Я правильно понимаю, что с этим термином, понятием, феноменом эллинизма происходит примерно то же самое, что происходит с романизацией? Недавно у нас была программа, в которой мы обсуждали, что с романизацией тоже всё по другому. Что это двухсторонний сложный процесс. Так ли это?
О. Габелко: Прошло достаточно много времени прежде чем пришли к пониманию этого. Потому что долгое время эти концепции господствовали. О сущности эллинизации ведётся ничуть не меньше дискуссий, чем о романизации.
Но до того нужно отметить такой ещё забавный историографический феномен. Эпоха эллинизма изучалась до Дройзена не слишком активно и, в общем-то, не очень правильно. Долгое время считалось, что эпоха эллинизма – это однозначно упадок по сравнению с классической Грецией. Со времён Винкельмана считалось, что Греция эпохи классики – это недостижимый культурный и цивилизационный уровень. Это наше всё, это основные стандарты и образцы, которые были усвоены европейской цивилизацией. А что наступает позже – это упадок сразу по нескольким параметрам.
Те исследователи, которые хорошо относились к греческому полису и к демократии, видели, что положение полиса качественно меняется. Полис оказывается, предельно в общем говоря, подчинённым монархии. Им это не нравилось. Те исследователи, которым нравился Александр Великий, говорили: дальше-то кто? Скажем, Энгельс употреблял слово «диадохи» применительно к последователям Гегеля в несколько пейоративном смысле. Слово «эпигоны» имеет сейчас однозначно отрицательный оттенок, что это вырожденцы. Хотя изначально это просто означало «родившиеся после», представители второго поколения, дети наследников Александра. Те, кто, следуя за Винкельманом, считали недостижимым образцом греческую культуру эпохи классики, говорили, что здесь восточное влияние, что греческий дух в результате смешения с тлетворным влиянием Востока теряет свою уникальность и получается что-то совсем не то. Ну и многие эллинистические монархи давали к этому немалую почву: интриги, убийства, разврат и прочие вещи, которые зачастую оттесняли на второй план тот положительный культурный, политический, общецивилизационный потенциал, который в эллинизме был заложен.
И в результате этого не изучали эллинизм так, как это следовало бы. Михаил не единственный, кто боялся эллинизма, потому что очень много событий, государств, людей, о которых мы зачастую не имеем чёткого представления ввиду специфики источниковой базы. Для начала требовалось создать какую-то общую панораму хотя бы политической истории для того, чтобы это как-то осмыслить уже на более высоком уровне. Дройзеном были заложены основы. Следом за ним целый ряд немецких, французских, английских исследователей создавали обобщающие работы по истории эллинизма. Это и Юлиус Белох, и Бенедикт Низе, и Огюст Буше-Леклерк. Следовало просто сначала понять, с каким материалом мы имеем дело, а дальше уже пытаться осмыслить это концептуально.
Ну и основные постулаты концепции Дройзена, прежде всего это приоритет культурного элемента, и второе – это однозначно активная роль греко-македонского мира по отношению к Востоку, всё-таки сохраняли своё значение на протяжении многих и многих десятилетий. То есть вторая половина XIX и первая половина ХХ вв. – это продолжение развития этой парадигмы.
М. Родин: Потом как всё поменялось? Насколько я понимаю, сейчас немного по другому к этому относятся.
О. Габелко: Сейчас действительно относятся сильно по другому. Надо сказать, что в советской науке долгое время критиковали, и не без оснований, западных буржуазных учёных за то, что, во-первых, недооценивали социально-экономический фактор в развитии эллинистического мира, во-вторых, за недооценку восточного вклада в историю эллинизма. Критика отчасти была обоснованной. Естественно, и западные учёные без всякого учёта этой критики свои взгляды пересматривали, уточняли.
И нужно отметить, что в нашей науке тоже было сделано достаточно много. При том, что здесь тоже достаточно парадоксальная ситуация. На данный момент существует всего лишь одна книга, написанная отечественным автором по истории эллинизма в целом. Это монография Абрама Борисовича Рановича «Эллинизм и его историческая роль», 1950 г. Вышла она после смерти автора и, в общем-то, сразу встретила критику, прежде всего со стороны Константина Константиновича Зельина, известного нашего антиковеда, который предложил альтернативную концепцию истории эллинизма. И она, в общем-то, уже на тот момент во многом соответствовала тому, что делалось в трактовке эллинизма на Западе.
