Как исследования остатков растений на неолитических стоянках Швейцарии повлияли на Дарвина? Как найти растительные остатки в кирпиче? И что мы знаем о снабжении фуражом ордынских войск?
Говорим об ещё одной естественнонаучной дисциплине, которая помогает нам узнать о прошлом больше, с младшим научным сотрудником лаборатории естественнонаучных методов Института археологии РАН Алексеем Юрьевичем Сергеевым.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с младшим научным сотрудником лаборатории естественнонаучных методов Института археологии РАН Алексеем Юрьевичем Сергеевым.
М. Родин: Сегодня мы будем говорить о смежной для истории дисциплине: об археоботанике. Что это за наука, когда она возникла?
А. Сергеев: Археоботаника изучает взаимосвязи растений и человека в древности на основе анализа растительных остатков, которые мы можем обнаружить при раскопках различных археологических памятников. Она занимает своё место в ряду археобиологических дисциплин, таких, как археозоология и антропология. И понятно, что только комплексные исследования нам могут дать максимум информации о жизни древних людей.
Стоит напомнить, что роль растений очень велика в жизни человека, и в древности она была намного выше, чем сейчас. В первую очередь это пища, потому что человек не может без растительной пищи. Это стройматериал, одежда. Самые разные поделки и предметы быта люди в древности делали из растений. Также лекарства различные, технические масла, яды, красители, фураж. Понятно, что мы с вами живём в XXI в., и развитие технологий уже таково, что многое из того, чем люди пользовались, нам сейчас даёт в первую очередь химическая промышленность. Пластик в нашей жизни вытеснил многие материалы, и т.д.
Мне бы хотелось сказать несколько слов про фураж. Понятно, что здесь идёт речь не о корме для кошек и собак.
М. Родин: Хотя и о нём тоже.
А. Сергеев: Да, но в первую очередь о кормлении животных, от которых зависела жизнь человека напрямую. Т.е. у вас корова или коза зимой в стойле стоит, её надо чем-то кормить, и для этого надо запастись. Но ещё более серьёзными в этом вопросе являются животные, которые используются как транспорт. В древности ни передвижения товаров, ни передвижения людей, ни различные войны не обходились без лошади, если мы говорим про Евразию, и не только. Здесь можно вспомнить монгольское нашествие, где ханы были озабочены не столько тем, чтобы собрать войско, сколько тем, чтобы доставить его без потерь и сохранить боеспособность. Это тоже относится к сфере деятельности археоботаники.
Основные задачи, которые археоботаника решает – в первую очередь это время и место одомашнивания тех или иных видов растений, их распространение по миру, развитие и распространение систем земледелия. И, конечно, растения, как предмет собирательства, производства, торговли, обмена. Т.е. всё то, что имеет отношение к экономике древних обществ, на основе чего мы можем делать какие-то палеоэкономические реконструкции. И в т.ч. такие бытовые вещи, как приготовление пищи, хранение пищи, и ритуальное использование растений в погребальных памятниках, в обрядах. Всё это тоже можно проследить.
Если говорить о растениях, как о пище, основном использовании их человеком, то, что ты ешь – это часть твоей самоидентичности, идентичности этнической. И история пищи в человеческих сообществах – это одна огромная тема.
Самые разные источники есть для того, чтобы исследовать растения древности. Это не только археоботаника, которая непосредственно остатки растений изучает. Есть ещё и письменные, изобразительные источники. Очень помогает генетика, лингвистика. Есть ещё отдельное направление, которое даже раньше появилось: этноботаника, которая изучает современные общества и как-то проецирует их использование растений на древние эпохи.
Наверное, надо немного рассказать про то, как возникло это направление.
М. Родин: Да, это интересно, потому что археоботаника вскрывает совершенно другой пласт, тот, который очень часто вообще не отражён в письменных источниках. Мы говорим про повседневную жизнь, про то, что считалось не важным. Но это и пища, и фураж, и т.п. Может быть, это и не имеет отношения к вашей науке, но ещё очень важный момент, что археоботаника позволяет нам говорить о климате, о том, как он менялся. А это очень сильно влияет на экономику древних обществ. Как появилась эта наука?