Согласно взглядам Зельина, эллинизм – это не этап в развитии рабовладельческого строя, как считал Ранович. Зельин обоснованно упрекал его в чрезмерном даже по тем временам социологизаторстве. Это конкретное историческое явление, которое возникает в результате сочетания и взаимодействия греко-македонских и варварских, главным образом восточных элементов в социально-экономических отношениях (естественно, в 50-е гг. на первый план выдвигаются социально-экономические отношения), государственности, культуре. Возникает это явление в ходе и как результат греко-македонского завоевания Востока.
То есть предлагается другой подход. Культурно-исторический подход Дройзена здесь оказывается пересмотрен. Подход более комплексный, широкий. Но излишне говорить, что на западе к тому времени в общем-то тоже уже отошли от буквального следования Дройзену. Говорили о взаимодействии, о синтезе разных элементов. Но на первый план выдвигался чаще всего не социально-экономический фактор, не смотря на то, что одна из эпохальных работ в изучении истории эллинизма, работа великого американского исследователя Михаила Ивановича Ростовцева (он был нашим, но после революции стал американским) называется «Социально-экономическая история эллинистического мира». Её, кстати, тоже не вполне неправомерно упрекали в модернизации, Ростовцев говорит о буржуазии, о капитализме. Но тем не менее, работа совершенно замечательная. Написана на английском, переведена на все европейские языки кроме русского.
М. Родин: Да, кстати. Только, по-моему, одна книжка Ростовцева переведена, про Римскую империю.
О. Габелко: Да. Но у него были и русские работы, ещё до революции написанные.
И на Западе постепенно формируется, как мне кажется, вполне адекватный подход к эллинизму, который заключается в том, что кардинальные новшества, то, что действительно было системо- и структурообразующим фактором в истории эллинизма, следует связывать с изменением в сфере государственности. На смену полису, как несущей конструкции античного греческого общества, приходит эллинистическая монархия. Монархия смешанного происхождения. В основе её, с одной стороны, народная, как иногда говорят, монархия Македонии, с другой – ахеменидская имперская традиция, и какие-то местные: египетская, вавилонская и прочие, которые немалую роль тоже играли. Мне кажется, этот подход наиболее адекватен.
Полис потерял своё значение не полностью. И об этом тоже следует отдельно сказать: у нас до сих пор высказываются взгляды, что, дескать, классический греческий полис погиб – это значит упадок. Мы возвращаемся в XIX, а то и в XVIII в. Интересно, что высказаны эти мысли в знаковых для нашего антиковедения работах, таких как книга Александра Иосифовича Зайцева, это сборник его работ, наряду с его эпохальным трудом «Культурный переворот в Древней Греции» есть работа, которая называется «Греческое чудо и его окончание в эпоху эллинизма». Другая, пользующаяся заслуженно огромной популярностью у читающей публики книга – «Цена свободы и гармонии» Юрия Викторовича Андреева. Там тоже говорится о том, что произошёл «надлом греческого духа». Видимо, он, надломившись, дохромал до Индии. И при внешнем расцвете это выхолащивание внутреннего содержания. Кстати, вполне марксистская оценка. Маркс говорил, что высочайший внешний расцвет Греции связан с эпохой Александра, тогда как внутренний – с эпохой Перикла.
М. Родин: Я правильно понимаю, что не много изучали эллинизм в советское время в том числе потому, что его сложно вписать в классическую пятичленку? Потому что 300 лет выпадает из развития. Классическая Греция – это расцвет рабовладения. А тут мы возвращаемся обратно к какой-то деспотии.
О. Габелко: Отчасти да. Ранович попытался рассмотреть это именно как стадию развития рабовладения, но эта попытка была явно неудачной даже по тем временам. Действительно, требовалось какое-то осмысление социально-экономических категорий. Но дело в том, что здесь как раз не находится столь ярких, действительно эпохальных перемен. Многие институты древневосточного общества были усвоены, модифицированы. Институты социально-экономические в первую очередь. Но во многом и политические.
И у нас, да собственно и в мировой историографии, традиционно приоритетное внимание уделялось изучению трёх великих эллинистических государств. Если взять любой обобщающий труд по истории эллинизма, которых на Западе довольно много, на английском, на немецком, то там, как правило, отдельные главы посвящены Птолемеям в Египте, Селевкидам в Азии, Антигонидам в Македонии. Часто Пергаму, поскольку государство небольшое, существовавшее недолго, а источниками его история обеспечена хорошо. Что-то про греческий полис, и, в общем-то, всё. И в результате зачастую даже мы не имеем чёткого представления о политической географии эллинистического мира. Не говоря уже о том, чтобы как-то наглядно представить себе то единство многообразия, которое собой эллинистический мир представлял.
Сейчас очень много говорится, в западной науке пока что, мы здесь только нащупываем подходы, о том, что эллинизм – это, пожалуй, первое в мировой истории проявление такого феномена, как глобализация. Мир действительно стал един от Гибралтара до Индии. Но это, наверное, преувеличение. Хотя недавно вышла работа, посвящённая нумизматике эллинистического мира. Там говорится, что совершенно чётко прослеживается монетизация экономики в этих пределах. Чуть ли не от восточной Англии и до Шри-Ланки. Наверное, это преувеличение. Наверное, нельзя говорить о совсем целостном экономическом пространстве.
Но повсеместно, в том числе даже в тех регионах, где ни о каком македонском завоевании речи не шло, прослеживаются явления, сходные с тем, что происходило в классическом ареале эллинизма. Т.е. это создание монархических объединений, укрепление в том или ином виде единоличной власти. Скажем, были очень интересные наблюдения, что создание державы Баркидов в Испании – это явление того же порядка. С этим можно спорить, но принимать во внимание необходимо.
И появление единства на самых разных уровнях, в самых разных сферах жизни – это действительно характерная примета эпохи эллинизма, которая в этом отношении, мне кажется, представляет собой явление во многом отличное от того, что представляет собой чисто древнегреческая история. Потому что по расчётам Уильяма Тарна, одного из выдающихся исследователей эпохи эллинизма, греческая ойкумена после завоеваний Александра увеличилась в четыре раза. Вовлечёнными в единый исторический процесс оказались десятки народов. О ком-то из них греки знали раньше, о ком-то и слыхом не слыхивали.
Кроме того, классическая Греция охватывает немногим более полутора веков, с начала V и по вторую половину IV в. до н.э. Здесь мы при самых грубых оценках, о хронологических границах эллинизма наверное нужно будет сказать отдельно, но мы имеем 300 лет. Это отдельный мир. Это особый мир со своей источниковой базой, которая качественно отличается от того, что мы имеем применительно к классической Греции. Это предмет, который заслуживает отдельного совершенно концептуального осмысления вне прямой связи с историей Древней Греции как таковой. Это не прямое продолжение древнегреческой истории.
М. Родин: То есть сейчас признано, что это другой этап, который нужно отдельно рассматривать, пользуясь отдельными инструментами.
О. Габелко: Нельзя сказать, что это принято, но понимание этого всё более и более чётко оформляется и в мировой историографии, и в нашей.
М. Родин: Мы говорим об огромной территории, большом количестве разных культур и народов. И тем не менее все они были каким-то образом объединены этим феноменом. Когда мы говорим про Александра Македонского, здесь всё достаточно просто. Харизматичный лидер, который завоевал огромную территорию и все ему подчинились. Но дальше, после его смерти, это всё продолжило существовать. На каких основаниях диадохи вообще претендовали на власть, например, в Египте?