А. Сергеев: В начале XIX в. после египетского похода Наполеона начались раскопки в долине Нила. Естественно, в первую очередь учёных привлекали богатые погребальные памятники. Это время, когда археология не сложилась как наука, но уже тогда были исследователи, которые в древних гробницах находили какие-то остатки растений. А Египет хорош тем, что там сухой климат, и он был ещё суше в XIX в. до постройки Асуанской плотины, и т.п. И растения прекрасно сохранялись в засохшем виде.
М. Родин: Идеальные условия для гербариев?
А. Сергеев: Да, можно и так сказать. И конечно уже тогда некоторые учёные-археологи понимали, что это может дать что-то интересное. И они обращались за помощью к ботаникам. Ботаника, как наука, уже была.
Первое упоминание, которое мы знаем – это 1826 г., когда итальянцы копали гробницы в районе Фив, нашли там какие-то плоды и обратились к европейскому ботанику Кунту. Это первая стартовая точка, когда мы можем сказать, что наше направление уже действовало.
Есть ещё одна такая наука, которая имеет непосредственное отношение: это палеоботаника. Палеоботаника – это направление в палеонтологии. Это изучение окаменелостей, остатков совсем древних растений, которые не имеют отношения к человеческой деятельности.
Первые учёные в XIX в. были энциклопедистами. Ботаник мог быть и палеоботаником, и энтомологом, и геологом, и т.д. Поэтому здесь, в общем-то, даже может быть и хорошо, что с этого началось, потому что у людей был широкий очень кругозор. Все эти науки только складывались.
Обычно, когда мы читаем лекции, мы рассказываем, что для нас знаковая фигура в XIX в. – это Освальд Хеер, швейцарский исследователь. Он работал не только с египетскими материалами. В Швейцарии есть интересные памятники, неолитические поселения. В связи с изменениями климата ледники таяли, а они жили прямо на берегах озёр. Повышался уровень воды, эти поселения были затоплены, и благодаря этому там великолепная сохранность самых разных органических материалов, в том числе остатков растений. И он сам участвовал в раскопках и исследовал то, что выращивали и чем питались древние люди. И он выпустил в 1866 г. первые мощные результаты с рисунками, со всем. Это важно потому, что через 2-3 года вышла книга Дарвина, которая называлась «Изменчивость растений и животных при одомашнивании». И Освальд Хеер очень сильно повлиял на Дарвина в том числе.
До середины ХХ века это были ботаники, приглашённые археологами для исследований. Коренные изменения, когда мы можем говорить об отдельной дисциплине – это середина ХХ века. Во-первых, в середине 50-х гг. начали активно копать ближневосточные памятники. Это в первую очередь Кэтлин Кеньон с иерихонскими раскопками.
М. Родин: То самое место, где произошло одомашнивание растений и неолитическая революция случилась.
А. Сергеев: Да. Это один из ключевых памятников, когда поняли, что был ещё докерамический неолит, причём он делился на разные фазы. Во время раскопок Кэтлин Кеньон и её коллег, там параллельно шли работы вообще по всему Ближнему Востоку, стали обнаруживать большие скопления, целые слои растительных остатков. В первую очередь зерна и продукты обмолота: мякину, солому. К этому времени и сами ботаники пришли к тому, что вопрос, как и где появились домашние растения, интересный.
Здесь нельзя не упомянуть нашего великого соотечественника Николая Ивановича Вавилова, который с коллегами осуществил много экспедиций по всему земному шару. Благодаря тому, что он обнаружил географические ареалы, где у тех или иных видов была максимальная вариация самых разных признаков, на основе которых велась селекция древними людьми, он выделил несколько очагов, центров одомашнивания растений. Но эти его исследования ещё никак не были подкреплены археологическими находками.
К 50-м гг., когда его уже не было в живых, появилась отличная возможность проверить и уточнить эту теорию. Это дало толчок этой науке. Один из первых ботаников, который там работал, был датский ботаник Ханс Хельбек. Он в 1959 г. вывел термин «палеоэтноботаника» и обозначил её как науку, которая получилась от слияния археологии и ботаники. Термин, как мы сегодня себе представляем, не очень удачный, но он имеет свои объяснения. Ханс Хельбек считал, что основная задача – это изучение времени и места одомашнивания растений. И очень важно, что он в этой своей работе 1959 г. написал, что домашние растения – это результат манипуляции людей. Т.е. он их фактически приравнял к артефактам. Остатки древних растений – это такие же находки, как керамика, как каменные орудия, и как всё, что мы находим в культурном слое.