О. Габелко: Это один из вечных вопросов в истории эллинизма. Надо сказать, что харизмой обладал не только Александр, но и его преемники тоже. Не случайно один из древних историков сказал, что после смерти Александра Македония получила много Александров вместо одного, имея ввиду диадохов. Ребята были явно не лыком шиты. И редкое исследование по истории эллинизма, эллинистической монархии обходится без цитирования фразы одного из поздних источников византийского времени. Смысл её примерно в том, что ни право, ни происхождение не дают возможности царствовать, но умение вершить государственные дела и командовать войском, таков был Филипп и таковы были преемники Александра. Странным образом сам Александр здесь не упомянут. Мне кажется, что Филиппа и диадохов отличает от Александра одно важное качество, которым Александр, может быть, и обладал, но история не дала ему возможности это проявить: умение держать удар. Умение восстанавливаться после поражения, когда, казалось бы, потеряно уже всё. Достаточно вспомнить Антигона Гоната, одного из выдающихся эллинистических монархов, который начинал свою карьеру фактически как царь без царства. Такой феномен для эпохи диадохов и ранних эпигонов очень характерен.
Поэтому здесь было и право копья, право завоевания и определённые фиктивные, скажем так, основания. Скажем, династия Антигонидов прокламировала своё происхождение от Аргеадов, династии Филиппа и Александра. Поэтому как бы по закону к ним перешла власть в Македонии.
Что касается представителей местных азиатских элит, о которых нередко забывают, то они, как правило будучи иранского происхождения, апеллировали к своему реальному или мнимому, но чаще скорее к более-менее реальному, родству с Ахеменидами. Это мы имеем на примере династий в Малой Азии, в Понтийском царстве, в Каппадокийском царстве, сатрапских династий в Армении и в Коммагене. Парфянские Аршакиды – это, конечно, отдельная история, но они со временем стали осознавать возможность того, что хорошо как-то и им к наследию Ахеменидов присоединиться.
Я говорил о том, что пересматриваются взгляды на роль восточных народов. Никто сейчас на западе не считает, что Восток был пассивным. Недавно вышла очень интересная коллективная монография, которая называется «Persianism in antiquity». В ней рассматриваются разные аспекты государственности, идеологии иранского происхождения, которые проявлялись в царской власти тех или иных эллинистических государств Малой Азии и иранского мира.
Что касается Египта, там ситуация была такая, что египтяне с древних времён считали, что над ними может царствовать только легитимный государь. Если кто-то их завоёвывал и более-менее их устраивал, то они придумывали (я, конечно, упрощённо говорю) всякого рода идеологические конструкты, которые позволяли этому монарху выступать в роли нормального традиционного египетского царя-ритуалиста. С Александром, Птолемеем I и его последователями была именно такая ситуация не смотря на все неоднозначные детали. И в частности в недавней диссертации, книге нашего друга, коллеги Ивана Андреевича Ладынина эти моменты были замечательно совершенно рассмотрены.
М. Родин: Я сейчас пытаюсь разобраться с тем, как это греческое завоевание ложилось на разную почву. Для них самих было важно придумать легитимизацию в виде обожествления Александра.
О. Габелко: Безусловно. Речь не шла о грубом завоевании, подчинении. Более того, в нашей науке почему-то при тщательном анализе западной историографии не рассматривалась концепция, созданная одним из ведущих исследователей эллинизма, немецким исследователем Христианом Хабихтом, который, к сожалению, в прошлом году скончался. Теория создана им ещё в 50-е гг., в последствии развита другими исследователями, и была связана с тем, что для понимания сущности эллинизма очень важное значение имеет категория господствующего общества. И он показывал на материале в основном, конечно, трёх великих эллинистических монархий (в чём, кстати, и ограниченность этой концепции), что господствующее общество там формируется. Это царская власть, окружение царя, его двор (в этой связи говорят о придворном обществе, оно тоже активно исследуется применительно к эллинистическим государствам), это армия, это политико-административная элита. И они в основном были греко-македонского происхождения. Хотя, разумеется, нужно учитывать некоторые детали, в частности в государстве Селевкидов иранский элемент тоже был представлен, в государстве Птолемеев со временем египтяне проникают и в верхние эшелоны власти. И в частности для этого очень много сделал Птолемей III, проведший своеобразную религиозную реформу, повысившую значение традиционных жреческих коллегий египтян, что позволило прийти к некоему компромиссу в условиях назревавшего кризиса.