Но уже в 70-е гг. частично это положение было пересмотрено. Этноботаника вообще появилась в Америке в конце XIX в. Стало очевидно, что круг контактов людей и растений не ограничивается только домашними растениями, и есть ещё дикорастущие растения, которые люди собирали, приносили на поселения и тоже использовали, чем они занимались много тысячелетий до наступления голоцена.
Окончательную точку в этом поставил американский исследователь Форд в 1979 г. Термин «археоботаника» появился незадолго до того, и он уже просто говорил, что археоботаника изучает любые растительные остатки, которые мы можем обнаружить в культурных слоях археологических памятников. Т.е. он абсолютно разорвал эту цепь между намеренным использованием… Почему это важно, потому что остатки растений, которые мы находим в слоях, зачастую попадают не только с помощью человека. Они могут расти рядом, и потом попасть в культурный слой. Пыльца и споры вообще летают, как им вздумается. Люди могут на одежде ненамеренно принести какие-то растения, и т.д.
М. Родин: Можете рассказать, как вообще вы работаете? Какие методы используются в поле и при обработке данных?
А. Сергеев: Про поле я ещё одну важную вещь упустил: всё, что до 60-х гг. происходило, это были случайные находки. Т.е. мы копаем памятник, что-то находим. Это могут быть засохшие растения в гробнице, а может быть сгоревшее зернохранилище. В 60-е гг. применили такую технику, которая называется флотация, от слова «флот», то, что держится на поверхности воды. Смысл в том, что мы можем взять пробу грунта, поместить её в воду. И семена, плоды, разные лёгкие части смогут всплыть на поверхность, и мы аккуратно можем слить это на сито, высушить и изучать в лаборатории под микроскопом, и т.д.
Это был революционный момент, потому что палеоэтноботаники, археоботаники перестали зависеть от случайных находок. После этого можно было просто приезжать на любой археологический памятник, на котором шли работы, собирать пробы и гарантированно получать материал для исследований. Так происходит потому, что при любой человеческой деятельности люди теряют части растений, они откладываются в культурном слое. И при раскопках, когда мы швыряем лопатой, мы естественно этого не видим, потому что они рассеянные, очень мелкие. А пробы помогают освободить их от грунта, сконцентрировать и добыть.
Собственно, это наш основной метод сегодня. На Ближнем Востоке, поскольку там масштабы работ совсем другие, изобрели ещё машинный способ. Там гигантское количество образцов можно отбирать, промывать, получать сразу.
М. Родин: Вы едете вместе с археологами в экспедицию. И что, вы флотацию делаете для всего культурного слоя, или какой-то конкретной части? Вы же не можете просеять весь отвал. Это же многие тонны земли.
А. Сергеев: Есть определённая тактика пробоотбора. Разница между классической ботаникой и археоботаникой в том, что археоботаник должен понимать, как формируется культурный слой памятника. Как откладываются слои, как происходит переотложение. Ямы копают, строят какие-то сооружения, срубы, каменные постройки, ещё что-то, как это всё разрушается. И понятно, что из переотложенного слоя, нарушенного в более поздние эпохи, который может содержать совершенно перемешанный материал, смысла пробы брать нет.
М. Родин: Переотложенный слой – это, условно, когда в IX в. там образовался культурный слой, а в XIX в. крестьянин вырыл там погреб. Соответственно, он выкинул наружу слой IX в., и он оказался сверху. Это переотложенный слой, который лежит не на своём месте.
А. Сергеев: Совершенно точно. Наша цель – отбирать пробы из слоёв, которые мы точно можем датировать, в первую очередь по археологическому материалу. Понятно, что здесь работа всегда идёт на абсолютном контакте с археологами. Но если какие-то изменения происходят в интерпретации слоёв, ям, ещё чего-то, нам потом сообщают. Это важно, потому что это нам потом позволяет строить самые разные реконструкции.