В целом мне кажется, что исходя из особенностей господствующего общества или, как сформулировал более широкое понятие, но, в общем, того же порядка Пьер Бриан, один из выдающихся исследователей эллинизма и персидской империи, «доминирующего этнокласса», если мы эти понятия увяжем как-то воедино и будем рассматривать, как они проявляют себя в разных регионах эллинистического мира, мы можем решить своего рода сверхзадачу. Дать региональную типологизацию эллинистического мира и объяснить, как это единство многообразия функционировало.
М. Родин: Давайте попробуем. Это очень интересно.
О. Габелко: Мне кажется, что эллинизм следует расценивать как единство трёх составляющих: географического, хронологического и сущностного. Нам никуда не деться от выражения «эпоха эллинизма», «период эллинизма» как бы мы не говорили, что это конкретное историческое явление. Мне кажется, что «эпохой» и «периодом» мы можем фигурировать в нестрогом значении.
Но здесь нужно учитывать одну вещь, на которую часто не обращают внимания. Обычно эллинизм – это от похода, или смерти Александра и до 30 г. до н.э., когда был завоёван Римом эллинистический Египет, последнее крупное эллинистическое государство. Иногда слово «крупное» опускают вообще. Между тем существовали и после 30 г. до н.э. вполне нормальные эллинистические государства, такие как государства Малой Азии. Понтийское царство существовало до 64 г. н.э., пусть и вассальное по отношению к Риму, Каппадокийское царство до 17 г. н.э., Коммагена до 72 г. н.э. Ну а такие государства, как Армения и Парфия, римлянами и вовсе не были подчинены.
И здесь, наверное, следует говорить о постепенной эволюции. Во-первых, от того, что отделяет ещё не эллинизм от эллинизма, а во-вторых, что отделяет эллинизм от уже не эллинизма в таких государствах, как Армения, Парфия, Боспорское царство, где тоже не было римского завоевания, где эти процессы выступают более сглажено, но прослеживать их необходимо.
Мне кажется, что мы можем говорить о нескольких вариантах развития эллинистического мира, которые не совпадают напрямую с географическим его делением. Во-первых, если мы говорим о завоевании, об установлении, условно говоря, греко-македонского господствующего общества, то здесь мы должны говорить о таких монархиях, как государство Селевкидов, Птолемеев, Греко-Бактрийское и Греко-Индийское царство на восточной периферии. Здесь, действительно, политическое господство сохраняется за западными пришельцами, при том, что естественно некоторые представители восточных элит включаются в состав этого господствующего общества в тех или иных конкретных обстоятельствах.
Второй вариант – это зона уравновешенного взаимодействия и синтеза. Наверное, следует говорить не просто о сочетании и взаимодействии различных элементов, но о синтезе, когда действительно появляются новые какие-то влияния. Это малоазийский вариант: Понтийское, Каппадокийское царство, Вифинское царство, Пергам и Галатия, которые качественно отличаются, но всё таки в рамках единого географического комплекса складывается некое единство. И, мне кажется, это следует рассматривать как отдельный вариант развития эллинистического мира.
К востоку, если вспомнить этот иранизм, персианизм и прочие производные от иранского цивилизационного наследия, наверное, можно говорить об ориентализирующем типе эллинизма. Это Коммагена, Армения, Парфия, государство фратараков в Персиде. Наверное, это тоже эллинизм. Использовался греческий язык, был греческий полис. Определённую роль играли греки и в аппарате управления. Но всё таки тут власть была у представителей восточных, иранских в основном элит, которые активно, но избирательно воспринимали то, что им нужно было из македонского политического опыта и греческого культурного багажа.