М. Родин: Я предлагаю перейти к конкретным раскопкам и на конкретных примерах рассказывать о конкретных методиках. Насколько я знаю, вы много работаете в Северной Африке, в Египте и в Судане. Расскажите, какие задачи перед вами там стоят, что, собственно вы делаете и как? Начнём с Египта, например.
А. Сергеев: Мы работаем везде. В том числе одно из направлений – Древний Египет. Раскопки Института востоковедения, о которых вам Максим Лебедев рассказывает регулярно.
Во-первых, коротко надо сказать, какие направления есть в археоботанике. То, про что я рассказываю – это археоботаника в широком смысле. В узком смысле, когда произносят это слово, обычно имеют в виду изучение т.н. макроостатков: семян, зёрен, плодов и их фрагментов самых разных растений. Это обычно то, что крупнее, условно, полумиллиметра или около того. Всё, что мы видим фактически невооружённым глазом.
Есть ещё микроостатки. К ним относится пыльца растений, споры. Их мы, естественно, не видим. Это тоже специфическая область исследований. Она тоже пришла, наверное, больше из геологии. Она нам очень сильно помогает исследовать изменения климата и локальной флоры. Т.е. как человек влияет на изменения флоры. Поскольку растительность региона меняется, те или иные виды исчезают или наоборот, начинают доминировать. Собственно, процентное содержание их пыльцы в образцах показывает нам эти изменения. Это основное направление исследований. Там гораздо больше всего интересного, это отдельный разговор.
Ещё к микроостаткам относятся фитолиты. Это микроостатки, которые образуются в клетках растений при их жизни. Они в основном имеют кремнезёмную природу. Это какие-то межклеточные пространства, и внутри клеток. И после смерти растений они могут сохраниться в слое, даже пережить какие-то температурные воздействия. У этого метода есть свои ограничения, но у многих растений они отличаются и с ними тоже можно работать.
М. Родин: То есть сохраняется не сама органика, а как бы слепок растения.
А. Сергеев: Да, они размером уровня пыльцы и спор. Это микроны-десятки микрон – примерно такие размеры имеют. Про перспективы этого метода говорил ещё Хельбек в 50-е-60-е гг., но поскольку, чтобы с ними работать, надо их изучать на живых растениях, составлять каталоги, атласы, определители, это всё заняло довольно долгое время. И в археологии их применяют сравнительно недавно, только с 90-х гг. начал серьёзно этот метод применяться.
Ещё безусловно помогает изучение древесины, сохранившейся в обычном виде, или в сгоревшем, т.е. угля. По срезам, по строению тканей мы можем определить, какие виды деревьев использовались в строительстве или в качестве топлива, поделочных материалов.
Все эти методы работают и по отдельности, но лучше всего, когда они работают в совокупности. Когда на одном памятнике применяются самые разные методы исследования. Потому что мы можем по древесине определить те или иные виды, которые на поселении есть, а пыльца нам показывает, например, другой спектр. И у нас возникает вопрос: почему люди вот эти виды деревьев использовали, а эти – не использовали?
М. Родин: Которые там были, и мы по пыльце это видим.
А. Сергеев: Да. Ещё надо сказать об исследованиях крахмала, которые тоже имеют отношение, в общем-то, к ботанике, но уже на уровне границы с химией. Крахмал – это основное полимерное соединение, которое растения запасают. В результате фотосинтеза образуются простые сахара, которые в запасающих органах преобразуются в крахмал для того, чтобы растение потом смогло их использовать на рост и развитие. Здесь плюс в том, что во многих растениях крахмал в специальных клетках запасается. И эти клетки, мы называем их крахмальными зёрнами, имеют разное строение. И если мы возьмём тёрочный камень или кремнёвый нож, или фрагмент керамики, и обнаружим, что там есть крахмал, то при определённых методиках под специальным микроскопом мы можем определить по строению этих крахмальных зёрен во-первых вид растения, который растирался или срезался. И во-вторых очень важен вопрос, насколько этот крахмал видоизменён. Это важно, потому что мы можем узнать, например, производилась ли ферментация. Основной, или единственный фермент, который крахмал расщепляет – это амилаза. Это то, что содержится в нашей слюне, и в том числе то, что растения сами вырабатывают. Это то, благодаря чему может происходить хлебопечение и варка пива. Вообще, любые процессы ферментации, связанные с расщеплением крахмала. Это тоже методика, которая позволяет это установить.
Это основные направления. Конкретно я занимаюсь археоботаникой в узком смысле, т.е. изучаю семена и плоды. И когда Максим пригласил меня и мою наставницу Елену Юрьевну Лебедеву участвовать в проектах их Института востоковедения в Африке, они сначала по нашим рекомендациям сами нам несколько проб промыли. Но потом я полетел сам туда. Потому что из Судана при определённых обстоятельствах можно вывозить эти материалы, из Египта вывозить нельзя ничего. Поэтому приходится исследовать всё там, на месте. Пришлось привезти туда микроскоп, в полевых условиях как-то организовать работу. В связи с этими затруднениями у нас всё затянулось уже на несколько лет. Понятно, что работы российской археологической миссии в Гизе – это работы на погребальном памятнике. Мы-то в основном работаем с поселениями, поскольку основное наше направление – изучение пищи человека, фуража животных. И когда я туда попал, честно говоря, сначала было не очень понятно, что мне там делать.
Но Гиза хороша тем, что там довольно большое количество погребальных сооружений, ну, а там сплошь погребальные сооружения, гигантский царский некрополь. Там довольно большое количество сооружений сделано из кирпича-сырца. Можно растворить кирпич в воде, и всё, что в его составе есть, если там есть остатки растений, их можно таким образом добыть. На самом деле мы не первые, кто это придумал. В XIX в. уже был немецкий исследователь Унгер, который из соседнего с нами некрополя в Дахшуре занимался растворением кирпичей. Мы решили это продолжить. Просто хотя бы посмотреть, что из этого получится, что мы можем там найти.
В ботаническом отношении никаких сенсаций особых мы там не увидели. Все те растения, которые древние египтяне использовали в основной своей жизни, мы в составе кирпича обнаружили. Но мы, во-первых обнаружили, что это разные типы кирпичей. Они по разному сделаны, в них разное соотношение. Там есть и засохшие части растений, есть сгоревшие: какие-то кухонные остатки или сгоревший мусор. Если наши коллеги в основном, когда пишут про состав кирпичей, говорят о том, что они нашли в основном засохшие растения, то в некоторых типах кирпичей нас удивило большое содержание именно сгоревших карбонизированных растений, которым по идее там делать нечего.
М. Родин: Как это можно объяснить?
А. Сергеев: Основное объяснение – в состав некоторых кирпичей входила какая-то мусорная составляющая культурного слоя. Наряду с ними и крупные фрагменты керамики, и какие-то кости животных, угли крупные. Здесь только остаётся вопрос, насколько намеренно это туда добавляли. Мы этими работами больше поставили вопросов таких. Потому что мы с удивлением обнаружили, что это практически не рассматривается в мировой археоботанической литературе. В принципе исследований кирпичей не очень много, но те, которые есть, не очень отражают эту сложную многокомпонентную природу сырцового кирпича.
Понятно, что у ботаников своя цель: растворить кирпич и добыть оттуда максимум именно археоботанической информации. Они как правило не столько заинтересованы размышлять на тему технологии. Но очень интересно, потому что сырец во всём мире, вроде бы, одинаковый. В аридных зонах он широко применяется. Но внутри одного памятника, внутри одной хронологической эпохи (мы говорим про Древнее царство, середину III тысячелетия до н.э.) разные бригады, или разные этнические, может быть, группы, социальные группы в разных условиях, обстоятельствах делали разные изделия.
М. Родин: Давайте сейчас в общих чертах пробежимся по другим вашим экспедициям. Про Золотую Орду, например.
А. Сергеев: На Золотую Орду никто долгое время особого внимания не обращал в широком смысле. Наверное, единственный памятник, который копался ещё с довоенных времён – это Болгарское городище в Татарстане. Вряд ли я прав, наверное, копалось много чего. Но если говорить с точки зрения археоботаники, в 50-е гг. там начались ещё первые исследования. Такое отношение, которое во многом формируют, наверное, школьные учебники, и прочее, что монголы, и потом Золотая Орда, всё время представляются, как исключительно полудикие кочевники. На самом деле сама верхушка действительно была приверженцами перемещений, но в тех городах, которые они оставили или основали заново с нуля, таких городов в Поволжье несколько, начинается жизнь, ремесло, или продолжается, как в Болгаре. Люди используют растения, в т.ч. зерновые культуры в качестве источников пропитания. А в Болгаре, поскольку он существовал уже несколько столетий к тому времени, сложилась сельскохозяйственная культура. Эти люди, естественно, были горожанами, они сами ничего не выращивали, но поставки зерна туда были. Это было налажено ближайшей сельской округой.