Греция и Македония. Существует такая парадоксальная точка зрения, что это вообще не эллинизм, потому что здесь не было взаимодействия греческих и восточных элементов. Прямого взаимодействия, может быть, и не было. Но синтез безусловно существовал. Может быть, в каком-то наведённом виде, как электромагнитная индукция. Здесь тоже усиливается государственная власть единоличного характера, здесь создаются совершенно новые объединения греческих полисов. Федеративные союзы, такие как Ахейский и Этолийский союзы, Акарнанский союз, Беотийский, и т.д. Это, кстати, одно из средств, посредством которого греческий полис выходит из кризиса. И главное, что этот регион тоже оказывается включённым в состав эллинистического мира и династическими связями, и экономическими, и культурными, религиозными. До эпохи эллинизма, конечно, такого не было.
Отдельная история с тем, что происходит на западе. Несколько лет назад вышла очень провокационная, как сами авторы говорят, монография «Эллинистический запад». Коллективная монография, где авторы рассматривают, в какой мере допустимо говорить об эллинизме на Сицилии, в южной Италии, в Риме. С точки зрения Дройзена, если буквально воспринимать его подход к примату культурного фактора, то Рим – это нормальное эллинистическое государство. «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила». И, кстати, работа одного из наших выдающихся исследователей истории Рима, Елены Михайловны Штаерман, называлась «Эллинизм в Риме», где речь шла о культурном факторе в первую очередь, но не только. Некоторые элементы можно найти и в других сферах жизни.
М. Родин: На этрусков точно так же греки повлияли.
О. Габелко: Да, безусловно.
И далее на запад. Карфаген, Нумидия. Там всё очень неясно, очень дискуссионно, но в рамки концепции глобализации всё это укладывается.
И нельзя забывать о западных варварах, таких как фракийцы, иллирийцы, скифы. Мне кажется, что здесь варварский вестернизирующий тип эллинизма вполне может быть определён. У них усиливается государственная власть монархического характера, начинается градостроительство. Крымская Скифия – это уже оседлое государство. Скифы меняют свой образ жизни и оставляют такие замечательные памятники, как Неаполь Скифский с греческой эпиграфикой, со своеобразным культурным наследием. Это качественно отлично от того, что было раньше.
Здесь, мне кажется, можно говорить о том, что западные варвары, где, опять таки, не было прямого македонского завоевания или оно было кратковременным как во Фракии, тоже понимают, что лучше следовать в том же самом цивилизационном русле, что и остальная ойкумена. И тем самым создаются новые элементы единства, которые составляют новую целостность, будучи взяты все вместе.
М. Родин: То есть в этой концепции эллинизма мы говорим в первую очередь даже не про физическое завоевание, а о распространении смешанной культуры.
О. Габелко: В первую очередь не культуры, мне кажется, а государственности. Потому что культурные взаимодействия имели место и раньше. И не случайно один из наших выдающихся археологов, Владимир Дмитриевич Блаватский, сформулировал концепцию предэллинизма. Что в результате культурного прежде всего взаимодействия на периферийных зонах греческой цивилизации, в Северном Причерноморье, во Фракии, в ряде территорий Малой Азии, наступают явления, характерные для эллинизма. Он их назвал «предэллинизмом», что, мне кажется, тоже не вполне адекватный термин.
Но да, завоевание играло далеко не решающую роль. Можно говорить о том, что на тех территориях, которые завоёваны Александром, в последствии складываются государства с сохранением политического господства греко-македонян, македонских династий Птолемеев, Селевкидов. Но прямой зависимости здесь нет. И здесь, наверное, всё таки следует учитывать то, что был задан общий вектор исторического развития, который сводился к тому, что и правители восточного происхождения видели, что нужно строить города, модифицировать систему управления, заимствовать греческий язык, приглашать греческих специалистов, реформировать армию по македонскому образцу. И в результате создаётся такое единство многообразия.
Была очень хорошая статья на немецком языке, которая называлась «Hellenismen?», «Эллинизмы?», то есть разные варианты развития эллинистической ойкумены. Здесь, конечно, очень много требуется конкретных исследований, в частности, относительно роли греческого полиса. Потому что многие полисы сохранили независимость, и это невозможно отрицать. Это не укладывается в концепцию прямого однозначного кризиса греческого полиса. Скажем, Родос, Византий, Гераклея Понтийская, уже упоминавшиеся федеративные объединения – это особый вариант развития греческого полиса, который демонстрирует свою живучесть. И в эллинистических монархиях полисы тоже играли очень важную роль. В частности, в государстве Селевкидов. Нельзя говорить, что они были просто винтиками в системе государственного управления. Их роль была очень значимая, цари это всячески подчёркивали. Здесь речь не идёт об одной только демагогии. Это отражение реального положения дел. Полисы служили для царей главным образом македонского происхождения, для Селевкидов в первую очередь, точками опоры для освоения огромных территорий. Всего было основано около четырёх сотен новых полисов в Европе, Азии, Африке. Это иная стадия развития античной цивилизации.