К сожалению, у нас не известно практически памятников сельских времён Золотой Орды. Здесь единственным исключением являются окрестности города Увек (современный Саратов), где было раскопано несколько селищ золотоордынского времени. Если говорить о других городах, вроде Болгара, сам Болгар мы знаем, а окрестности мы себе представляем плохо, хотя разведками памятников того времени исследовано довольно много.
Болгар больше исследует моя начальница Елена Юрьевна Лебедева, это её основной проект, я там участвую как помощник. Там интересно, что археологам удалось обнаружить, а нам исследовать не столько зерновые запасы, а как раз запасы городского фуража. Когда люди привозили туда даже не столько зерно, сколько остатки обмолота культуры, мякину, солому, и как-то их использовали.
М. Родин: Т.е. именно корм для лошадей?
А. Сергеев: Мы не знаем, каких животных они держали. Скорее всего, для лошадей, если это большой город. Туда же бросали испортившееся зерно, которое явно было очищено для потребления людей, но по каким-то причинам оно испортилось. В общем, там довольно сложный комплекс. Несколько комплексов. Были ямы, куда это всё сброшено.
М. Родин: Расскажите про снабжение фуражом монгольских войск.
А. Сергеев: Здесь первый опыт наш вообще. Как известно, монголы все свои походы планировали с ранней весны, пока в степи растения только отрастают, чтобы лошади могли максимально кормиться подножным кормом. И к моменту захвата городов и территорий, не важно, это уже будет осенью или зимой, чтобы можно было отнять у людей для себя. Мы говорим не про монгольское нашествие 1240-х гг. Я говорю про момент, когда уже сложилась эта система администрирования, это XIII в., а расцвет даже в XIV в. Мы видим, как это всё было налажено.
М. Родин: Получается, они выходили ещё весной, когда можно было на подножном корму, а когда приходили, условно говоря, за ясаком, их кони питались фуражом, который для них заготавливали на месте.
А. Сергеев: Да. Здесь уже было садминистрировано так, что эта верхушка Золотой Орды понимала, что грабить уже некого, потому что это уже были собственные подданные. И они просто переселяли людей из Руси, из Мордовии к этим городам, создавали сельскую округу приказным методом, и люди там выращивали себе, и в первую очередь для поставки в город, самые разные сельхозкультуры. И спектр их уже довольно богатый. Это и пшеница, и рожь, и овёс, ячмень. И традиционное для кочевников просо. Мы всё это видим. На основе изучения этих материалов мы ловим и этнические маркеры.
М. Родин: То есть мы понимаем, какие этносы, культуры разрабатывали.
А. Сергеев: Да. Потому что у нас есть определённые условные связки. Это уже вопрос культурной принадлежности: что я выращиваю и ем. С точки зрения ботаники интересно показать, что это уже были не какие-то оголтелые исключительно кочевники-скотоводы. Это были прагматичные администраторы, которые понимали, как этим распоряжаться, как это всё может существовать.
М. Родин: Тут важно, как археоботаника дополняет наши знания из других источников. Если мы говорим про Египет, там большая часть –бесписьменное общество, и мы вообще ничего не понимаем, только из археологии берём данные. А Золотая Орда – письменное общество, у нас политически всё хорошо освещено. Но мы не понимаем, как была устроена ежедневная жизнь. И археоботаника позволяет нам проникнуть в этот пласт культуры.
А. Сергеев: Да, в числе прочих наук. Взаимоотношение с письменными, изобразительными источниками – это тоже большая тема. Ботаника периодически просто противоречит или позволяет по-новому взглянуть на интерпретацию того, что мы знаем по текстам, по находкам письменных источников.
Вы можете стать подписчиком журнала Proshloe и поддержать наши проекты: https://proshloe.com/donate
© 2022 Родина слонов · Копирование материалов сайта без разрешения запрещено
Добавить комментарий