М. Родин: Мы говорим о географическом делении. Но ведь любое явление ещё нужно рассматривать и в историческом аспекте. Эллинизм же не всегда был одинаковым, насколько я понимаю. Он тоже видоизменялся.
О. Габелко: Да, конечно. Давно уже говорилось в науке о том, что с утерей политической самостоятельности в результате завоевания Римом на западе, Парфией на востоке эллинистическое наследие не исчезло, конечно же. Один из исследователей римской Малой Азии сказал так, что эллинизация для сохранения римского господства в Малой Азии сыграла большую роль, чем римская армия и римское право. Говорится об эллинизме в поздней античности вплоть до чуть ли не арабского завоевания. Говорится о византийском эллинизме.
Здесь достаточно много сделано, и опять таки в основном всё сводится к культурному элементу, который, конечно, важен, но не может объяснить всё. Мне кажется более перспективной теоретическая разработка, осмысление того, какое место занимали эллинистические государства после 30 г. до н.э. Те государства, о которых я говорил, которые существовали несколько десятилетий, играли немаловажную роль и в римской внешней политике на востоке, и сами по себе.
Мне кажется, здесь мы должны трактовать эллинизм как конкретно-историческое явление. Он постепенно сжимается, как шагреневая кожа. Он, будучи первоначально присущ и Балканам, и территории вплоть до северной Индии и Египта, постепенно локализуется в Малой Азии и в зоне контактов между Римом и Парфией, что, видимо, далеко не случайно. В частности, есть такая концепция, что римляне осознанно насаждали, поддерживали эллинистические институты в зависимых от них царствах. То есть здесь мы можем говорить о наследии эллинизма и в сфере политической, отчасти социально-экономической, опять таки, в сфере государственности.
М. Родин: Я вижу широкую волну, которая идёт по истории. Если правильно Дройзен сказал, что без эллинизма скорее всего не было бы христианства, потому что объединение восточных и западных элементов повлияло, точно так же, мне кажется, если совсем далеко шагнуть, что исламское возрождение – это тоже далёкое эхо эллинизма. Потому что исламское возрождение основано на древнегреческих мыслителях, образцах философии, и т.д.
О. Габелко: В какой-то мере – конечно. Но обычно применительно к таким вещам я цитирую фразу из фильма «Формула любви»: «Голова – предмет тёмный, исследованию не подлежит». Культура – точно так же, будучи явлением, которое может быть трактовано чрезвычайно широко и по разному, здесь вряд ли может выступать каким-то определяющим фактором. Но безусловно момент взаимодействия, синтеза, начало которому было положено в эпоху эллинизма, был, конечно, и до того, но в эпоху эллинизма этот синтез приобретает качественно иные масштабы. Это продолжается и в Риме, и в Византии, и на Востоке.
М. Родин: Мы сначала говорили о том, что изменилась концепция эллинизма в том смысле, что мы теперь понимаем, что это сложный процесс не чисто завоевания. Мы говорили о том, что есть региональные различия, их тоже надо учитывать. Что ещё нужно разработать для лучшего понимания этого феномена?
О. Габелко: Во-первых, нужно добиться того, чтобы все составные части эллинизма, как географического единства, были более-менее равномерно изучены. Здесь нужно сделать ещё очень и очень много в плане изучения чисто фактологии. И во-вторых как-то это осмыслить с тем, чтобы создать единую картину создания и эволюции эллинистического мира от эпохи Александра и, может быть, до более позднего времени, чем традиционно полагаемая дата окончания, 30 г. до н.э.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий